Наконец теперь имею время, чтобы узнать, что за часть защищает Матвеев Курган и вообще общую обстановку. Мне говорят: «Здесь костяк будущего пехотного полка. Он поделен на роты, количество людей в ротах от 16 до 30 человек. Состав почти сплошь офицерский. Наш левый фланг охраняет наш «бронепоезд» — это простая железнодорожная платформа, обшитая двумя рядами досок, промежуток между которыми засыпан Ж.Д. шлаком, по бокам и впереди сделаны прорезы для пулеметов, а паровоз водит инженер путей сообщений. Прямо перед нами лежат наши цепи, а правый фланг охраняет маленький конный партизанский отряд «Белого дьявола» — сотника Грекова.
Впереди была слышна только редкая перестрелка — Семенов берег снаряды. Я полез на крышу, чтобы осмотреться. Налево была большая долина и только верстах в пяти начинались бугры. Впереди с левой стороны между крышами домов виден ЖД путь, поперек которого видно на снегу нашу довольно редкую цепь, а за ней цепь красных. Прямо вперед видимость закрывалась крышами домов и только в одном месте, в улицу, тоже были видны цепи. Направо по поднимающемуся склону были расположены дома и видимости не было. «Смотрите, наш бронепоезд пошел в бой» — сказал сидящий со мной на крыше наблюдатель. Действительно паровоз толкая впереди себя платформу двигался вперед. Большевики бросились от полотна ЖД, а платформа остановилась там, где они только что лежали и открыла огонь из пулеметов вправо и влево, во фланг цепи. Через некоторое время платформа вернулась, у нас там потерь не было.
День проходил спокойно и в разговоре я упомянул о моем довольно щекотливом поступке с вольноопределяющейся Нюсенькой. «А знаете, у нас в цепи тоже лежит женщина — баронесса Бодэ — сообщил мне мой собеседник — История ея такова: на их имение, где жили отец, мать и две взрослые дочери напала банда. Отца с матерью привязали к креслам, а дочерей начали насиловать на глазах у родителей. Разграбив имение, отца, мать и одну из дочерей добили, а другую бросили, считая ее мертвой. После ухода банды вернулась перепуганная прислуга, убитых похоронили, а недобитую забрала к себе на отдаленный хутор преданная ей горничная и там ее выходила. Поправившись, баронесса, узнав что на Дону еще нет большевиков, переодевшись в платье крестьянки добралась туда, когда там только начала формироваться Добр. Армия. Явилась в штаб и, рассказав обо всем, заявила: «Жить я больше не могу — не чем. Покончить с собой не позволяет мне моя вера, а хочу, чтобы меня убили. Прошу зачислить меня в ряды, но не сестрой милосердия, так как вот этого милосердия у меня совершенно нет, а рядовым бойцом». Начальство подумало, поговорило и, хотя это было связано с некоторыми неудобствами, зачислило ее в часть. Вот на днях когда наша цепь перебежками наступала на станцию Ряженое, команда «Цепь ложись…», а она не слушая, не останавливается и бежит вперед. Пришлось ей пригрозить, что если не будет слушать команду от ее отчислят от части».
На следующий день откуда-то справа начала бить гранатами по нас батарея красных, которой до сих пор у них не было. Она обстреливала наши цепи, поселок и почему-то пристрелялась к площади впереди нас, и когда ее перебегал какой-то ординарец, то получалось впечатление, что она обстреливает одного человека. Он перебежал ее благополучно, но наш телефонный провод был перебит. Два телефониста были у Семенова и один на взводе. Последний сейчас же вскочил и побежал по проводу, но не добежал и до середины площади, как разорвалась граната и он схватившись за плечо забежал за дома. Мелькнула мысль: на взводе сейчас точный разсчет номеров, и свободных людей нет, а что собственно говоря я — фиктивный командир взвода, ну я и должен заменить телефониста и исправить провод. Через секунду я уже бежал вдоль провода, нашел разрыв, связал и уже направился обратно, как близко разорвавшейся гранатой меня кинуло на землю. До взвода я добрался благополучно.
На второй день вечером нам сообщили, что в нашем тылу станции Неклиновка и Ряженое заняты неожиданным налетом красных и что фактически мы окружены. На следующий день мы определили, что цепи красных за ночь очень пополнились и теперь достигли невероятной густоты. Началась уже не перестрелка, а бой, Семенов уже не жалел снарядов, но приблизительно через час выяснилось, что наши цепи отходят — слишком явно колоссальное неравенство сил. Вот красные уже входят в мертвое пространство и мы уже не можем поддерживать нашу пехоту. Семенов с телефонистами приходит на взвод, красные пулеметы так по ним пристрелялись, что они ели унесли ноги. Уже видны наши цени на окрайне села, входящие в улицы. Обращаюсь к Семенову: «Разрешите спросить вашего совета, как нужно поступать в данном случае?»
