«Дедушка — проснись: уж кончилось, идем домой…» тихо сказал внук Тихон, 17-ти летний, стройный казаченок.
Дедушка, Викентий Федорович Дубов, действительно спал стоя. Часто с ним это бывало. В церкви, во время всеношной, он подходил почти к самому аналою, становился с правой стороны, истово крестясь и кланяясь. Но через некоторое время он уже стоял как столб: руки по-швам, грудь выпячена, голова прямо, только глаза закрыты, и спит он, не покачнется Все это знали и не безпокоили его. Сколько ему было лет — Бог знает. Голова, и борода до пояса были белыми, как снег. Высокий, крепкий, могучий старик-богатырь, действительно он был как настоящий столетний дуб. Ходил бодро. Старуха его умерла давно. Жил с сыном. У сына было двое детей: мальчик Тихон или Тишунька и девочка Ульяна. Умерли сын и сноха и дети остались на попечении деда. Души в них не чаял старый. Скоро выдал внучку замуж, посваталась хорошая и богатая семья. Остались вдвоем дедушка с внуком, хозяйство было небольшое, пара быков, корова, рабочая лошадь. Наконец и Тихона взяли в зятья соседи за свою единственную дочь Аннушку. Люди они были не богатые, но верующие, честные. Дедушка, отдавая внука, всплакнул, но сказал: «Счастлив я, внучек, что Бог дал тебе сироте, такую жену и ея родителей. Живи и почитай их, как своих и Бог Тебя не оставит». Сваты не оставили дедушку: взяли к себе, у них и скончался старый вахмистр Викентий Федорович Дубов, окруженный любовью близких людей.
У Аннушки, когда она была еще девушкой, была подруга Акулина, или как ее звали сверстницы, Акулька-казак. Непоседой была Акулинка, веселая, живая, певунья и плясунья, шалунья и красавица писанная. Аннушка же была как бы наоборот: не любила вечеринок, тихая, кроткая, всегда за работой, никогда без дела. Подруги звали ее монашкой. И вот монашка первая вышла замуж за красавца Тишеньку, на которого заглядывались все девушки. Когда отец с матерью сватали за Аннушку Тихона, Акулина прибежала к подружке, стала ее целовать и поздравлять:
«Знаешь что, монашка, отдай мне Тишеньку, а сама ступай в монастырь!»
«Ну и безсовестная же ты коза…» шутливо ответила Аннушка.
Скоро и Акулина вышла замуж за своего соседа Мишу.
И получилось так: и Тихон и Михаил вместе окончили приходское училище, оба с похвальными листами, были они одногодки.
Пришло время и оба пошли на действительную службу в один из донских казачьих полков.
Остались две жалмерки — Аннушка и Акулина. Акулина, жалмеркой «понеслась с места в карьер». Свекор и свекровь были строгими: «отдавили ей хвостик». Тогда Акулина ушла к своим родителям. Отец Акулины поучил непутевую дочь, как следует. Но зато получил от жены: «Не нравится это тебе, кобель ты этакий!… Дочка то наша, вся с тебя… Ишь ты непутевый… Старый ты уже и то по чужим шляешься… — «Кобель» проглотил эту пилюлю и сказал: «Пойдем-ка к сватам, поговорим, как быть, разрешат ли ей жить у нас до возвращения Михаила или отправить ее обратно к ним. Ведь она теперь не наша — выдали же…»
У сватов сообща решили; оставить Акулину у родителей, а сыну написать письмо, что это сделано по добровольному соглашению.
__________
«Здорово дневала, односумка!» «Слава Богу — ответила Аннушка — ты прежде чем поздороваться, помолилась бы иконам, а потом и здоровайся. Что ты штундисткой что ли стала, Акулина?»
«Чего Богу молиться, Он и так нас боится!»
«Не кощунствуй, Бог накажет. Что ты не свое на себя берешь? Не казачка, штоли стала?»
Акулина молча села на стул, ломая пальцы. Смотря на нее, Аннушке ее стало жалко.
«Ты чтож, Акулюшка, что-то тяжело тебе… Правда ли что говорят против тебя?»
