РОДИМЫЙ КРАЙ — орган обще-казачьей мысли

Воспоминания «моряка» по несчастью

Раннее осеннее утро… 1920-й год… Транс­порт «Дон» приближается к Феодосии… От­четливо видны крымские берега. Так же от­четливо видна, улыбка и, даже радость у каждого из «пассажиров» этого транспорта.

«Наконец то кошмар наш кончился!… Мы — у Наших… Мы спасены». Так — радостно рассуждали прибывающие с кавказского по­бережья остатки кубанских партизан — пов­станцев вынужденных, после неравной борь­бы с ненавистным советским режимом и его, вооруженными до зубов полчищами, про­браться сквозь снежную зону главного кав­казского хребта на Красную Поляну, заня­тую красными, разбить и выгнать оттуда большевиков, также как и портовый город Адлер, где нужно было продержаться до прибытия из Крыма обещанной эскадры. Не дождавшись кораблей, под напором красных, к которым прибыли уже огромные подкре­пления с многочисленной артиллерией, бро­невиков и бронерованных автомобилей, и да­же авиации, нам пришлось подняться в горы, что бы оттуда спуститься в Грузию, (из­вестно, что Грузия в то время была самос­тоятельной республикой и, по договору с Москвой не имела права принимать на свою территорию противников советскому строю). Будучи обезоружены, интернированы и, ок­ружены грузинскими войсками, мы подлежали выдаче советским властям. Лишь бла­годаря подошедшей эскадре, предъявившей ультиматум грузинскому правительству, нам с боем против грузинской охраны удалось погрузиться, оставив тысячи лошадей на бе­регу, вблизи от Гагр.

«Слава Богу мы теперь вне опасности, наш кошмар остался позади».

Но как выяснилось потом, наша радость и ликование оказалось недолговечными. Опи­шу лишь то, что касается лично меня, «сча­стливчика».

В первую очередь, и прежде чем быть рас­квартированными на окраинах города, а, главным образом в окрестных деревнях нас, вме­сто карантина, под конвоем направили в ба­ню. Надо сказать, что это для нас не было роскошью, так как вот уже месяцы, мы даже не видели мыла. Да, кроме того и одежда наша, после скитаний по лесам и горам Се­верного Кавказа у большинства из нас при­шла в такое состояние, что другого названия, как «лохмотья», применить никак невоз­можно.

Хорошенько вымывшись, пропарясь и, кое-как приодевшись, выходим мы из этого очень полезного учреждения города Феодо­сии уже без конвоя. Нас окружает собравша­яся толпа — главным образом моряков — матросов. Среди них я узнаю двоих, — моих сверстников по «техникуму» Гр. В. и Ф. М. в безкозырках, на георгиевской ленте кото­рых красуется золотыми буквами надпись «АЛМАЗ». Само собою разумеется, тут же разговорились. От них я узнал много инте­ресных вещей. Главное же, это — истинное положение на фронте. Они мне объяснили, что Перекоп находится накануне оконча­тельного падения. «Продержится ли он еще две недели?..» Что в данный момент идет усиленная подготовка к эвакуации и пере­возке «всех» заграницу. Но, опять таки: «Хватит ли мест на пароходах для того, что­бы перевезти всех?.. Вот вопрос… Правда, судя по газетным сведениям, положение мо­жет измениться, ввиду того, что с Кавказа прибывают свежие силы. Это был намек, на нас, еле влачивших ноги. Ну!.. Уж если ни­чего другого не осталось для спасения фрон­та как надежда на нас, то действительно — не осталось никакой надежды для продол­жения борьбы.