«А что же, приказа отступать не было, когда наши пройдут, мы встретим красных картечью, а потом — он вынимает из кобуры револьвер и осмотрев его добавляет — последнюю рекомендуется оставить себе…»
Но что это? В нашей цепи впереди слышен взрыв смеха, смеются по крайней мере человек пятнадцать. Смеяться в это время? Мы с удивлением переглядываемся. В следующий момент слышно Ура! Ура!.. Наш наблюдатель с крыши кричит: «Красные бегут, наши их преследуют!» Семенов бежит на наблюдательный пункт и минут через десять мы снова открываем стрельбу по бегущим красным. Положение полностью возстановлено, даже перестрелки почти нет. Как ни странно, но так сложились обстоятельства что ни в этот день, ни в следующие, я ни с кем не говорил о причине смеха и вообще перелома на фронте. Лишь много позже, уже после возвращения из Ледяного Похода мне удалось встретить одного офицера, который хотя и не участвовал в бою под Матвеевым Курганом, но знал кап. Семенова, пор. Эддиса и еще несколько офицеров участников этого боя. От них он слышал, что виновницей смеха и изменения общего положения была баронесса Бодэ. При отходе она была легко ранена в кисть руки и завалившись в какую-то ямку решила руку перевязать, а когда окончила перевязку и поднялась, то увидела, что наша редкая цепь уже отошла, ее не заметив и оставив одну. Тогда, поднявшись она выразила свое мнение об отступающей офицерской цепи в таких выражениях, что все услышавшие ее расхохотались, а полковник, командовавший этим отрезком цепи, с возгласом: «После того как женщина нас так обозвала — жить нельзя. Вперед, за мной — Ура!» И все, еще со смехом бросились вперед, а следуя их примеру поднялась и пошла вперед и вся цепь. Большевики, совершенно этого не ожидавшие, бросились бежать, даже не стреляя. Смех в цепи я слышал сам, а причину его передаю, как мне рассказывали, но считаю это вполне возможным.
В этот же день или на следующий, точно не помню, под вечер пришел приказ отходить. Есть картинки, которые так запоминаются на всю жизнь, что не смотря на много прошедших лет их можно вытянуть из памяти, как цветную фотографию и посмотреть. Так вот вижу, как из боковой улицы вылетают наши передки, впереди них взрыв гранаты и среди дыма вижу этакого дракона: две оскаленные лошадиные морды взвившихся на дыбы лошадей и среди них совершенно белое каменное лицо пор. Эддиса. К счастью все обошлось благополучно. Вот мы выходим из поселка. Сразу против нас по дороге верстах в двух хуторок, откуда строчит стоящий на открытой позиции пулемет по нашей жидкой наступающей цепи. Справа через долину, с бугров бьет батарея красных тоже стоящая на открытой позиции во фланг нашей цепи. Наши штабс-капитаны, наводчики, нагибаются около своих орудий, и третья граната наша рвется между орудий красных и видны человечки, разбегающиеся по снегу во все стороны, на том месте где стоял пулемет виден столб дыма разрыва гранаты.
Мимо нас на коне проскакивает полк. Кутепов: «Никого не сажать на передки! Артиллеристы помните — орудия ваше знамя. Орудия завязнут и вы с ними останетесь…» На пол дороги к хуторку на обочине дороги сидят двое: у одного только что перевязана голова и шея и на бинте видна кровь, у другого безсильная рука засунута за борт полушубка и он ее поддерживает другой рукой. Я знаю, что за нами нет ни одной подводы. Кошусь на Семенова, но он старательно разсматривает нашу цепь, входящую в хуторок. Кричу: «Подсадить на передок, номерам поддерживать в случае надобности!» — пусть буду я отвечать за неисполнение приказа.
Проходим хуторок, уже ночь, а мы все идем и идем, кажется уже очень давно, ноги скользят по снегу, все сильнее сказывается усталость. Но вот остановка. Прохожу вперед, вижу, что дорога уперлась в речку, она небольшая, даже в темноте виден противоположный берег. Там, где дорога ныряет в речку — синеватый ледок, справа и слева лед покрыт снегом, значить здесь кто-то проезжал и переезд замерз не так давно. «Нужно перебить лед на переезде, иначе лошади порежут себе ноги и нам конец». Я оглядываюсь, но номеров не видно, надо полагать — отстали. «Мы должны показывать пример — говорит Семенов — берите кирку и давайте пробьем лед». Берем по кирке и я иду с правой стороны по заснеженному льду, расчитывая, что там он должен быть толще, так как разбиваемый нами лед всего в два пальца толщиной. Мы прошли уже три четверти речки, когда произошло нечто неожиданное: по-видимому от одновременного удара кирками лед лопнул и мы оказались оба в воде почти что по пояс. «Ну что ж — говорит Семенов — теперь уж все равно, пойдем дальше». Через несколько шагов мы вышли на берег. «Трогай, но только осторожно» и орудия благополучно переходят через речку. Снять сапоги чтобы вылить году — нельзя, потому что их потом не наденешь ну, значить надо идти так. Идем дальше, ноги постепенно теряют чувствительность, но раз они идут, значить они есть.
