РОДИМЫЙ КРАЙ — орган обще-казачьей мысли

Палящие лучи солнца, давали нам чувство­вать, что мы уже находимся в Африке, хотя и в северной. Мирно гуляющая публика, так мило приветствовавшая нас, хотя и издали, давала нам понять, что теперь мы уже вне опасности и, находимся под покровитель­ством мирной державы — Франции.

Пройдя мимо порта, за которым виднелись ближайшие постройки самого города Бизерты, «Алмаз» направился к группе кораблей Российской эскадры стоявшей на рейде, приблизительно посредине озера и, на довольно большом расстоянии от города, где он и бросил якорь, под наблюдением француз­ского крейсера «Жюль-Ферри». По приказа­нию французских властей никто не имел права покинуть корабль, на котором он при­был, за все время полного сорокадневного ка­рантина.

Сразу же по прибытии в Бизерту меня на­значили в катерную команду. Таким образом первая моя работа заключалась в приведении в порядок двух паровых катеров находив­шихся, вернее красовавшихся на борту кора­бля. Самый изящный и красивый из них «Алмазик» предназначался главным обра­зом для перевозки важных высокопостав­ленных лиц, поэтому все медные и бронзо­вые части на нем должны были с особенной тщательностью надраены, так что его медно-бронзовая труба и иллюминаторы, блестели — золотом. Второй же катер, более скром­ный – «Алмаз», служил для обыденных сооб­щений и развозки почты между кораблями эскадры, но ни в коем случае не должен был приближаться ни к французским кораблям ни к берегу. Благодаря этим поездкам уже за первую неделю по прибытии в Бизерту нам, то есть катерной команде удалось побывать почти на всех кораблях эскадры.

Тем временем, команде «Алмаза», как и командам всех других кораблей эскадры бы­ло объявлено, что желающие отправиться на работы в Бразилию, должны срочно запи­саться для этого, так как транспорт «Конс­тантин» вскоре должен уходить в Южную Америку. Большое количество матросов, в том числе и я сам были включены в список отъезжающих, но судьбе угодно было, что­бы я остался на эскадре, так как последний день нашего плавания на катере «Алмаз» окончился довольно неудачно для его коман­ды.

В этот день старшине команды катера бы­ло дано задание — развезти на все корабли эскадры врученные ему именные пакеты, предназначенные капитану, или старшему каждого из них. Миссия наша была уже поч­ти законченной, оставалось лишь передать пакет капитану последнего из кораблей, того самого ледокола «Ильи Муромца», который буксировал нас во время шторма. Ничего не подозревая, старшина катера подымается по спущенному трапу на палубу и вручает подо­шедшему офицеру предназначенный ему па­кет. В это время, на полном ходу подходит французский «истребитель». Оттуда в рупор что-то кричат, приказывают, жестикулируют, показывая на катер. Не понимая, что от нас хотят французы, мы, оставшиеся на катере, в свою очередь поднимаемся по тра­пу на палубу «Муромца». Наконец нашелся человек, прилично знающий французский язык, который наконец понял, в чем дело. Так как на мачте ледокола висит желтый флаг, (чего наш старшина не заметил, или просто не обратил внимания), а это означает, что на корабле имеются заразно-больные, то французы требуют, чтобы команда катера была задержана на ледоколе. Мы, — в плену на «Муромце». На следующий день, все, за­писавшиеся для отправки в Бразилию были отправлены на транспорт «Константин», а мы, независимо от нашей воли, так и не по­пали за океан. Кстати сказать, большинство из тех, кто перекочевал на «Константин», остались в Тунисской области.

Вскоре нам было предложено войти в ко­манду ледокола и, было объявлено, что он должен вернуться в Константинополь для того, чтобы оттуда привести какой-то другой военный корабль, то же на буксире. Ввиду того, что мы все пятеро от такой «прогулки» в Босфор отказались, то нас перевели на бук­сир «Голанд» на котором то же висел жел­тенький флажок. На нем мы провели всего лишь одну ночь… Но, — какую?.. Рождест­венскую ночь… (по старому стилю). За неи­мением мест нас поместили в кочегарке, пря­мо на полу, на брезенте. Второй же брезент служил нам одеялом. Хотя к Рождеству мы и не совсем превратились в негров, но до этого было уже не так далеко.