Вспомнилось мне наставление Владимира Мономаха детям своим: «Дети мои, живите дружно, не ссорьтесь! Будете мирно жить, помогая друг другу, никто вас не обидит, ни­кто вас не одолеет, а если будете ссориться, то всякий вас преодолеет». Для примера он взял простой березовый веник и говорит им: «А ну-ка попробуйте, насколько вы сильны, поломайте-ка мне этот веник!».. Как ни пытались они сломать этот веник, как они не подходили к нему, оказалось, что они не в силах его сломать. Тогда отец развязал тот же веник и, заставил его поломать. Поодино­чке, лозинка за лозинкой они легко полома­ли весь веник и тем выполнили задачу. От­сюда — пословица: «В единении — сила».

Вот этой-то пословицы и не хватало нашим безчисленным «белым движениям», разбро­санным по всей Матушке России. Вспыхивая не одновременно, они, каждое по очереди были подавлены большевиками. Возьмем лишь некоторые из самих крупных, как Юденич, Колчак, были подавлены каждый по очереди можно сказать, одним и тем же вахмистром Буденным и прапорщиком Кры­ленко. На юге же России путь до Орла, почти что до Москвы были проложен глав­ным образом малолетними героями, большей частью выходцев из казачьих территорий, не задумываясь отдававших свои жизни во имя Родины, веря своим вождям. К сожале­нию, главные—то вожди, храбрые и опыт­ные генералы из самолюбия ли, или — че­столюбия делали крупные промахи, большие ошибки, которые каждый раз были исполь­зованы большевиками для своей пропаганды. Не менее крупную ошибку сделал и гене­рал Фостиков, когда, узнал, что на Таман­ском полуострове высадился десант. Пол­ковник Крыжановский предложил свой план для того, чтобы сразу же итти в сторону Екатеринодара, дабы помочь Казакам, выса­дившимся на Тамани. Как старший в чине, генерал от этого проэкта отказался, «момент» был потерян, большевики, заключив перемирие с поляками, послали крупные подкрепления на Тамань, разбили и за­ставили погрузиться десант на кора­бли, после чего «по очереди» разбили и Фостикова и Крыжановского.

Вот вам и «веник» Мономаха!… Прини­мая во внимание все эти доводы и, вспомнив Новороссийск, Сочи и Адлер я решил вос­пользоваться предложением друзей и — пре­вратиться в матроса. Для этого необходимо было представить удостоверение от началь­ства о том, что «никаких препятствий не имеется», для поступления во флот.

Прямым моим начальством был донской артиллерист есаул Мыльников. Вот к нему-то я и решил обратиться, как бы за советом, зная его как человека честного, порядочного и справедливого. Выслушав мой рассказ, он, как бы в недоумении почесал себе затылок, потом, подумав немного произнес: «Видите ли, по закону, особенно в военное время тако­го удостоверения выдать — я не имею пра­ва. За это я мог бы попасть под военно-полевой суд, но ввиду шаткого, почти безвыход­ного положения в Крыму, для вас, исклю­чительно для вас, я это сделаю». (Этими сло­вами он подтвердил то, что мне говорили мои друзья. О критическом положении Армии ге­нерала Врангеля). Написал… И уже подпи­сывая мое удостоверение добавил:

«Ах!.. Как бы я желал быть на вашем месте!.. Но мне — никак нельзя!.. У меня большая ответственность!.. Я — не могу!..» В это время я заметил две серебристых сле­зинки скатывались на его золотистую бород­ку. Поборов свое волнение, он — пожелав мне успеха, крепко обнял меня как брата на прощание и я покинул его не без сожа­ления. Налегке, так как кроме только что полученного удостоверения, никакого багажа у меня не было, я почти бегом направился в сторону порта. Рой мыслей неустанно го­нится за мной: конечно, перспектива попасть на корабль, да еще и динамо — машинистом была для меня более чем заманчива, а с дру­гой стороны — где-то в глубине, в подмозжечке, что-то подсказывает: «А хорошо-ли ты поступаешь по отношению к твоим това­рищам по несчастью, по отношению к тому же Мыльникову. Ведь он же относился к тебе не как к подчиненному, а как к другу, ведь он имел к тебе неограниченное доверие и даже — еще на Кубани — в горах, во время отступления он «грозился» сразу же по при­бытии в Крым ходатайствовать перед высшим начальством о представлении тебя в офицер­ский чин. Как он выразился: «Прямо в хо­рунжие». На что ты ответил, правда, в виде полушутки: «За чинами-то я не гоняюсь» или же что-то вроде этого».

Но вот и порт. Отчетливо выделяется сре­ди других кораблей, и своей позолотой и своей элегантностью, двухтрубный, вспомо­гательный крейсер «Алмаз».

Вахтенный, немедленно вызвал моих дру­зей, которые сразу же представили меня ин­женер-механику лейтенанту Лупову (ныне покойный) с просьбой зачислить меня к ним, в отделение динамо-машин, если это возмож­но, причем они поручились о моем знаком­стве с механикой. Несмотря на такую реко­мендацию, в механики я так и не попал. Вот каков был ответ лейтенанта: «Знаете!.. Ди­намо — машинистов и электриков у нас вполне достаточно… Но, вот кочегаров у нас не хватает. Хотите, я приму вас в кочегар­ку?!..» Положение создалось такое, что дру­гого выбора не было. Конечно, мне пришлось согласиться. Не оставаться же мне на берегу, на милость победителя, как это случилось прошлой весной?!..

В тот же день вступил я в исполнение своих «кочегарских» обязанностей. Тут же меня назначили в распоряжение Семена Жукова, кочегарного старшины. Жуков оказал­ся довольно строгим и требовательным на­чальством, хорошо знающим свое «кочегарское» дело. Через некоторое время мы с ним сошлись во вкусах, так как он оказался славным малым. Записав меня в число своих подчиненных, он тут же повел меня в трюм-кочегарку объяснять мне и знакомить с сос­тоянием 16-ти трубчатых, бельвилевских котлов, по 8 с каждого борта. Таким образом я узнал, что добрая половина котлов уже выбыла из строя, особенно на правом борту, да и остальные — то же недолговечны. При­близительно, и довольно поверхностно озна­комив меня с характеристикой котлов, он поставил меня у одного левобортного котла, предупредив на всякий случай что, ввиду ветхости его, нужно быть очень осторожным с ним и не подымать пар выше такого-то да­вления иначе трубки могут полопаться вну­три и, последние котлы выйдут из строя. Без особого энтузиазма принялся я за эту, новую для меня работу, но освоил ее довольно бы­стро.

На следующий день «Алмаз» покинул Феодосию, держа курс на Ялту, где должны были (тут не помню точно) погрузить, или выгрузить останки адмирала Саблина для его погребения. В Ялте простояли очень недолго а поэтому об отпуске на берег не могло быть и речи, так как в тот же день вышли по направлению на Севастополь. Здесь мы пробыли больше недели и мне, все же удалось, правда, один единственный раз получить отпуск и, вместе с моими земляка­ми побывать в городе и даже посетить одного из моих однокашников по техникуму, кото­рый был в то время еще в «Морском Экипа­же».

Примерно через неделю со дня поступле­ния моего на корабль, пришлось мне прини­мать участие и на погрузке угля. Для этого, покинув пристань «Алмаз» стал на якорь, к нему подошла баржа с углем, откуда-то по­явился духовой оркестр и, под звуки подбо­дряющих маршей вся команда принялась наполнять и переносить мешки с углем из баржи на корабль, наполняя все угольные «ямы» до отказа, после чего «Алмаз» занял свое место у пристани, а команда принялась приводить себя в порядок и смывать пыль.

Все свободное время я проводил в отделе­нии динамо-машин, а так как весь обслужи­вающий их персонал состоял из молодежи с более или менее полузаконченным техниче­ским образованием, то я в скором времени со всеми ими подружил и был среди них — как у себя дома. Питался я за их столом и, конечно, был невольным свидетелем их не­довольством пищей. Меня это удивляло, так как на мой вкус и взгляд пища была и обильна и вкусна. Протестовали же они по­тому, что им еще не приходилось испыты­вать настоящий голод или жажду. Бывало, по их же просьбе рассказывал я им о моих скитаниях и приключениях, о том, что мне пришлось видеть, слышать, пережить и, все это при хроническом недоедании. Они ни за что не хотели поверить моим словам, пе­ребивали меня, подымали на смех: «Не тра­ви!… Брось трепаться!.. Ты же не из Одессы?!.» Они считали мои рассказы чистей­шей фантазией и никак не могли согласить­ся с тем, что я им говорю истинную правду и, рассказываю им лишь о том, чему мне, на самом деле пришлось быть свидетелем. В конце концов, волей — неволей прошлось мне убедиться в фантастичности моих при­ключений. Не имея свидетелей, которые могли бы подтвердить мои слова и, что бы не прослыть за хвастуна, впоследствии я стал скупым на рассказы и старался скорее умалчивать и пропускать некоторые де­тали.

За два или три дня до окончательного па­дения Крыма, команде «Алмаза» а так же и командам других кораблей было объявле­но о неизбежности окончательной эвакуации, причем было пояснение: «Кто желает, и имеет возможность остаться в Севастополе, должны сделать это немедленно, так как ко­рабль уходит в Константинополь, а куда дальше — пока неизвестно». Никаких при­теснений не было и, никаких обещаний на будущее не было дано. Наоборот — команде была предоставлена возможность сойти на берег для того, что бы все они смогли бы по­советоваться с родными или знакомыми, прежде, чем принять окончательное реше­ние. В этот день корабль был совершенно без команды.

В динамо-машинном отделении никого, кроме меня не было, так как мое решение было принято еще при поступлении на «Ал­маз». Машины стояли в бездействии. Уходя, электрик и машинисты никакого поручения мне не давали и я преспокойно сидел погру­зившись в чтение. Вдруг сверху повелитель­ный окрик: «В динамо-машине!.. Дать свет!..» Не получив ответа, мичман спуска­ется по трапу и, узнав от меня, что весь пер­сонал отсутствует, в панике не знал что ему делать, так как для того что бы запустить в ход хотя бы одну машину, необходимо быть по крайней мере вдвоем, а электричество ну­жно было в данный момент не только для освещения, но главным образом для погруз­ки «лебедками». Так как это было необхо­димо сделать немедленно, то он спросил ме­ня, не смог бы я запустить в ход одну из трех машин и, получив положительный от­вет, стал у динамо за реостатом. Таким об­разом, вдвоем нам удалось выполнить при­каз свыше и, при отсутствии динамо-машинистов дать свет. Поручив мне следить за хо­дом машин и, за контрольными аппаратами — мичман ушел. Вскоре, все без исключения как электрики, так и динамо-машинисты вернулись, и занялись исполнением своих обязанностей. По их словам вся команда вер­нулась на корабль, и, таким образом жела­ющих остаться в Севастополе не оказалось.

Абсолютно ничего не могу сказать о по­следних часах пребывания «Алмаза» в Се­вастополе; ни о погрузке беженцев, ни об отходе корабля, так-как, будучи на вахте, необходимо было следить за давлением пара и поэтому, до конца моей вахты мне не уда­лось подняться на верх, хотя бы для того, чтобы подышать свежим воздухом. Когда же, наконец, мне пришла смена и я поднял­ся на палубу, уже сплошь заполненную бе­женцами и казаками, то берега уже не было видно и, лишь стаи дельфинов, кувыркаясь и поныривая, большой группой следовали за кораблем в надежде чем-нибудь поживиться, а из обеих труб валил густой, черный дым.

Работа кочегара (главным образом физи­ческая) считалась, да и была на самом деле самой тяжелой и изнурительной, особенно на «Алмазе» где, за недостатком годных ко­тлов приходилось давать максимальное дав­ление и, одновременно следить за тем, что бы не сжечь последние, ветхие котлы. За очень короткий срок мне удалось приобрести и сноровку и ухватки профессионального ко­чегара, как будто бы я стал или — давно уже был, как говорили матросы «сильно каторж­ным кочегаром».

Ярким примером этому может послужить вот этот, довольно каверзный случай: В свя­зи с тем, что на правом борту, из-за нехват­ки котлов, уголь расходовался в гораздо меньшем количестве, чем на левом, вес не­израсходованного угля образовал опасный «крен» на правый борт. Для того, чтобы во­зобновить и, установить равновесие корабля, было предложено пассажирам и казакам пе­реносить уголь с правого борта на левый при помощи простых мешков. Это делалось и на палубе, и в трюме, вдоль котлов. Полуголый (из-за жарища) у распознутой топки, озаренный ярким, палящим пламенем, про­изводил я самую неприятную и трудную кочегарскую работу — чистку топки. В самый разгар этой операции, когда я выгребал из нее раскаленный шлак, буквально у моих ног падает мешок с углем. Замечу мимохо­дом, что до этого я никогда не выражался, но на этот раз, не знаю, по какой причине, по всей вероятности, предполагая, что какой-либо матрос вздумал подшутить надо мной и желая показать что я ведь — тоже — ма­трос, даже не отрываясь от работы обложил виновника чисто по-матросски, да таким кре­пким словцом, что даже своим ушам не по­верил. В ответ слышу старческий, вежливо виноватый голос: «Простите! я — нечаян­но уронил!… сейчас уберу!…» Тут только я бросил свой взгляд на неудачника. Накло­нившийся старикан, еле держась на ногах, все же пытается поднять тяжелый мешок с углем… И что же я вижу на его плечах озаренных светом пылающей топки?..! Бле­стящие золотом зигзаги генеральских по­гон… Смутившись, я не знал, куда мне де­ваться из-за того, что я его так варварски обругал и, беря у него мешок и — вытря­хивая из него уголь — говорю ему: «Оставь­те его здесь, кстати, мне уголь будет нужен для закладки в топку». Уходя, уже с пустым мешком, генерал тихо произнес: «Спаси­бо!..» Признаться, я остался в недоумении, не понимая, за что он меня поблагодарил?! Лишь позже, много времени спустя я узнал, что на самом деле, генерал, возглавлявший находившуюся на борту «Алмаза» какую-то часть казаков, для того, чтобы подать пример другим, сам спустился в трюм и, не­смотря на свой преклонный возраст перено­сил уголь на своих плечах. Фамилию его я так и не узнал.

Эта перегрузка угля с одного борта на другой, породила, из-за незнания морских терминов, между казаками и матросами не мало «анекдотичных» недоразумений. При­веду один из таких случаев, как наиболее характерный: Один казачек, переносил уголь в трюме, перед самими котлами. В момент, когда он — открыв люк пустой угольной «ямы» — высыпал туда из прине­сенного им мешка уголь, слышит окрик свер­ху: «По-луундра!..» Не понимая, в чем дело, он просовывается через люк в «яму» и, поднимает голову. В этот момент матрос, крикнувший «полундра» высыпает сверху мешок угля. Мой казачек, превращенный в негра, вытирая лицо и отплевываясь, в свою очередь кричит: «Ты!.. Такой сякой!.. Когда полундру бросаешь, то кричи берегись!..» (По морскому «полундра» и есть предупре­ждение «берегись».

Подходим к турецким берегам. У входа в Босфор — нечто, вроде очереди. Один за другим, военные корабли, вперемежку с тор­говыми входят в порт. Вот идет, — как гово­рят матросы — какая-то старая калоша, до отказа нагруженная, вернее, перегруженная людьми и ее тянет малюсенький катер. Ка­тер этот, скорее буксир, надрывается, пых­тит, но все же, хотя и медленно, но передви­гает «старую калошу» и, как видно, дотя­нул до самого Константинополя, прямо-таки как «Моська», когда смотришь на него из­далека.

Наконец и «Алмаз», медленным ходом вошел в Босфор. Боже!.. Какое же тут стол­потворение. Корабли всех наций, большая часть из них на рейде. Подходим к большой группе наших пароходов, стоящих на якоре, как раз против «Золотого Рога». Как толь­ко наш корабль бросил якорь, как его окру­жили бесчисленные торговцы, приблизив­шись вплотную к «Алмазу на своих яликах наполненных всякого рода товарами и на пе­ребой предлагавших свои услуги по снабже­нию всем съедобным, за деньги, или за не­имением таковых, соглашались и на обмен за вещи, имевшиеся у каждого на руках, вплоть, до оружия. Вот кто-то спускает на веревке пару новеньких ботинок, конечно, военного образца. Турок, (или армянин), вни­мательно разсматривает их, буквально, по швам, качает головой, говорит что-то непо­нятное, привязывает вместо ботинок к концу веревки бутылку какой-то жидкости не то вина, не то самогона (дузика), это, мол, все, что он может дать за ботинки. Матрос ру­гается, говорит, что этого мало за новые бо­тинки, но ничего не помогает. Турок остает­ся непоколебим. Кто-то из беженцев за зо­лотое кольцо выменял буханку хлеба и бу­тылку вина. По всему видно было, что тор­говцы не были намерены терять даром вре­мя, когда представлялся им момент хорошо подживиться, за счет тех, кто все равно уже потерял все, даже родину.

Сколько времени «Алмаз» простоял в Константинополе, сказать не могу, но во вся­ком случае не меньше десяти дней. За это время почти все беженцы и все казаки ушли, кто просто на берег, другие же перешли на другие корабли, для переброски их, кого на Лемнос, кого в Галиполи, или же в одну из Балканских стран. Команда корабля, по оче­реди, вся побывала на берегу. Матросы, по­сле отпуска рассказывали о прелестях Царьграда, на вратах которого, как говорит преда­ние и история, был прибит щит князя Олега. Рассказывали они о всем, что они там виде­ли: Золотой Рог, базары, Софийский собор. Ничто это меня не соблазняло, Правда, хотелось бы мне побывать в Софийском соборе, но я крепко держался, отказывался от от­пуска в город, ссылаясь на то, что у меня нет форменной матросской одежды. Мне предлагали таковую взаймы, лишь для про­гулки по городу, но я с благодарностью отка­зывался под различными предлогами. На самом же деле я боялся, что корабль сможет уйти без меня, так как я считал, что мы еще недостаточно далеко отошли от границ Рос­сии, еще слишком близко от «земного рая». Мне все время казалось, что большевики все время следуют за нами по пятам. Слишком свежо еще было в моей памяти представле­ние того, что мне пришлось видеть и испы­тать всего лишь несколько недель тому на­зад. Тем более мне стало известно, что из Константинополя «Алмаз», как и остальные военные корабли пойдет в Северную Афри­ку и я ни за что не желал упустить случая побывать в странах, о которых мечтал еще в детские годы, при чтении интересных рас­сказов о далеких и диких странах, где зреют бананы, финики и кокосовые орехи. Слыш­ны разговоры о том, что «Алмаз» из-за не­достатка годных котлов не сможет пуститься в путь через Средиземное море, неспокойное в этот период времени. Начиналась зима, по­этому наш корабль был взят на буксир ле­доколом «Илья Муромец».

Проходим Дарданеллы. Мрачная, печаль­ная картина. Там и сям торчат из воды по­топленные за время войны 1914-го года ко­рабли. Вот выглядывает из воды нос какого-то миноносца а там — вдали, виднеется ле­жащий боком какой-то большой военный корабль. Сколько их?.. Всех их и не пере­честь. Погода стоит хорошая, солнечная. Времени у меня достаточно для того, что бы любоваться всем этим, так как работал лишь один, иногда два котла, лишь для обслужи­вания динамо-машин. Главные же машины, двигатели стояли, за ненадобностью в без­действии. «Илья Муромец» старался, пых­тел и, хотя и медленно, но тянул за собою «больной Алмаз».

Подходим к греческим берегам. Показыва­ются отдельные острова. На них террасами, как бы гигантскими лестницами расположи­лись виноградники и оливковые рощи. Вхо­дим в Пирейский залив. Остановка. Но это не для отдыха. Очевидно потребовались какие-то формальности. Появляются два ма­леньких буксира, один из них становиться впереди, другой же прицепляется за корму «Алмаза» и нас вводят в Коринфский ка­нал. Был бы наш корабль лишь на несколь­ко сантиметров шире, он не смог бы пройти через эту узкую щель пробитую в скале. Вдали, высоко на горе виднеется, как бы ту­го натянутая миниатюрная лента, железно­дорожный мост, повисший над каналом. Пе­ред тем, как мы подошли почти что под са­мый мост, со стороны Афин, медленным хо­дом проходил пассажирский поезд, а из от­крытых окон его вагонов пассажиры привет­ствовали нас, размахивая своими шляпами и платками. Мы то же продвигались по узкому каналу «черепашьим шагом» до тех пор, по­ка не вышли в какую-то бухту или залив уже на стороне Средиземного моря, после чего, греческие буксиры были отцеплены, остался лишь «Илья Муромец», который и вывел нас в открытое море. В начале, как будто все было нормально. Хотя и покачи­вало, особенно «Муромца» но страшного ни­чего не было, до тех пор, пока не прошли ми­мо берегов Сицилии. Лишь только берега Сицилии скрылись за горизонтом, как подул такой шторм, что не только мы, — новоис­печенные горе-моряки, пришли в ужас, но и старые морские волки, видавшие виды на­чали спешно готовиться к худшему. Леера (канаты протянутые вдоль бортов) были ус­тановлены уже раньше. Эта предосторож­ность не была лишней, так как корабль ка­чало с такой силой, что проходя по палубе без «лееров» не мудрено было очутиться за бортом. Не помню, по какой надобности мне пришлось вылезти через заделанные люки на палубу. Не успел я сделать нескольких шагов, как набежавшая волна окатила меня с ног до головы. Хорошо, что я уже успел во время ухватиться за леер, без этого она, от­катываясь, могла бы бросить меня, как мя­чик, в разбушевавшуюся стихию. Это, на­верное и было то, что называют девятым валом, так как не всякая волна перебрасыва­лась через верх борта. Впереди же нас бед­ненький «Муромец» — надрывается, тянет нас и, как «Ванька-встанька» перекачива­ется с одного борта на другой, то и дело чер­пая воду своими бортами. Иногда он, как бы ныряя, носом погружался в воду, после чего он вставал на дыбы, погружаясь на этот раз уже кормою и, задирал нос к верху точно издеваясь над безпомощностью такого большого (по сравнению с ним) и красивого ко­рабля, каковым был «Алмаз».

Мимоходом, заглянул я во внутрь Адми­ральской кают-компании. Это был чудный, громадный зал, сплошь отделанный изящной резьбой по дереву. Посредине задней его сте­ны была вделана черная, мраморная доска с высеченными на ней, и позолоченными име­нами чинов команды «Алмаза» павших во время японской войны, в Цусимском бою. В этом зале были размещены беженцы с се­мьями. Картина, представившаяся моим гла­зам не поддается описанию. Большинство людей, закачавшись до потери сознания, не были уже в состоянии сопротивляться и, превратившись в безчувственные тела, по мере того, как корабль качало, перекатыва­лись по менявшейся наклонной плоскости от одной стены к другой и, останавливали свое «катание» на такие же как и они, уже остановившиеся безчувственные «трупы» своих соседей. Все они, до одного, были ука­чаны, — больны морской болезнью. Что же касается пишущего эти строки, не смотря на то, что он — что называется — морской во­ды не видал до поступления на корабль, все же выдержал марку, и, не поддался морской болезни, как эти несчастные страдальцы, быть может просто потому, что ему, для это­го, во все время шторма и времени не было.

На самом деле, в самом начале шторма я был прикомандирован к команде трюмного инженера-механика лейтенанта Екк, которо­му было поручено спасение, — то есть по­чинка котлов, вышедших из строя еще до эвакуации. Не имея необходимого материа­ла, ни необходимых частей, для такой рабо­ты, приходилось их — чуть не высасывать из пальца. Необходимо было разбирать сразу несколько негодных котлов, из них выбирать для починки наименее пострадавшие, а из других — выбирали части, которыми можно было заменить, например, прогоревшие тру­бы, и части прилегающие к ним в менее по­страдавших котлах. За неимением нужных для этого болтов, приходилось часами отма­чивать в керосине и расхаживать старые, заржавленные болты для того, что бы ими можно было пользоваться, для сборки час­тей. Следует отдать должное лейтенанту Екк за его самоотверженность. Он, не только ру­ководил этими работами, но и сам принимал в них активное участие, надев рабочую робу и, исполняя самые деликатные, трудные и, конечно, грязные работы. Будучи ранен сва­лившейся на его ногу тяжелой металлической частью котла, он, все же, несмотря на страш­ную боль, довел свое задание до победного конца. Благодаря энергии, находчивости и, самоотверженности этого офицера, нам уда­лось починить и привести в порядок нес­колько котлов, и, поднять достаточно пару для того, что бы запустить в ход одну из двух машин. Таким образом нам удалось за­кончить наше путешествие, хотя и одним винтом, но все же своим ходом.

Это не было роскошью, так как из трех тросов (канатов) которыми «Алмаз» был со­единен с буксировавшим его ледоколом «Илья Муромец» оставался к тому времени лишь один, так как два других полопались в самый разгар шторма. Легко себе предста­вить, что сталось бы с кораблем, если бы порвался и третий трос. Об этом лучше и не говорить.

Моя первая вахта, после починки котлов кончилась, если не ошибаюсь 25-го декабря в 8 часов утра. Это была и моя последняя вахта на котлах. Я вылез на палубу, чтобы подышать свежим воздухом. Хотя корабль еще и качает, но уже с гораздо меньшей си­лой и, волны больше не достигают палубы, она даже успела засохнуть. Через некоторое время с мостика слышен возглас сигнальщи­ка: «Земля»!.. На горизонте показываются очертания каких-то возвышенностей. Подхо­дим ближе. Ясно видны две горы, а между ними, как бы узенький проливчик ведущий в громадное озеро. Это и есть Бизертский порт в котором, в случае надобности могли бы спрятаться все флоты, существовавшие в то время в Европе, а может быть и флоты всего мира.

Едва лишь «Алмаз» миновал мол и вошел в порт, где под защитой гор, отделяющих его от волнующегося моря, поверхность озе­ра была почти спокойной и, мы впервые бы­ли так приятно обласканы теплыми лучами африканского солнца. Какая благодать!.. Ти­хо, тепло и радостно на душе… Эта радость наша была увеличена тем, что нас привет­ствовала спокойно гуляющая публика, совер­шенно заполнившая пристань Бизерты мимо которой мы проходили. По праздничному ра­зодетые дамы помахивали платочками и цветными зонтиками, мужчины снимали шляпы, большей частью колониальные и, махали ими в нашу сторону. Мы, от радости, готовы были танцевать им в ответ.

В этот день французы праздновали Рожде­ство Христово, поэтому их и было так много и так хорошо разодеты. У нас же была Пас­ха Христова, да пожалуй и вдвойне, несмо­тря на наш больше чем растрепанный вид.

(Продолжение следует)

К.Т. Баев

© “Родимый Край” № 124 СЕНТЯБРЬ – ОКТЯБРЬ 1976