Наконец впереди что-то показывается — это армянское селение Самбек. Мы с Семеновым входим в один дом там большая русская печь уже топится, одной стороной она выходит на кухню, другой в комнату, там нам стелят полость, дают чем то покрыться и мы начинаем раздеваться, чтобы дать нашу одежду хозяевами просушить. Входит доброволец в коротком полушубке, правый рукав которого разорван около плеча и тяжело спускается на стул. «Быть может сможете меня перевязать?» — К нему подходят двое: «Давайте снимем полушубок» — «Да нет, разрежьте рукав» — «Другого можете не получить…» — «Все равно режьте». Разрезают рукав и я вижу кровавый комок, где смешались обрывки гимнастерки, рубашки и шерсти полушубка.
«Когда вы ранены?»
«Вчера, при наступлении на хуторок, осколком гранаты».
«И все ночь шли?»
Шел…»
Этому бедняге пришлось значительно хуже чем нам, так что нам жаловаться нечего.
Чем то укрываюсь и засыпаю моментально. Последнее, что слышу: «Четыре часа отдыха и двигаемся дальше». Кажется только что заснул, а уже будят, через пол часа выступать. Мы одеваемся в нашу высушенную одежду, но я с удивлением смотря на полы моей длинной кавалерийской шинели из верблюжего сукна, они все в дырах. Кто-то мне объясняет: в речке шинель ваша намокла, потом обледенела, при ходьбе лед ломался вместе с сукном. Хозяева приносят нам в глиняных мисках горячего борща, начинаю глотать его и с каждым глотком чувствую, как вливается какой жизненный эликсир, силы возстанавливаются и я готов хоть снова начать вчерашний ночной переход. Выходим из Самбека, идти днем и по хорошей дороге — это удовольствие по сравнением со вчерашним.
«А чем же объяснить — спрашиваю я — что нас кажется красные и не преследовали?»
Лица моих спутников нахмуриваются.
«Наша гвардейская рота добровольно предложила прикрыть наше отступление и вот видите, ни одного из них здесь нет…»
Начинаем вспоминать знакомых из этой роты и приходим к общему выводу что ни один из них не отступит и ни один не сдастся живым в руки большевикам и значить гвардейская рота перестала существовать. По возвращению из Ледяного Похода были опрошены жители Матвеева Кургана, показавшие, что гвардейцы дрались до последнего и никого из них в живых не осталось.
Подходим к станции Морская и уже на околице ея меня встречает мой командир взвода есаул Каменов, он сильно взволнован. «О вас я уже все знаю — можете не докладывать. Вот вам пакет, который я приготовил, его нужно как можно скорее доставить в Штаб Войска Донского». Наскоро прощаюсь со «своим взводом» и иду на станцию. Совсем не сразу в каком-то составе удается добраться до Ростова. Обращаюсь к коменданту станции (его буквально разрывают на куски) с вопросом, как можно добраться до Новочеркасска.
«ЖД связь прервана уже два дня. В станице Аксайской и дальше местные большевики и одному вам там не пробраться, единственная возможность по левой стороне Дона, через Батайск, Ольгинскую, Старочеркасск». В Батайск попадаю только поздней ночью. Очень скоро выясняю, что найти здесь подводу совершение невозможно — Батайск забит обозами и беженцами из Ростова. А пакет должен быть доставлен обязательно и я решаю идти пешком. Разпросив про дорогу, иду. Влажный еще не укатанный снег, напоминающий кашу, ноги в нем разъезжаются, в темноте спотыкаюсь, падаю, но все же иду. Сколько тут верст — не знаю, но добираюсь до Ольгинской когда уже светло. С трудом розыскиваю атамана станицы, он тоже наверно не спал и доведен до точки. «Все подводы реквизированы Добр. Армией и я ничего не могу сделать…» На мои энергичные протесты он лишь разводит руками «Ну, хоть, убейте!». Решаю искать сам и забегаю во дворы, где всюду встречаю добровольцев. Случайно попадаю на околицу станицы в сторону Аксайской и ясно вспоминаю увиденную картину: ясный солнечный день, со стороны Аксайской подходит вольно какая-то воинская часть, ведет ее офицер с черной бородкой. Вдруг часть подтягивается и доносится команда: «Равнение направо!» Оказавшиеся рядом два добровольца говорят: «Смотри сам Корнилов встречает…» Действительно, у забора крайнего дома стоит группа людей, человек пять-шесть и мне кажется, что среди них я узнаю Корнилова.