«Никому не скажу… тебе монашка, покаюсь: все правда, да еще многого не знают…» «Остановись, вернись к свекору и свекрови. Пойди, поклонись по нашему казачьему обычаю: батенька, маменька простите меня. Ведь мужья наши скоро придут. Встречать-то мужа надо в своем доме, а не у своих родителей. У них ты — чужая…»
«Знаю — тяжело вздохнув сказала Акулина — семь бед — один ответ. Плеточкой то снимет материнскую шкуру и скажет — наживай свою… Так-то, монашка… Агафон вон, своей жене «спустил шкуру» за проделки, а сейчас живут душа в душу. Ты одна какая-то, не баба, что ли? Ну скажи тебе…»
Аннушка не дала ей договорить: «Безстыдница!… Креста на тебе нет… Да ведь это срам, что ты говоришь… Одумайся, односумка милая моя… Страшно мне за тебя…»
Акулина бросилась перед ней на колени, схватила руки Аннушки, стала их целовать. Потом вскочила и выбежала из куреня. Аннушка, став перед иконой, стала молиться, чтобы Господь Бог вразумел непутевую подругу.
__________
По станичному обычаю все выходили встречать возвращающихся со службы «служивых» за станицу. Когда вдалеке показались казаки на конях, Акулина сказала Аннушке: «Страшно… убьет… Ты — святая, молись за меня…» Аннушка не слышала свою подругу. Она уже бежала по дороге навстречу конным казакам, таща за рученку сынишку Сашеньку. Казаки, доскакав до Аннушки, спешились… Тихон, богатырь казак, уже держал на руках и жену и сына. А Акулинка при приближении казаков безпомощно опустилась на дорогу, прямо в пыль и протянула руки… Не рыдала, не просила, сама бледная, губы мертвецкие… Михаил подошел к ней… Она не встала, не подняла головы. Он поднял ее и поцеловал в лоб. Это было настолько неожиданно, что она еще больше испугалась.
«Ну, милая, идем домой!» — сказал Михаил, взяв ее под руку и передав коня младшему братишке. Поздоровались по заведенному обычаю с родителями и спокойно пошли домой. Только бабы были разочарованы этой встречей. Ждали другого. «За ея проделки, ее, сучку, убить мало,» — говорили они. А Аннушка, все забыв на свете, видя своего мужа и не видела встречи ея подруги с ея мужем.
Дома, после обильной казачьей выпивки, под утро, когда остались вдвоем, Михаил посмотрев на жену, сказал: «Какая же ты красивая… Ей Богу, краше тебя нет…»
Акулина горько улыбнулась, потом опустила голову. Стало тихо… «Ну бей меня! — прошептала она, и повысив голос продолжала — даже убей… не вскрикну, никто не узнает, повесь меня, записку оставлю: сама порешилась…» — стала на колени и опустила голову еще ниже.
Михаил поднял жену: «Акуля, да ты с ума сошла… И пальцем не трону. Все мы грешники, и ты, и я, все, дело не в этом… Но вот зачем сраму наделала? Пьянство твое, еще так, сяк, а вот остальное, стыдно мне на людей глядеть, вот в чем беда!…»
Акулина упав на пол истерически кричала: «Убей, убей меня… я подлая, Мишенка, хороший ты мой, убей меня…» Михаил поднял ее, старался успокоить, но она продолжала кричать… За дверью послышался шорох, а потом голос ея матери: «Так тебе и надо, шкуре, вся — в отца…»
Михаил открыл дверь: «Как вам мамаша не стыдно, помочь ей нужно скорее, дайте воды…» — Удивленная тоща, увидав что дочь ея не бита, завопила: «Не воды ей, а плеть… Гадина!…» и скрылась. Михаил сам принес воды, закрыл дверь напоил Акулину, она успокоилась.
В следующее воскресенье Аннушка и Акулина были с мужьями в церкви и после молебна в доме Аннушки выпили графинчик. Улучив минутку Акулина шепнула подруге: «Аннушка, и я счастлива… Я теперь другая, благодаря Мише…»
Не было у Акулины детей. Она плакала и говорила: «Бог меня наказал, распутную…»
А Аннушка через год родила еще сына, кумой пригласила Акулину. Таким образом друзья и подруги покумились.