Однако, к концу дня нам посчастливилось. Уже начинало темнеть, когда к «Голанду» подкатил «Алмазик», второй катер нашей команды. Он был послан для того, чтобы до­ставить командиршу «Голанда» с двумя ее детьми на «елку», устраиваемую в этот ве­чер в адмиральской кают-компании «Алма­за». Пока командирша приготовляла детей, — совершенно стемнело. Зоркое «око» крей­сера «Жюль-Ферру» поминутно бросало лу­чи своего прожектора в нашу сторону, следя за тем, что бы нам не удалось драпануть, но мы — уже условились с командой «Алмазика». Всем, ведь нам, так хотелось вернуться «домой», а тем более на «елку». Сидя на борту «Голанда», мы внимательно следим за перемещением лучей прожектора. Лишь только он, скользнув по катеру, удалился на мгновение, мы — все пятеро по команде вскочив на «бак» катера, моментально рас­пластались на нем веером, вплотную друг к другу, таким образом что, когда очередной луч осветил нас и, даже, задержался до тех пор, пока дама не усадила своих двух маль­чиков и «Алмазик» не отчалил от «Голанда» мы все, оставаясь неподвижными, и, т.о. до самого прибытия на «Алмаз» не были за­мечены, несмотря на то, что все время были озаряемы его лучами.

Так закончилось наше приключение с осо­бым карантином и желтыми флагами, катер же оставленный нами у ледокола, перед его уходом в Константинополь был отведен на буксире в ремонт на «Кронштадт» (плавучие мастерские), где он по какой-то причине утонул. Скажу мимоходом, что спектакль — елка, устроенная в адмиральской кают-компании прошла с большим успехом и очень удачно под руководством симпатичнейшего врача «Алмаза», с большим тактом и уме­нием подобравшим программу и, безустанно хлопотавшим, следя за ее исполнением.

За время нашего отсутствия корабль опус­тел. Три четверти его команды ушли, но не­смотря на это, оставшимся уже нечего было делать, особенно по окончании карантина, когда «Алмаз» был поставлен у пристани вблизи от арсенала и неподалеку от городка Ферривиль. Жизнь на корабле в бездействии и лени многим казалась монотонной и скуч­ной. Были такие, что целыми днями сидели за шахматной доской, или за картами. У меня же не оказалось времени для скуки, так как мне пришла в голову мысль заняться самым серьезнейшим образом, изучением француз­ского языка. Толчком к этому был, во пер­вых случай на «Илье Муромце», когда ник­то на ледоколе, даже среди офицеров не смог понять того, что требовали от нас фран­цузы. Кроме того, во время отпуска в город с матросами, из-за незнания языка зачастую случались довольно неприятные приключе­ния. Для примера возьму нижеследующий случай: один из матросов, оторвавшись от своей группы, зашел в писчебумажный ма­газин для того, чтобы купить там конвертов для переписки с родными. Не зная, как они называются по-французски, он назвал их по-русски. Скандал. Молоденькая продавщица, оказавшаяся дочерью хозяйки, приняла его фразу оскорбительной для нея, позвала ма­машу и, вдвоем вытолкали «грубияна» на улицу, приняв его за пьяного. Догнав свою группу матросов, среди которых нашелся один кумекавший немного по-французски, он рассказал им свое приключение. Вернувшись в магазин уже с «переводчиком», которому и удалось уладить недоразумение, все обо­шлось благополучно и — даже весело.