Почти силой захватываю подводу и добираюсь до Старочеркасска. Там удается тоже получить подводу, но из-за очень плохой дороги только в 11 часов ночи я смог явиться в Штаб. Встречает меня дежурный адъютант Штаба войск. старш. Жилин, которому я и вручаю пакет. «Корнилов оставляет Ростов — это мы уже знаем. Вы контужены? Ну, а как вы сюда добрались?» — Я рассказываю. — «Ну вот что, мы еще по крайней мере дней пять будем в Новочеркасске, поэтому идите отдыхать а через три дня явитесь в Штаб, где и получите назначение».
Около 12-и ночи добираюсь домой и долго звоню пока наконец слышу шаги отца: «Кто там?» — «Это я, папа, открой…» С какой-то задержкой дверь приоткрывается на «цепочку» и отец старается меня разглядеть. «Открой папа, я очень устал…» Дверь открывается, и отец как-то странно схватывает меня за руку выше локтя. Прохожу в столовую, прошу что-нибудь поесть. Последний раз я спал и ел еще в Санбеке. С жадностью ем, глотая кусками.
«Три дня тому назад мне в Штабе сообщили, что ваш отряд был окружен и все перебиты до последнего человека — говорит отец — Два дня тому назад мне это категорически подтвердили и завтра я хотел заказать о тебе панихиду…» Слова плохо доходят до моего сознания и мне кажется что я их не понимаю. С трудом добираюсь до своей комнаты и, скинув с себя все; забираюсь в кровать под одеяло.
Просыпаюсь часов в двенадцать дня и опять начинаю «питаться», мирно беседуя с отцом. «Ты помнишь, что ты ответил, когда я сказал, что хотел по тебе отслужить панихиду?» — спрашивает он. «Не помню, кажется ничего не ответил». — «Нет, ты с самым серьезным видом махнул рукой и сказал — сейчас не надо!…». Привожу себя в порядок, рано ужинаю и снова ложусь спать. Просыпаюсь около 8-и, натягиваю штатские брюки, одеваю туфли без задков и в рубашке, благо в комнате было тепло, сажусь с отцом пить чай. Значить у меня сегодня целый день, завтра тоже и только послезавтра нужно явиться в Штаб. Мы мирно беседуем, но вдруг раздается продолжительный звонок, переходящий потом прямо в какой трезвон. Говорю: «Подожди папа, я покажу этому нахалу, как звонят!» — Открываю дверь с намерением на кого-то обрушиться. Перед дверьми мой приятель студент.
«Да ты что, хочешь в лапы красных попасть? Наши все уже оставили Новочеркасск и я, совершенно случайно узнав что ты дома, забежал за тобой, рискую что мы оба не сможем выбраться… Казаки Голубова уже заняли станцию…»
В одну минуту на мне все походное, хватаю отцовскую охотничую тужурку вместо моей кавалерийской шинели с продранными полами, прощаюсь с отцом. Бежим по Барочной улице, чтобы выйти к дороге на Старочеркасск. Из подворотен выглядывают подозрительные типы. Вот тебе и пять дней, которые мы обязательно пробудем в Новочеркасске, как сказали мне в Штабе… Спускаемся к реке и видим на противоположной стороне какой-то конный отряд. Перебежав реку по льду, подхожу к нему и прихожу в изумление: здесь студент, с которым я сидел на одной парте, будучи еще в Реальном училище, здесь наш преподаватель В.А. Греков, знакомый сотник.
«Ты откуда?» — спрашивают меня. «Откуда я — это после, а что собственно говоря вы из себя представляете?»
Вижу странные погоны, трехцветный русский флаг, на нем буквы «О.Н.».
«Мы — Партизанский Отряд есаула Назарова».
«А где есаул?» — «Да вон стоит». Подбегаю: «Господин есаул, разрешите вступить в ваш Отряд?»
«Да вы, собственно говоря, кто такой?» Я совершенно забыл, что я в отцовской тужурке. Являюсь, как полагается.
«Ага, артиллерист. В пулеметную команду, явитесь сотнику Житкову. Коня вам дать сейчас не могу, получите в Старочеркасске. а до него как-нибудь доберетесь. Но помните, что мы последние…»
Добираюсь до Старочеркасска, временами держась за стремя коня — так начался для меня Степной Поход!
Есть кто-либо в живых из бойцов, участвовавших в боях на Матвеевом Кургане? Отзовитесь…
B.C. Мыльников
SrMilnikoff, CaixaPostal 8405, Sâo-Paulo (Brasil)
(Вашего голоса не хватает)
Loading ...Читайте также: