РОДИМЫЙ КРАЙ — орган обще-казачьей мысли

По некоторым кратким заметкам, оставшимся у меня от 1921 г. постараюсь написать воспоминания пулеметчика отряда есаула Назарова.

Во всякое время и при всяких обстоятельствах человек живет, т. е. есть, пьет, спит, сердится, смеется, шутит, нервничает. Так вот я хочу рассказать, как ЖИЛ человек во время Степного Похода. Пишу только правду о том, что сам видел и пережил.

Попав случайно и неожиданно отряд ес. Назарова при оставлении Новочеркасска (это описано в №№ 104, 105 и 106 «Род. Края» в моих воспоминаниях под названием «Из прошлого»), я двадцать верст до ст. Старочеркасской проделал пешком, держась за стремя коня, когда шли рысью.

В Старочеркасской я смог несколько осмотреться. Командир отряда — есаул Федор Димитриевич Назаров — хмурого вида, выдающейся храбрости. Хотя этим качеством в то время никого удивить было нельзя, ведь бывало, что старики с мальчатами, вооружившись чем попало топорами, вилами, охотничьими ружьями и т. д. разоружали и забирали в плен десятки солдатов-фронтовиков и, отобрав у них винтовки и патроны, воевали уже вооруженными по настоящему. Назаров особого военного образования или долголетней службы не имел, но у него была замечательная способность: вылетев на возвышенность или бугор, он моментально сразу правильно оценивал положение и тут же отдавал соответствующие распоряжения, что и требовалась от начальника партизанского отряда.

Помощником его был подъесаул Григорий Никифорович Сухаревский — милейший человек, проведший всю войну на фронте, позже он отличался, как командир полка, первым прорвавшись с ним к восставшим верхнедонцами. Начальником пулеметной команды был сотник Жидков.

Самой же приятной для меня неожиданностью была встреча с той компанией, которую я встретил, попав в 3-ий пулеметный наряд Максима, состоявший из двух мичманов Черноморского флота, двух студентов, меня и любимого преподавателя химии и естественной истории, В.А. Грекова, ушедшего в поход, оставив молодую жену с детьми. К нам присоединился наш общий знакомый сот. Чернолихов, заведовавший пулеметом Люиса. Получилась очень дружная компания из четырех бывших реалистов со своим преподавателем и двух бывших гимназистов. В первый же вечер кто-то из нас сказал: «А знаете, у меня такое впечатление, что мы собрались, чтобы идти куда-то на прогулку для развлечения, как бывало 6-ти-классниками выезжали в ст. Аксайскую, чтобы покататься на лодке».

Несмотря на всякие переживания в нашей компании всегда были слышны шутки и смех. Вспоминаю: как то проснувшись рано утром в маленькой комнате, где мы ночевали на полу на соломе, поднимается голова Чернолихова и раздается его приказание: «Вольноопределяющийся Греков, извольте быстро встать и почистить моего коня!» — Поднимается голова Грекова: «Эх! Мало я тебе колов и двоек ставил!… Не успел сделать из тебя приличного человека… Ну, назови мне растение и семейства лютиковых? Да постой, не ты ли это, на мой вопрос, что означается формулой SO3 ответил мне что это вода?» — Конечно следует общий хохот.

На первой же остановке после Старочеркасской было передано устное распоряжение (было ли письменное — не знаю, не видал): «Мы идем на голод и холод и почти верную смерть. Всем кто хочет «распыляться» — явится в Штаб, где имеются бланки и печать советского пехотного полка (подпись подделывается артистически), получить документ на любую фамилию и «распылиться». Это распоряжение мы нашли очень умным и в дальнейшем, если кто либо начинал «хныкать», что голодно, холодно, то сосед тотчас ему говорил: «Ты же согласился идти на голод, холод и почти верную смерть — так замолчи и не жалуйся». Наша компания, выслушав это предложение, только пожала плечами, да и куда нам «распыляться», когда мы имели такую дружную семью? Вечером мы уже спали в повалку на полу, в дверь просунулась чья-то голова: «Вы знаете, что можно «распыляться?» — на что последовал ответ: «Этот вопрос мы решили еще в Новочеркасске, а вы — закройте за собой дверь и не впускайте сюда холода».