Настал 1914 год. Ушли на войну и Тихон и Михаил. Время шло. Получали письма с фронта и Аннушка и Акулина. Собирались вместе, читали, вспоминали. Прилежная к церкви Христовой Аннушка всегда заканчивала: «А теперь помолимся о их здравии». И обе искренно молились.
Раз Акулина получила письмо, а Аннушка — нет. Опечаленная, молилась она о спасении раба Божьего война Тихона. Через месяц получила Акулина еще одно письмо. Аннушка упала духом: «Господи, услыши меня, спаси его ради наших деточек…» Непрошенные слезы капали из глаз. В своем письме Михаил написал: «куму Тихону писать некогда — дело вахмистерское…». Сама прочла эти строки Аннушка, будто бы успокоилась, но усомнилась. Потом пошли другие слухи: казаки будто бы писали, что вахмистр Тихон Иренеевич убит в рукопашной стычке с немцами. Акулина бегала, разузновала, «затыкала» рты людям, чтобы ея милая Аннушка об этом не узнала, но в то же время спешно написала своему «родному, любимому ангелу Мишеньке» чтобы он ей сообщил бы всю правду о Тихоне. Вся станица уже говорила: «Тихон убит, три креста имел…» И как раз, когда эти слухи нельзя уже было скрыть, Акулина принесла письмо от мужа и радостно кричала: «Аннушка, милая, живой мой куманек, прочитай что пишет Мишенька мой…». А Мишенька писал: «Правду сказать — взят он в плен немцами. Но ты смотри, куму не испугай, осторожнее говори…» И как раз как Аннушка дочитывала письмо в окно постучал разносчик телеграмм: «Тетенька, вам телеграмма…» Побледнела Аннушка, взяла телеграмму и упала бы если не Акулина. — «Да ты читай, ведь от мужа же она, а ты умираешь… о Господи…» Принесли воды, напоили Аннушку, пришла она в себя, говорит: «Давай помолимся. Это Господь Бог услышал молитву сынишки Сашеньки, чистого младенца, вот он и услышал его молитву, спас Тишеньку…» Помолились, распечатали телеграмму: – Бежал из плена. Здоров. Целую детишек, тебя, Тихон». Перед домом на улице — много народу. Все поздравляют Аннушку с радостью. А через месяц пришло и письмо от «Тишеньки». Как всегда поклоны всем родным, поцелуй детям и любимой Аннушке, а «подробности — приеду и расскажу».
Через месяц станичный атаман престарелый полковник приезжал к Аннушке поздравить: муж ея произведен в офицеры. В ближайшее же воскресение Аннушка отслужила в церкви молебен. Церковь была полна. Полно было и в ограде. Батюшка сказал прочувственное слово «о рабе Божьем воине Тихоне, которого покрыла Божья благодать». А атаман, выйдя из церкви двинул речь, в которой упомянул и деда Викентия Феодоровича, у которого такой достойный внук Тихон Иренеевич Дубов. Слово атамана заглушило долгое «Ура герою!»
В следующем году и Михаил за боевые отличия тоже был произведен в офицеры.
«Ну вот, кума, и тебя с радостью…» сказала Аннушка.
«Ох милая не радует меня это. Лучше бы домой пришел живой и здоровый. Что-то у меня на сердце тяжело, я уж по твоему делаю, молюсь Господу Богу, а все же тяжело…»
И всю войну ни Тихон ни Михаил не пришли на побывку. Писали: «покончим с немчурой, — и домой навсегда…»
Революция… Старики-казаки не понимали, что делается. Царя нет. Кто управляет — не известно. Появились какие-то подозрительные типы, атаманов они погнали. Сотворили какие-то исполкомы. Ничего казачьего… Старые люди в один голос говорили «не к добру», а дед Александр заявил: «Антихрист заявился, спасайтесь!»… Появился Евсишкин, высланный из станицы за воровство, начались грабежи, пьянство… Собирал он людей… призывал… кричал… свобода… братство… без контрибуций… Глядели на него, как на сумасшедшего. Собирались по домам казаки… Атаман Каледин призывал спасать Дон…
Рождество Христово… Святки… Ночью появился в доме Тихон. Никто не видал. Пробыл две ночи с семьей и ушел с Мамантовым.