Усердно занимаясь французским языком, я даже не заметил, как быстро проскочило вре­мя. Многим из алмазцев, списавшимся зара­нее и в одиночном порядке уже удалось ус­троиться на довольно приличную службу в Бизерте, в Тунисе или в других портах или городах тунисского протектората, некоторые нашли службу, или работу по своей специ­альности. Что же касается меня лично, — я не торопился, считая, что еще не достаточно освоил французский язык и т. о. дотянул до июня месяца, когда и нашей, последней груп­пе было предложено покинуть «Алмаз». Нас отправили в какой-то форт, в пяти киломе­трах от Бизерты. Уже подходя к форту зна­токи по запаху определили, что кормежка здесь будет на славу, поэтому тут пошли раз­говоры о том, на какие работы будем устра­иваться. При хорошем житье можно будет дождаться более менее приличной службы, — каждый по своей специальности.

Нас было около 40 человек. Помещение, отведенное для нас всех представляло собою громадный, можно сказать, зал, более чем приличный. Заново отделанный, покрашен­ный, побеленный. Нары в два этажа. Причем на койках, чистенькие одеяла, простыни и подушки, — безукоризненно — белоснежной чистоты. Давно уж не видывали мы такой роскоши. Прямо — живи — не тужи!..

Плотно поужинав, утомленные большим подъемом, разместились все мы и улеглись на покой. Я лег на кровать нижнего этажа. Кто-то повернул выключатель. В темноте многие заснули сразу же. По какой-то при­чине я не смог заснуть. Лежа на спине, я о чем-то думал, какие-то назойливые думы не покидали меня. В голове мысли вертелись как сумасшедшие и не давали мне спать. О чем же я мог так мечтать, как не о той, хо­рошей, будущей службе?.. Но не тут-то бы­ло!.. Мечты остались мечтами, а судьбе угод­но было распорядиться по-своему. В тот са­мый момент, когда я, наконец начал было засыпать, то почувствовал, что мне на лицо что-то сыпется. Что-то очень легкое — как пыль. Машинально проведя по лицу ладо­нью, — я понял, — клопиный запах… Не взирая на то, что почти все спят глубоким сном я громким голосом закричал: «Клопы! Зажигай свет!..» Лишь только яркий элек­трический свет залил все окружающее про­странство, нашим полуослепленным очам представилась совершено иная, потрясающая картина: наши простыни и подушки, лишь несколько минут тому назад так приятно об­ласкавшие наши взоры своей белоснежной чистотой, почернели, сплошь покрытые спус­тившимися, как на парашютах и попадавших с верхних коек паразитами.

Все, что угодно!.. Но отдавать себя на съедение этим мерзким насекомым никто из нас не пожелал. Поэтому, все — как один ре­шили соглашаться на любую работу, лишь бы уйти отсюда. Не прошло и четверти часа, как у двери ведущей к коменданту, на кото­рой висело объявление: «Требуются 20 ра­бочих на полевые работы», образовался до­вольно внушительный «хвост». Само собой разумеется, что ваш покорный слуга оказал­ся в числе первых попавших в эту группу. Приближалась страдная пора. Уборка хлеба. Сезон, когда всюду нужны рабочие руки. Прокоротав, не спавши, до раннего утра, еще до рассвета покинули мы этот форт и его клопов. Я даже не поинтересовался узнать его название.

Бизерта. Задолго до его открытия мы уже стояли у порога «Бюро цивиль», где нас всех по очереди опросили — при помощи перевод­чика, — записали все необходимое, для полу­чения временного удостоверения личности, после чего появился представитель от имения «Сент-Маргарит де Тибар», находящемся на самом юге протектората и неподалеку от ал­жирской границы. Он принял нас по списку и повел прямо на вокзал. На следующий день мы уже приступили к исполнению наших с. х. обязанностей.

Как раз в это время появились в Африке, (где, ввиду неимоверной жары колосья пере­сыхают еще на корне и половина зерен ссы­пается даже при уборке косилками и снопо­вязалками), новые машины, которые и жнут и молотят на ходу и — зерно не осыпается, а прямо сыпется в мешки. Поэтому потеря зерна значительно уменьшается, а также и работа упрощается. Много лет спустя жнеи-молотилки появились и в Сов. России, где их назвали «комбаинами». На ферме, куда мы попали, имелась комбайна американского производства марки «Деринг», (в то время существовала и другая американская тоже марка «Мак-Кормик») ее тянул трактор, но вся работа на ней производилась при помо­щи своего собственного мотора. В настоящее время эти машины гораздо более усовершен­ствованы, передвигаются своим ходом «са­моходы» и ими пользуются теперь повсюду и во всех странах. Так как мне приходилось иметь дело с мешками пшеницы, то работа моя считалась не из легких, даже не прини­мая во внимание чуть ли не тропическую жа­ру. Правда в самую сильную жару никто не работал в поле. Обеденный перерыв длился 4 часа: от 12 до 4-х часов пополудни. Иногда, когда ветер (сироко) дует из Сахары и за­носит оттуда мельчайшую пылицу, которая, проникая повсюду, душит, мешает нормаль­ному дыханию не только людям но и живот­ным. Лошади, волы бросают работу, ложатся, тяжело дыша и, никакими средствами невоз­можно их поднять, а тем более заставить их работать. Проработав на этой ферме около месяца и, убедившись, что после наших скромных расходов на питание, от нашего «жалования» почти ничего не оставалось, мы, почти все потребовали рассчет, взяли по­езд и прибыли в Тунис.

Задерживаться в Тунисе нам не полага­лось, так как требовалось немедленно найти работу, пока еще был полный сезон, и жнива были в полном разгаре. На следующий же день грузовик вез всех нас на ферму «Кебар — Лабьед», примерно на полпути между Ту­нисом и Бизертой, так что благодаря близос­ти моря климат был сносный и температура — менее изнурительная. Работа — такая же самая как и на юге. Такие же «комбайны Деринг», но здесь их было — две. На фер­ме имелось 3 трактора, из коих 2 — гусени­чных марки «Холт», один — 45 сил, а вто­рой — 75 сил. Это были тракторы, оставлен­ные американцами после окончания Великой войны 14-го года. Приблизительно через не­делю по прибытии на эту ферму, из любо­пытства подошел я вечерком, после ужина поближе к 75 сильному «Хольту» и стал его осматривать — изучать. Так как до этого мне никогда не приходилось видеть ни танка, ни гусеничного трактора, то мне очень хотелось узнать устройство этого, нового для меня ме­ханизма. Лежа на травке я внимательно ос­матривал каждую деталь «гусеницы».

В момент, когда я чуть было не крикнул: «эврика»!… В то самое время, когда я понял весь секрет недавнего (в те времена) англий­ского изобретения «танка», как грозное ору­жие, появившееся в самый разгар Великой войны, слышу сзади меня грозный окрик: (конечно, по-французски) «Что вы там де­лаете — у трактора?..» Оглянулся — это был сам хозяин. «Ну!.. думаю — пропал… Еще подумает, что я занимаюсь шпионажем, собираюсь саботировать трактор — или еще что-либо такое!..» Буквально — опешив от­вечаю на его вопрос: «Я?.. Смотрю!…» «Вас это интересует?» «Да!.. Мусью»!» «Вы механик?» «Нет». «А в механике что-нибудь понимаете?» «Да! немного по теории!» «Как — теории»… — и, подумав немного — «а где вы ее учили?…» «В училище». «Но!.. в каком училище»…» «Да в техническом». Тут уж он, осмотрев меня с ног до головы улыбнулся и, задал мне такой вопрос, како­го я никак не ожидал: «Желали бы вы управлять трактором?» Задумываться мне было не над чем, мешки с пшеницею носить, или управлять трактором?… Разница. Ко­нечно я дал положительный ответ. «Завтра утром, вместо того, чтобы итти на вашу обы­чную работу, подождите меня около вот это­го трактора» сказал он указывая на самый меньший колесный трактор.

Хозяин, всю войну провел во французском флоте — морской офицер, инженер-механик сразу же понял что от меня он получит го­раздо большую пользу как тракторист-меха­ник, чем простым рабочим. Таким образом, пока все мои сверстники продолжали уби­рать пшеницу, а я уже с того же дня, сидя на 25 сильном тракторе пахал землю трехлемешным плугом.

При первой же аварии трактора, определив место поломки, находившимися на борту ин­струментами мне удалось отвинтить поломан­ную часть и отнести ее в мастерскую. Куз­нец — Ахмед, даже ахнул, когда увидел, что я сам разобрал трактор и даже начал было меня бранить, но вскоре мы с ним уже рабо­тали вместе. Кроме того, мой кочегарский старшина Семен Жуков уже по моей просьбе был введен в число трактористов-механиков. Позже он управлял самым большим 75-сильным трактором. По окончании уборки хлеба все русские нашей группы были рассчитаны, остались лишь мы вдвоем с Жуковым, па­хать, сеять, а в дождливую погоду, особенно зимой при помощи двух или трех арабов приводить в порядок и приготавливать для будущего сезона трактора, комбайны и про­чие сельско-хоз. инвентарь.

Перед моим поступлением в Кебар-Лабьед, во время моего короткого пребывания в Ту­нисе мне все же удалось приобрести там 2 словаря, хороший самоучитель Левина и, кое-что из письменных принадлежностей. Почти все свободное время проводил я за зубреж­кой в то время, когда другие прогуливались, или играли в карты. Управляющий фермой, Морис Олье — молодой агроном — практи­кант, недавно окончивший специальную С.Х. школу в Тунисе обратил внимание на мою усидчивость и стал все чаще и чаще заходить в мой угол и, присаживаясь ко мне, задавать мне вопросы, поправлять мои ошибки, как в письме, так и в произношении, заставлял ме­ня писать под его диктовку и, знакомил меня со всевозможными особенностями и голово­ломками, свойственными французскому язы­ку. Для Мориса это было своего рода раз­влечением, времяпровождением от скуки повседневной жизни в африканской глуши, а для меня это приносило громаднейшую пользу, так как лучшего профессора мне, — наверняка, даже в городе не удалось бы отыскать.

Морис, родившийся в Тунисе, в семье французских чиновников (отец его был кон­тролером на главной почте а тетка его тоже занимала видную должность в администра­ции) был очень порядочным и воспитанным молодым человеком. Вскоре мы с ним подру­жили. По воскресеньям и праздникам делали мы вместе прогулки, ходили на охоту, зани­мались фотографией (с проявлением). Во время его поездок в Тунис к его родным, я был его постоянным спутником, бывал в его семье, иногда и обедал у них, но чаще всего бывали мы с ним у его дяди в Мютюэлвиле (пригород Туниса). Во время одной из наших первых прогулок я пошел один, так как Мо­рис почему-то задержался. Поднимаясь на джебель (на гору), на одной желтой скале я заметил что-то мне не знакомое, издали по­хожее на большую ящерицу, но подойдя по­ближе вижу, что голова-то уж слишком большая для ящерицы, да и глаза у нея, как будто вышедшие из орбит, шарообразной формы, большие выпученные медленно вра­щаются как бы высматривая что-то. Сама она не движется, также как и длинный раз­двоенный язык высунутый целиком наружу как бы застыл без движения. Странно что-то. Что за существо? Ведь ящерица, как и вся­кая дичь, при виде человека скрывается, а это — сидит и не движется. Не зная, опасен ли этот зверек или нет я решил принять ме­ры предосторожности. Вырезав палку и, расщепив один ее конец я зажал моего плен­ника этим расщепом. Заметив идущего в моем направлении, на некотором расстоянии Мориса я решил сделать ему сюрприз. Сор­вал большой лист какого-то лопуха и спря­тал в нем моего зверька. Морис подходит ближе. Еще издали кричу ему: «Поймал какую-то странную ящерицу». Морис, по всей вероятности, догадавшись, о какой яще­рице идет речь, и видя зеленый лопух — спрашивает: «а какого цвета эта ящерица?» «Желтая». Перед глазами Мориса развора­чиваю лопух, — и, не верю своим глазам, моя ящерица уже не желтая, а такая же зеленая, как и лопух. Морис разражается гомеричес­ким хохотом: «погодите немного. Я сейчас перекрашу вашу ящерицу в белый цвет». Берет мою «зеленую» ящерицу прямо голы­ми руками, вынимает из кармана газету, кла­дет ее, вместе с «ящерицей» на землю. По­степенно, зеленый ее цвет бледнеет и вскоре приобретает цвет газетной бумаги. Тут толь­ко я вспомнил, что в детстве где-то читал, что в жарких странах имеются зверьки, единственная защита их состоит в том, что они имеют способность стушевываться, то есть принимать цвет той среды в которой они находятся. Сразу я не смог вспомнить его название, но Морис мне подсказал: «Да это же хамелеон, совершенно безобидный зверек». Он тут же определил, что этому хамелеону по крайней мере 100 лет, а то и больше. Он посоветовал мне взять этого зверька и приучить его жить в моем бараке. Что я и сделал.

Мой пансионер прожил со мной больше двух месяцев прежде чем исчезнуть бесследно. За это время он очистил мой барак от мух, этих назойливых и отвратительных на­секомых. Времени, после обеда у меня было достаточно для того, чтобы, лежа на моем мешке, наполненном соломой (вместо матраца) любоваться способностями моего хамелеона. Забравшись на верхнюю перекладину, под самой крышей, в своей обычной позе безо всякого движения, высунув свой длинный, раздвоенный язык, лишь его большие, выпу­ченные глаза медленно вращаются, когда он выбирает свою жертву, которая побольше, да пожирней. Вперится в нее своими глазищами и, гипнотизирует ее до тех пор, пока бедная муха не почувствует какую-то неловкость, отлетит от своего места, как бы, чувствуя опасность, но, вместо того, чтобы удалиться, она садится ближе к хамелеону. После не­скольких таких отлетов, когда она уже сов­сем близко от хищника в панике срывается с места, чтобы спастись, но — отлетев нем­ного, возвращается и садится прямо на язык хамелеона. Быстрым движением тот отпра­вляет язык с мухой в свою пасть, через не­сколько секунд высовывает его наружу, и выбирает новую жертву.

Не буду задерживаться на других охотни­чьих эпизодах. Поведаю лишь о том что касается нравов и обычаев этой страны. Од­нажды, в свободное от работ время подошел я к колодцу, находившемуся приблизительно в 50 метрах от хозяйского дома и, столько же от наших бараков и других построек, для то­го, что бы принести себе ведро воды. Пока я поднимал ведро с водой из колодца, подошла с большим ведром девочка-арабка, 10-11 лет, дочь тракториста Амара, помогавшая кухар­ке в хозяйском доме. При виде девченки и ведра, я решил, что это ей не по силам и, решил ей помочь. Перелив воду из моего ве­дра в ее, — вдвоем понесли мы это злосчаст­ное ведро к хозяйскому дому. В то время я еще не понимал по арабски и поэтому не об­ратил внимания на ее протесты, а о здешних законах и обычаях и, разговора не может быть. Не прошли мы с ней и с ведром и де­сяти шагов, как неподалеку от нас раздались какие-то — не то крики, не то свистки, или же какое-то пронзительное улюлюкивание и, вслед за этим вдруг: как будто из земли выросшие, появляются арабы, около десятка человек, вооруженные — кто вилами, кто лопатами или палками, угрожающе что-то кричат, окружая нас. Бедная Солоха, бросив ведро закрывает лицо обеими руками стоит не двигаясь как бы ожидая наказание, а я, тоже, ничего не понимая во всем этом, стою, как болван; ведь все равно бежать то уж некуда. В то время, когда первые из арабов оказались уже в нескольких шагах от нас, к счастью, из хозяйского дома выскакивает Морис и что-то кричит им по арабски. Мо­ментально все они останавливаются там, где кто был. После короткой паузы он, собрав их всех вокруг себя, спокойным голосом принял­ся объяснять им причину моего поведения незнанием ни местных обычаев ни здешних законов. Когда же я, наконец подошел к группе, то все успокоились. Бедная Солоха, с большим трудом сама потащила тяжелое ведро в дом, останавливаясь почти на каждом шагу, а сам Морис при всех арабах, уже по-французски, прочел мне целую лекцию о тех законах и правилах, которые должен знать и соблюдать каждый европеец (и не только француз) проживающий в туниском протекторате. Особо строги из этих законов все — касающиеся женщин. У них женщина — это — рабыня и ей помогать будь она взрослая или ребенок — все равно не пола­гается, особенно европейцам, которым не по­зволено даже приближаться, или здороваться с туземками. Этот урок я хорошо запомнил. Не будь Мориса, попал бы я под арабский суд линча. Арабы, как видно, то же хорошо усвоили то, что им объяснил Морис, так как после этого случая у меня с арабами налади­лись наилучшие отношения, особенно с Амаром — отцом Солохи и Дэгли, который не упускал ни одного случая, что бы объяснить мне арабские слова и фразы. Благодаря ему в конце концов я объяснялся довольно при­лично даже с арабами кочевниками.

Кстати, расскажу еще случай с Дэгли. По­бывавший на фронте во время войны 1914 года он был довольно разбитной малый. Прилично говорил по-французски и, хотя его главная работа заключалась в заботе и уходе за лошадьми, когда нужно, он управлял и трактором, одним словом был на все руки (от скуки). Однажды один из соседних фер­меров зарезал большого кабана и предложил нашему хозяину половину. Морис предложил мне ехать вместе с ним за свининой, примерно 5-6, километров. Дэгли управлял двукол­кой. Как только мы прибыли к соседям, и, как только Дэгли узнал от местных арабов, что мы приехали за тем, чтобы забрать (халюф) т. е. свинину, мой Дэгли куда-то исчез. Закончив погрузку, конечно ни один араб не присутствовал при этом, тронулись мы в об­ратный путь вдвоем и, лишь выехав на до­рогу заметили, что Дэгли шел по дороге по крайней мере за 200 метров впереди нас. Ког­да же по приезде и после разгрузки я пере­дал ему двуколку. Дэгли попросил меня по­ставить ее вблизи колодца и там они вдвоем с другим арабом долго отмывали то место, где лежал запрещенный Аллахом или Мохамедом продукт (халюф). Великий Пророк все видит, все слышит и его обмануть никак не­возможно. По крайней мере так мне объяс­нил Дэгли несколько дней спустя.

Тот же великий пророк запретил им так же и убивать насекомых. В начале осени та­бор, находившийся на территории фермы, был покинут своими обитателями кочевни­ками. Морис предложил мне пойти с ним проверить состояние покинутого поселения состоящего из 10-12 «гурби», (нечто вроде соломенных шалашей). Оба мы были в «шор­тах». Не успели мы подойти к первому бли­жнему гурьби, как наши ноги почернели, до самых колен, сплошь покрытые блохами. Долго раздумывать было нечего. Быстренько, вдвоем разбросав пучки соломы вокруг «та­бора» мы подожгли его. Лишь таким образом могли мы избавиться от мириады этих насе­комых.

Вскоре после этого блошинного приключе­ния, мы вдвоем с Жуковым решили поки­нуть Кебар-Лабьед, и, лишь через месяц прибыли в Тунис, где воочию убедились, как трудно, почти невозможно найти какую бы то ни было работу в это осеннее время, когда все полевые работы были закончены.

К. Баев

(Продолжение следует)

© “Родимый Край” № 125 НОЯБРЬ – ДЕКАБРЬ 1976