До зимовника Бонифатия Королькова наш пулемет в боевых действиях не участвовал, а на этом зимовнике нам было приказано сделать демонстрацию перехода через реку в то время, как наши главным силы пошли на Каменный Мост. Наш берег был низкий, а противоположный, занятый красными — высокий. Мы выдвинули цепь к речке, вправо и влево послали разъезды, но было приказано беречь патроны и не тратить больше обоймы на винтовку, а поэтому на стрельбу красных мы отвечали очень редким огнем и вечером отошли на ночлег в зимовник. Кажется, еще один день мы что-то «изображали», а потом получили сообщение, что Каменный Мост нами занят и нам двигаться на Великокняжескую. Мне хорошо запомнилось, что во время этого перехода было очень холодно и что дул сильный холодный ветер. Я попытался было свернуть папиросу, но пальцы рук, вынутые из перчаток, моментально одеревенели и никак не гнулись, бумага рвалась, табак разсыпался и из моих попыток ничего не вышло, что, конечно, не способствовало улучшению моего настроения и я чуть было не поругался с «Саврасом». Требуется пояснить, кто это был. К нескольким повозкам нашего отрядного обоза пристроился какой-то странный «тип» на санях. Краснощекий парень, лет 25-и, типа купчика, одетый в хорошую шубу; хороший конь был запряжен в большие добротные сани, наполненные товарами хорошего гастрономического магазина. Передок был заполнен ящиками с водками и винами, а из многочисленных мешков и кульков выглядывали колбасы и ножки окороков. При первой нашей встрече мы были, конечно, поражены: здоровый парень, вместо того, чтобы взять винтовку, а едет с нами «пассажиром»? Потом уже нашлось объяснение: наши ростовские и новочеркасские толсто-сумы на просьбу, как Добр. Армии, так и некоторых организаторов партизанских отрядов помочь деньгами, или отказывали, или давали смехотворно малые суммы. Большевики, заняв Ростов, взяли заложников, назначили большие суммы за их выкуп и таким образом выкачали очень много денег. Так вот о Назарове ходил слух, что он все таки нашел кого-то, кто снабдил его какой-то суммой, что подтверждается тем, что, покупая лошадей или продовольствие для отряда, он немедленно расплачивался и предупредил нас, что за кражу даже курицы — может расстрелять. Так вот нам и объяснили, что этот «тип», не то сын, не то какой-то родственник того, кто дал деньги Назарову. Так или иначе, но мы этого «типа» невзлюбили, прозвали «Саврасом» и когда на этом вот переходе он влез между пулеметных повозок, то я его с «треском» выставил.

В Великокняжескую мы прошли спокойно, без боев. Никаких приказаний не было и какие-то оптимисты даже говорили, что мы останемся здесь на долгое время. Год тому назад инспектор классов Новочеркасского Реального училища был назначен директором Великокняжеской гимназии и мы — реалисты, на другой день с Грековым во главе, отправились к нему с визитом и были очень тепло приняты. На улицах встречали гимназисток-калмычек и решили что между ними есть прехорошенькие. Однако, «не долго музыка играла» и мы получили приказ выступать.

Выйдя из станицы мы видали вдали влево, как конница Слюсарева, рассыпавшись веером по снежному полю, уходила от ЖД линии под шрапнельным огнем подошедшего красного бронепоезда.

Воспоминания, о боях можно разделить на три категории: одни запомнились ярко и со всеми подробностями, из других — запомнились только отдельные эпизоды, а от третьих — не осталось никаких воспоминаний.

Начну с отдельного эпизода. Наш отряд, спешившись и рассыпавшись в цепь, ведет наступление. Наш пулемет оставлен в резерве, в маленькой ложбинке. Около нас на линейке лежит есаул Корытин, он в предыдущей стычке получил очень болезненное ранение — пулей разорвало промежность. На предложение сестер перевязать — закричал: «Этого ранения перевязывать вам не дам!». На доводы сестер, что на то они и сестры, чтобы перевязывать всякие раны, потребовал, чтобы ему дали перевязочный материал, а сами бы ушли подальше. С ним был как бы заменяющий вестового мальченка, лет 14-и Колька. Вот с ним он и перевязывался. Ни в какой лазарет от отряда он уходить не хотел и Назаров, ценя его, как очень дельного офицера, достал для него линейку, на которой он и ездил за отрядом лежа. Сейчас Колькина лошадь впряжена в линейку, лошадь Корытина привязана сзади. Корытин лежит на линейке боком и видимо сильно страдает. Но вот прискакал ординарец: «3-ий взвод бежит! Пулемет — на правый фланг! Скорей!…» Корытин приподнялся на линейке: «Мой взвод бежит? Колька! Коня!…» Мы только успели крикнуть: «Куда вы, с вашим ранением?» и помчались на правый фланг, но вскоре на всем скаку нас обогнал Корытин, сидя на коне боком, свалился кулем сзади отступающего 3-го взвода и закричал: «Ни шагу назад! Только через мертвого меня вы перейдете!…» Мы же выскочили на правый фланг и в конце концов все обошлось для нас благополучно.

Наш отряд получил приказ занять калмыцкую станицу Бурульскую. К ней мы подошли часа в три дня. С правой стороны от дороги на въезде в станицу стоял хурул (буддийский храм), около которого собрались калмыцкие священнослужители, одетые в халаты очень ярких разных цветов, видимо они были предупреждены о нашем приходе и это была нам встреча. Назаров, Сухаревский и еще несколько офицеров спешились и пошли к хурулу, а наша колонна вошла в станицу, где и разместилась по квартирам.

В эту ночь от 6-и часов вечера до 6-и часов утра наш пулемет был назначен в сторожевое охранение на самый важный пункт — на большую дорогу в том направлении, откуда можно было ожидать наступление красных. Для того, чтобы были понятны наши дальнейшие переживания нужно сделать некоторые пояснения. В наших сальских степях растет сорт колючки, своей формой напоминающей раскрытый зонтик и могущий достигнуть человеческого роста. Осенью это растение засыхает, приобретая коричневый цвет и благодаря своему трубчатому строению, высохнув, становиться очень легким и хрупким. При сильных ветрах зонтик отламывается и уносится ветром, а так как этих растений там несметное количество, то они, катаясь по полю и сцепляясь по несколько штук вместе, приобретают шарообразную форму и, благодаря этому, легко перекатываются даже от малейшего дуновения ветра. Это и есть так называемое «перекати-поле».

В 6 часов вечера мы заняли позицию на дороге, за станицей. Было темно, ночь безлунная и лишь благодаря белизне снега была некоторая видимость, но на очень малое расстояние. Вот тут и начались наши мучения: «Видишь! там влево что-то бежит?» — действительно вижу вдали на снегу черную движущуюся точку. «Да это «перекати-поле» — отвечаю.

Проходит некоторое время: «Смотри на правом фланге бегут двое!»

«Да брось ты панику разводить!»

«Ну, а почему они сейчас исчезли? Залегли!»

«Да просто клубки закатились в ложбинку».

Проходит еще какое-то время, теперь я замечаю три бегущих точки. Одна из них исчезла, вторая остановилась, а третья продолжает двигаться.

«Видишь?»

«Да! Вижу, но все же думаю, что это опять перекати-поле!»

«Но если ты будешь ждать, когда мы различим у этих точек руки и ноги, то ты не успеешь выпустить и пол ленты…».

«Ты прав, ну а что будет, если я обстреляю перекати-поле и подниму на ноги весь отряд?»

Мерзнем, всматриваемся до боли в глазах до того, что слезы мешают видеть: «Видишь, бежали и залегли…» — так продолжалось всю ночь. Нервы были истрепаны до предела и, вспоминая все это теперь, мне кажется, что никогда, за всю мою богатую приключениями жизнь, я так не нервничал, как в эту ночь.

В 6 часов утра нас сменили и мы в кухне отведенной для ночевки команд 2-го и 3-го пулемета. К русской печи был приделан «припечек» с большим котлом, видимо для варки пищи для свиней. Так как Назаров купил нескольких свиней, то в данный момент команда 2-го пулемета чистила и мыла котел, рубила мясо, сообщив нам, что картошка тоже есть, так что суп будет на славу. По давно усвоенному правилу, что располагаясь спать на полу в помещении, где ходит много людей, нужно ложиться головой в угол или в крайнем случае к стенке (лишь бы на язык не наступили, а если наступят на ноги, то этим не разбудят здорового человека), я сгреб какую-то солому, лег и моментально заснул. Проснулся от грохота где-то вблизи разорвавшейся гранаты. В кухне — суматоха. «Все на сборный пункт! красные обстреливают Бурульскую гранатами». «Твой конь на приколе, подтяни подпруги!» — бросил мне Чернолихов, выбегая из кухни.

Среди усвоенных мною правил-аксиом была и такая: «Убьют тебя сегодня или подранят, это еще бабушка на двое сказала, а вот что к вечеру после всяких гимнастических упражнений, ты будешь голоден как волк, это — наверняка, а поэтому заботься о себе, не рассчитывая, что кто то тебе позаботится». Котел кипит «ключем». Куски мяса то всплывают, то ныряют в глубину, но чем их вытащить? Вижу кочергу, быстро ею выхватываю несколько кусков мяса на «припек». Но в чем его взять? Вижу на подоконнике забытое полотенце, на полу что-то вроде рубашки. Где-то в соседнем дворе рвется еще граната и я, завернув мясо, выскакиваю из кухни. На все эти мои «действия» потребовалось не более минуты. Конь испуганный разрывами гранат, танцует на приколе. Засовываю мясо в почти пустые кожаные суммы, подтягиваю подпруги и я на сборном пункте, когда еще не все успели собраться. Но что за странность? Мой конь брыкается, становится на дыбы, за ним таких качеств до сих пор не замечалось. Но тут вдруг мелькнула мысль, да ведь это горячее мясо сквозь кожу сумы жжет ему бока. Соскакиваю с седла, привожу все в порядок.

Откуда-то прискакал Назаров: «Пулеметам занять вот тот гребень. Растянуться во всю ширину большевицкой цепи. Ни шагу назад без моего приказания…» Мы скачем к гребню. Житков, плетью указывает место каждому пулемету. Схватываем их с повозок, устанавливаем их на гребне. Обернувшись, вижу что Назаров со всем отрядом уходит рысью куда-то влево-.

Теперь я ясно вижу, что не по главной дороге, а несколько сбоку наступает цепь, на глаз человек пятьсот. Откуда из-за них бьют два орудия, но стреляют по станице. Мы открываем огонь и видим, что красные начинают залегать и очень быстро. Вот уже вся цепь лежит. В центре ея кое-кто пытается подняться, но наши боковые пулеметы поддержали центральный и снова вся цепь залегла и занялась перестрелкой. Благодаря гребню большевикам не было видно, что за нами, а ведь мы, собственно говоря, стояли «голенькими». Не знаю, сколько прошло времени, но вдруг на правом фланге послышалась сильная перестрелка, фланг начал откатываться бегом назад и мы увидали наши цепи, наступающие красным прямо во фланг. Из большевицкой цепи получился какой-то угол, так как почти от центра весь правый фланг откатился назад, стараясь повернуться фронтом против нашей цепи. На левом фланге красных уже появились отбегающие назад фигурки и общее впечатление было, что еще небольшой нажим и красные побегут. Но к нашему большому удивлению мы увидали, что наши цепи прекратили наступление. Некоторое время мы ждали приказаний, ничего не понимая, но вот прискакал ординарец с криком: «Скорей отступать, нас окружают!». Только лишь выскочив на бугор, мы увидали цепь большевиков наступающую на нас с тыла. Мы присоединились к отряду и начали отходить.

Назаров был вне себя от возмущения: «Каждому слепому видно, что большевики были кем-то предупреждены и точно знали, когда мы будем в Бурульской. Они подвезли на подводах два отряда с разных сторон, чтобы зажать нас в станице. Сколько раз я докладывая в Штабе, что имею сведения, что все его распоряжения очень быстро становятся известны большевикам, но мне не верят…».

К этому времени, мы уже знали, что ген. Попов все время служил в тылу, на фронте никогда не был и не имел никакого боевого опыта и случайно попал в Походные Атаманы. Все начальники отрядов, бывая на совещаниях, делились впечатлениями о них в своих штабах, а оттуда эти сведения доходили и до нас. Знали также, что в отношений боевого руководства, можно было в Штабе рассчитывать только на ген. Сидорина. Знали также, что ген. Попов был из тех генералов, которые требовали, что бы подчиненные «ели их глазами», но своих мнений не высказывали бы, а кто его высказывал, то он тех не долюбливал. Знали тоже, что Назаров, по крайней мере, три раза заявлял, что в Штабе имеется шпион красных, передающий все сведения им, на что ген. Попов в повышенном тоне заявил, что у него в Штабе этого быть не может. В ответ Назаров, тоже в повышенном тоне, ответил, что это может быть и есть на самом деле. И действительно, уже позже он нашел неопровержимые доказательства, что шпионом был офицер-ординарец самого ген. Попова, выдававший себя за войскового старшину Розова, но на самом деле его фамилия была Семеновский, который и был расстрелян в нашем отряде. Знали еще, что ген. Попов очень недолюбливал Назарова за его возражения, когда он отстаивал свое мнение, в то время, как ген. Сидорин очень его ценил за храбрость и боевые способности.

Итак, благополучно выйдя из окружения двумя отрядами красных, один из которых мы почти полностью разбили, мы опять вытянулись длинной колонной по той же дороге, по которой и пришли. С болью в сердце я оглянулся на Бурульскую, где красные наверно, сейчас расправляются с нашими калмычками, которые всегда мне были очень симпатичны.

Однако, за всем этим день прошел и уже клонился к вечеру, а у меня с 6-и часов утра, что называется, «маковой росинки» во рту не было. Я вытянул из сумы захваченное мною мясо, отчистил его немного от глины «припечка», отрезал кусок и попробовал. Мясо было ясно недоварено и твердым, как подошва сапога, но зубы были свои и молодые. Сейчас же последовал вопрос соседа: «Что ты жуешь?». Раздал всем своим пулеметчикам по куску, напомнил о существовании заповеди «Не зевай» и попросил также сообщить «раззявам, что у меня находится полотенце и рубашка».

Следующий, ярко запомнившийся эпизод — бой у зимовника Ивана Королькова, где участвовало несколько наших отрядов. В эти дни солнышко от 11-и до 2-ух пригревало уже хорошо и верх каждой кочки таял и превращался в грязь, а между кочками земля оставалась еще замерзшей. Пулемет Максима имеет маленькие колесики и, въезжая на кочку, они сейчас же забиваются грязью, а когда они попадают между кочками, то пулемет ложится «брюхом» на верх размягшей кочки. Та же картина на вспаханной земле; верх отвала покрыт сантиметра на два грязью и когда колеса проваливаются между отвалами, пулемет также ложится на «брюхо . Тянуть его в таких условиях невероятно тяжело: двое на лямках тянут его впереди, один толкает сзади, а остальные несут коробки с патронами. Мы все время меняемся, задыхаемся и при каждой перебежке отстаем от цепи. Вот дотащили его до положенной позиции в цепи, я устраиваюсь за пулеметом. В голове мелькает наставление: «рука пулеметчика не должна дрожать, малейшая дрожь вызывает рассеивание на сажени». Оно, конечно, так, но я дышу как паровоз, сердце бьется молотом, а руки дрожат еще не коснувшись пулемета.

Противник оказывает яростное сопротивление, как бы по нашей старой казачьей песне: «Пуля сыпалась, летела, как пчела». Во время одной из перебежек мичман Манохин, несший коробки с лентами, вдруг их выпустил и схватился за голову. Мы отстали от цепи шагов на двадцать, я закричал: «Вперед, вперед — нужно поддержать цепь!» Выпустив три-четыре коротких очереди, я оглянулся. Мичман сидел на корточках и рылся пальцами в земле. «Ранение в голову — сумасшествие!» — мелькнуло у меня, но тут опять крик: «Цепь — вперед!» и опять, надрываясь мы потянули пулемет На следующей остановке мы увидали, что большевики дрогнули и начинают отступать. Я увлекся стрельбой по отходящим, когда рядом со мной кто-то залег. Оказался мичман. По подбородку текла кровь, губы распухли и поэтому он довольно неразборчиво сообщил: «Пуля рикошетом попала в рот, выбила пару зубов и упала на землю, так я ее искал себе на память.»

К вечеру большевики отошли и мы отправились на зимовник. За день мы набегались, утомились и пропотели до того, что все белье было мокрое и страшно хотелось пить. Пока подошла наша повозка, пока мы погрузили пулемет, наш левый фланг был уже на зимовнике. Нужно сказать, что в сальских степях много солончаков, соленых озер и, вообще, в земле много соли и далеко не всюду, вырыв колодцы, можно получить не соленую воду. Как раз на зимовнике Ивана Королькова колодца с не соленой водой не было, а питьевую воду привозили в большой 40-ведерной бочке из какого-то дальнего источника. Въехав в большой двор, окруженный всякими постройками, мы увидали посередине него подводу, на которой боком лежала большая бочка с четырехугольной прорезью наверху, чтобы наливать в нее воду, а внизу на дне бочки был кран. Сейчас эту бочку окружало человек пятьдесят наших, которые не удовлетворяясь краном, залезли на подводу и черпали воду через верхнюю прорезь чем попало, причем дело чуть не доходило до драки. Я питаю отвращение ко всякой толпе, и потому, увидев рядом пруд, направился к нему. Расчет был прост: если вода в пруду и соленая, то сейчас таяние снегов и возможно, что это сильно разбавило соль. На берегу я увидал следы лошадиных копыт, которые мне ясно показали, что лошади отсюда пили, а раз они пили, то могу напиться и я. Зачерпнув воды в кружку, несмотря на то, что даже при наступающих сумерках я заметил в ней веселящихся головастиков, я с удовольствием напился, помня, что рядовому по штату брезговать не полагается. Вода была не соленее обыкновенного супа. Моему примеру последовал один лишь Чернолихов, а остальные направились ждать очереди у бочки. Но большевики, уходя, набросали в воду сулемы. Из напившихся первыми никто не пострадал, но последние, пившие уже воду разболтанную с сулемой, поотравились. Смертных случаев не было, но заболевшие сильно мучались, но в конце концов отошли.

Наше положение все ухудшалось, нас все больше и больше «зажимали».

Начались разговоры о том, что надо «распыляться», отходить в астраханские степи или же пробиваться к горцам на Кавказ. Наша группа решила не «распыляться», а присоединиться к тем, кто решит куда-то пробиваться.

Незабываемый день. Наша колонна, растянувшись на 2-3 версты, двигается по дороге, а за нами следом, примерно в 3-4 верстах движется колонна красной пехоты на подводах, которые, можно сказать — «висят на нашем хвосте». Есаул Неживов останавливает одно орудие, сам становится наводчиком и прямой наводкой бьет по колонне красных. Виден разрыв среди подвод, там — суматоха. Неживов выпускает еще одну или две гранаты, берет орудие на передки и двигается дальше. У него остается всего 30-35 гранат, и они очень могут пригодится.

Нам кажется, что наше дело совсем плохо. Далеко, влево от дороги, впереди нас, на буграх показывается приблизительно с десяток всадников. До сих пор у красных не было кавалерии, неужели теперь она у них появилась? От нашей колонны отделяется разъезд и рысью идет навстречу. Вот сошлись сравнительно не далеко друг от друга. Остановились, дело знакомое: «Кто вы?»

— «А вы кто?» — «Да вы сперва скажите кто вы?» «…Но вот мы видим, что они бросаются друг к другу, несколько папах летит вверх и они все вместе, наметом скачут к нашей колонне. Через несколько минут по колонне молнией передается, что донские станицы возстали и зовут «степняков». Слышали они, что «степняками» вывезен золотой запас, масса оружия и что весь отряд состоит из офицеров, а во всем этом они очень нуждаются. Вся наша колонна, растянувшаяся на очень большое расстояние ревет: «Ура-а! Урра!… Урраа!…» Даже колонна красных остановилась, опасаясь не перейдем ли мы в атаку?

 

© “Родимый Край” №110 — ЯНВАРЬ-ФЕВРАЛЬ 1974 г.