Потом ночью же въехала во двор Акулины груженная повозка. Приехал Михаил, привез разное оружие. Все это семья спрятала, закопала… Никто не знал и не видел.
Вот не стало Атамана Донского. Все забурлило, зашумело… «Разбой силу возьмет» — говорили казали, и своими глазами увидали — взял власть. Евсшикин стал во главе, к нему пришли такие же. Стали сгонять на площадь около станичного правления, на митинг. Никто не пошел. Появились со станции с пулеметами, с красными бантами, пьяные, грязные, с пулеметными лентами, а некоторые привесили сбоку по два-три револьвера. Для устрашения на площади убили трех стариков, заявив: «всем это будет, если не подчинитесь…» Звонил вековой старинный колокол. И странно, он не звонил, а плакал, всем тогда это показалось. Чуждая власть воцарилась на казачьей земле… Полилась казачья кровь, как в старину, застонали казаки… Помутился Тихий Дон Иванович…
Не стерпели казаки — возстали, много крови пролилось. В числе жертв был отец Михаила. Возстали три станицы, выбрали начальником отряда Михаила, пригодились его ружья, пулеметы, патроны. «Думал сдать атаману, а пришлось самим воспользоваться» — говорил он. В отряде были и деды со внуками, и отцы с детьми и несколько казачек. А вооружены были чем попало, включительно до дубин, оружия не хватало. Ночью, под командой Михаила захватили станцию, оплот бандитов, как называли красных казаки. Трофеи были большие: всякое оружие, обмундирование. Послали связь к Мамантову, он пришел с Походным Атаманом П.Х. Поповым.
Вот выбрали Атаманом П.Н. Краснова, отчистили почти всю донскую землю. Вздохнули казаки. Тихон был уже назначен командиром казачьего полка. Фронт был уже у Царицына. Два раза он был ранен, но полк не оставлял. Появился тиф, заболел им и Дубов. Жена с Акулиной привезли его домой.
Но вот красные, превосходя силами, стали напирать. Казаки должны были отходить, переформироваться. На небольшой станции ЖД остановился штаб казачьей армии, переформирование заканчивалось.
«А вы, доктор, чтож не поехали с полковником Дубовым?» — спросил штабной полковник, не казак.
«Я еще не управился. Дня через два получу медикаменты и айда в полк…» ответил доктор.
«Их водой не разольешь, оба они казаки» — делая ударения на «а» после «з» сказал начальник штаба армии, тоже не казак.
«… И только нас разлучит сырая земля мать» — шутя пропел доктор — «Я смотрю, господа, с какой иронией вы все это говорите! Простите за откровенность, но мы тут люди свои, надеюсь все останется между нами, хочется мне высказаться».
«А ну! Казак-философ,» — дружески сказал смеясь подполковник с офицерским крестиком.
Доктор сел за стол, тряхнул курчавой головой и начал: «Всегда было и вероятно всегда будет у вас своеобразный взгляд на казаков. Я учил в детстве русскую историю: казаки произошли от беглых крестьян, от бандитов и другой всякой дряни. Рабочие называют казаков нагаечниками, буржуазия
— грабителями. На войне, при наступлении — казаки впереди, при отступлении — сзади. За стол садиться — где-нибудь на краю сажают казачков. Так это все снисходительно, уменьшительно, как бы с презрением. Вот в частности про Дубова. Ценить нужно этого самородка. Чтобы делали без него? Прежде всего казаки бы разбежались бы от вас, господа. А тут всегда разговорчики: «а бравый вахмистр Дубов». Конечно вахмистр а вы господа и в вахмистры не годитесь. А он в это лихолетье командир полка, да еще какой! Спросите нашего командующего, если мне не верите. Знаете ли каким уважением пользуется Дубов у казаков? Когда он заболел, казаки заметались. Умный полковник, назначенный временно командующим полком, написал об этом командующему. Тот поразмыслив, назначил временно исполняющим должность командира полка есаула Михаила Ивановича Горбунина, друга детства Дубова. Но никогда Дубов не оказывал ему особого внимания. На службе у него все одинаковы. Возможно Дубов держит полк личным примером: не пьет, не курит и даже на счет женщин ни-ни… За малейшие шалости казаков и им и бабам от него достается. Иногда и плеточка прогуливается по спине озорника. Строг, но справедлив. Не знаю, когда он спит: везде и всюду сам. А казаки у него почти все фронтовики, они за него и в огонь и воду пойдут.
А женщины казачки! За 75 верст в наше смутное время, на подводе со своей соседкой, женой есаула Горбунина, жена полк. Дубова приехала забрать его из больницы. Когда она обратилась ко мне за разрешением — я удивился. Дубов кончался, спасти его было нельзя. И я разрешил. Уехали. При отступлении я решил заехать к Анне Степановне, жене Дубова, выразить ей свое, сочувствие да и поклониться его могилке. Сажусь в повозку вижу, казаки привозят также больного тифом Горбунина. Посоветовал им оставить его в больнице, которую в это время эвакуировали, а сам поехал на перекладных. В станицу, где жил Дубов, пришлось ехать со стариком из этой же станицы. Спрашиваю его когда и где похоронили полк. Дубова? Дед посмотрел на меня и говорит: «Типун тебе на язык! Похоронили… ишь какое слово сказал. Да Тихон Иренеевич жив и почти здоров. Да ты знаешь ли его Анну Степановну? Она спасла его… Ночи не спала, не отходила от него, молилась и выходила… Вся станица вместе с Анной Степановной радовалась».
«А тут еще горе — добавил старик — наши отходят, а тут узнали, что Михаил Иванович Горбунин тоже заболел тифом. Акулинушка, жена его, верхом на коне ускакала искать мужа и взять его домой…»
Сообщенное стариком поразило меня: Дубов жив… Не чудо ли? А жена есаула Горбунина поскакала в полк, не зная где он… Пропала казачка!… Это уже наверняка…
Вот видете, господа, Некрасов воспел женщин, которые сами поехали с мужьями в Сибирь… А наши казачки? Их подвиг выше… Одна спасла мужа своего жертвенностью, не щадя свою жизнь, а другая поскакала на верную смерть…
Здесь я начну философствовать. Хотя вы нас не признаете за русских, это я говорю шутя, а вроде как бы незаконнорожденным телом. Но у меня другое мнение. Что такое русскость? Если она олицетворяет славянство, то разрешите доложить вам, что коренные славяне — это мы, казаки. Не смейтесь, дайте доказать… По историческим изследованиям колыбель славянства между Каспием и Черным морем. Отсюда славяне рассеялись по всей Европе, получив разные названия: поляне, древляне, кривичи и т.д. Славяне казаки сохранили все древне-славянские законы и обычаи. У новогородцев было управление почти вполне казачье, да и всех славян: круг, рада, вече и т. д. Казаки пополнялись лучшими свободными по духу людьми. Из славян шли к казакам, как к себе домой, а из других народностей шли люди, не терпевшие рабства. Нам же говорили сознательно про казачество неправду. А у меня, ей-Богу, доля правды есть…» — закончил доктор.
«Да вы действительно философ. Приходиться поверить, что казаки только и есть русские, ну, а нас-то куда зачислите?» — смеясь сказал начальник штаба.
Вошел командующий армией и все замолчали.
***
Акулина нашла мужа. Достала подводу и с больным поехала по песчанной правой стороне Дона, где по пути было два больших хутора. Местность была сплошь из песчанных бугров, ехать было трудно, но зато безопаснее, чем левой стороной. Все это учла Акулина. Поздно вечером добралась до хутора. Лошадь, что называется, стала. Дальше ехать некуда. Знакомые приняли радостно. Настала ночь. Получили известие — красные идут. С помощью других скрылась Акулина с мужем в песчанных буграх. Потом одна на себе, отдыхая, тащила, несла мужа дальше. Куда? Сама не знала, лишь бы подальше. Нашли приют у старика, незаметно жившего среди песков. Жили у него, пока Михаил начал кое-как ходить. А потом ночью перебрались на другой хутор к дальним родственникам, где пробыли до наступления казаков. Узнали, что казаки гонят красных. В густых камышах собрались казаки и казачки, укрывавшиеся от красных. Пришедшая молодая казачка рассказывала, кого убили, кого арестовали в станице. Из ея рассказа узнали, что Дубов уехал с семьей, когда отступали. Все его хозяйство разграблено. У Горбуниных кое-что осталось. Мать Акулины дома, а отца арестовали. Красные волнуются, бесятся, увозят на станцию.
Выслушав это, подумав Горбунин сказал: «Завтра утром мы займем свою станицу. Казаки наши близко, у меня есть еще вести, мы должны им помочь. Ты, Емельян, переправься через Дон, выясни все, что надо, тебя не учить, ты сам хорошо знаешь что надо, а когда мы переправимся доложишь мне…»
Рано утром Горбунин с казаками переправился через Дон. Их встретил Емельян, рассказал, что узнал. Медленно повел Михаил казаков к станице. На востоке стало сереть… Тишина… И вдруг затрещало, защелкало, закричало. Через пол часа все было кончено, взято одно орудие, пулеметы, винтовки, несколько пленных. От них узнали, что арестованных погнали вместе с обозом. Горбунин решил их освободить. Оставив Емельяна с несколькими казаками в станице, сам с остальными бросился за обозом.
Акулина смотрела, какой дорогой ушли казаки. Пришла домой. Ее встретила свекровь, прибежала мать и все, плача и радостно обнимаясь рассказывали о пережитом, каким издевательствам и мучениям подвергались оставшиеся в станице. Сама же Акулина не была в ней с тех пор, как уехала искать мужа. Да и родные ничего про нее не знали. Слушая матерей, она вспомнила Евсишкина с его компанией, убийства стариков, все перенесенные мучения ею и другими и закипела в ней лютая ненависть к пришельцам.
Вдруг вдалеке она увидала всадника, скачущего к станице.
«Посмотрите, кто-то скачет к нам…» — сказала она.
Всадник на повороте к воротам, остановил коня.
«Красный! Акулюшка, бежим в дом…» закричали матери…
«Как бы не так! Убегать — от кого? Да он сидеть на коне не умеет. Наш кобель Лиска лучше сидит на заборе, чем он».
«Эй, вы тетки! Где штаб начальника? — крикнул конный.
«А? Чего? — спросила Акулина и пошла к нему за ворота навстречу.
«Что тебе… что ли уши заткнуло?»
«Да я немного глухая. Чего ты говоришь?»
Подошла вплотную. Быстро выдернула из-под кофты руку с револьвером, выстрелив в него, стащила с лошади, стала душить. — «Ишь ты нечисть — приговаривала Акулина — приехал к нам на казачью землю убивать казаков… Мы к вам не едем, не убиваем вас…» Всадник был мертв. Быстро сняв с него шашку и револьвер, она оттащила его к забору и подошла к коню. При виде коня лицо ея смягчилось: Милый коник… губы в крови у тебя… у-у проклятый порезал тебе губы…» Вытерла рукой их. Конь почувствовав друга, поднял голову, радостно заржал. Акулина ввела его во двор, поставила к яслям с сеном, сама побежала в дом. Из дома вышла мужчиной-казаком. Волосы спрятала в чепец материнский, туго завязав сверху платочек в виде шапочки. Подошла к коню, осмотрела седло, подтянула подпруги. Трудно было узнать в ней женщину, туго затянута поясом, шашка, револьвер, только красивая грудь выдавала ее.
Вышли свекровь и мать. «Акулинушка, куда ты?»
«К Мише!»
Умело села на коня и сразу пустила его наметом через «Часовые» курганы, где по ея расчету должны были казаки догнать обоз.
Недалеко от хутора обоз никак не мог выехать из балки. Красные припрягали лошадей к повозкам, заставляли арестованных их тащить. Волновались, злились. Убили старуху-просвирню и старика полковника, бывшего станичного атамана. А когда выбрались наконец из балки стали гнать быков в подводах на рысь, усердно их били, но рыси не могли добиться. В это время налетели казаки. Михаил двух сбил с лошадей, бросился на третьего. Но раздался выстрел, выронил он шашку и стал клониться к гриве коня. Красный, видно бывший кавалерийст, размахнулся шашкой — снять голову Михаилу. Птицей налетела на него Акулина, блеснула в ея руках шашка и сильным ударом в голову она его свалила. Соскочила с коня, бережно сняла Михаила:
«Миша!… Мишенька!… Это я твоя Акулюшка! Скажи мне… О Господи…»
Михаил застонал… «Слава Богу, жив…» Обоз был отбит от красных, но перестрелка продолжалась. Прихрамывая подошел отец Акулины. Кровь сочилась из ноги у него. «Воды ему надо» — сказал он. У убитого Акулиной нашли фляжку с водкой, влили в рот Михаила. Он пришел в себя, открыл глаза: «Ты? Акуленька моя»… Подошло несколько казаков.
«Подымите меня, я погляжу…» — сказал Михаил. Два казака бережно его приподняли. Он осмотрел кругом, сказал: «Следите… Скоро со станицы к ним придет помощь, приготовьтесь защищаться. Димитрий, разставь всех для защиты…»
«Дай Мишенька, я тебя перевяжу» — сказала Акулина.
«А чем? Ведь ничего нет…» «Да своей рубахой, я чистую надела. А вы, казаки отвернитесь…» Все повиновались. Сильною рукою рванула на себе рубаху, застегнувшись, перевязала Михаила, от этого ему будто бы полегчало.
Но стало видно, что красные окружают. Михаил распорядился: «Занять этот овраг, это будет наша лучшая защита… Вот только пулеметчика у нас нет…»
«А я — отозвалась Акулина — помнишь ты меня учил стрелять из пулемета, когда было восстание и как лозу рубить надо? Вот я его и секанула, как лозу…» — указала она на убитого ею.
Красные шли со всех сторон. Несколько раз бросались на казаков, но бывали отбиты. Тогда они стали наступать пешим строем, ползком. Все ближе и ближе. Пулемет все время работал. Вот почти совсем доползли до обоза, вскочили и бросились… но не на обоз, а бежать в разные стороны. Но было поздно, сзади на них налетела конница подоспевшего Дубова, безпощадно уничтожая красных.
«Кажется опоздали… Ах, ты Боже мой!» — Грустно сказал Дубов наклонясь над Акулиной, державшейся за пулемет. Она была вся в крови. Возле него лежал лицом вниз Михаил. Дубов приподнял ее. Она пришла в себя: «Куманек, милый… Мишу спаси…» Это были ея последние слова. Повисла она на сильных руках Дубова.
Доктор сказал: «Скончалась…»
На третий день в станице хоронили всех убитых, их было сорок человек, среди них — две казачки: посфирня и Акулина. Три гроба были опущены в одну могилу: Михаила, Акулины и ея отца. На похоронах был Дубов со взводом казаков. Отдали последний долг и воинские почести. Престарелый батюшка после погребения сказал слово, окончивши его: «Блажени — души свою положившие за други своя».
После батюшки сказал сильную, увлекательную речь доктор, нарисовав картину жертвенности казаков и казачек в борьбе «за Край свой родимый Дон Иванович». Закончил он такими словами: «Лучшие сыны Тихого Дона пролили свою искупительную кровь за Край свой родимый. Здесь и стар и млад: вместе лежат дед, отец и внук. И как встарь, как во время Азовского сидения и жены-казачки умеют умирать вместе со своими мужьями… Не умрет казачество никогда. Порукой тому жены казачьи. Ни в одном народе не найти такой женщины, как женщины-казачки.
Вечная память казачкам, положившим головы свои за казачество, и да здравствуют казачки, оставшиеся воспитывать молодое казачье поколение…»
И действительно два разных характера, два совершенно разных темперамента: отчищенная подвигами Акулина сама себя принесла в жертву казачеству, тихая же кроткая Аннушка воспитывая детей и внуков истинными християнами казаками, которые в нужный момент скажут:
«Постоим за Дон Пресвятой Богородицы!»
И. Дорофеев
Источник: РОДИМЫЙ КРАЙ № 105 — МАРТ-АПРЕЛЬ 1973 г.
(Вашего голоса не хватает)
Loading ...Читайте также: