Это стихотворение, помещаемое по просьбе И.А. Ченцова, казака Андреевской станицы Сальского округа В.В.Д. появилось в 1917 г., после подавления большевицкого возстания 3-5 июля в Петрограде 1-ым, 4-ым и 14-ым Донскими каз. полками, когда было убито 9 казаков, в том числе и хор. Хохлачев. Впервые оно было напечатано в специальном № газеты «Вольность», выпущенной Советом Союза Каз. Войск в Петрограде, ко дню похорон убитых.

Автором его был донской сотник Калмыков, погибший во гремя гражданской войны.

 

Казачий чуб, казачий чуб —

Густой, всколоченный, кудрявый…

Куда под звон военных труб

Ты не ходил за бранной славой?

Какие берега морей,

Какие горы, степи, дали

Тебя, красу богатырей,

Еще ни разу не видали?

Была далекая пора,

Когда, влекомый буйным звоном,

Под многогрудное «Ура»,

Ты гордо бился под Азовом…

Твоя широкая душа

Не знала грани и предела.

За берегами Иртыша

За Ермаком ходил ты смело…

И твой протяжный, звонкий гик,

Твой гордый голос исполина,

При хладном блеске острых пик

Слыхали улицы Берлина…

И твой полет степной стезей,

И твой лампас, алей калины

Когда-то видели вблизи

Балкан цветущие долины…

Париж и Елисейские поля

Со страхом зрели чуб казачий!

Сам Бонапарт, казачьи подвиги хваля.

Сказал однажды:

Без казаков, история — иначе.

И не один, а много раз

Во дни кровавые расплаты,

Тебя палил огнем Кавказ,

Студили холодом Карпаты.

В степях, в горах твои следы,

Где буйны ветры злобно веют,

И где, свидетели беды,

Казачьи кости не белеют?!

Куда, куда тебя не заносил

Злой рок по приходи холодной?

Скажи! Каких полей не оросил

Своей ты кровью благородной?

Рожденный к бранному труду,

Ты лил по-рыцарски, как воду,

Свою казацкую руду —

За честь, за славу, за свободу!…

И вот, за доблесть, на посту —

Тебе последняя награда:

На окровавленном мосту

На хладных стогнах Петрограда…

Судьба три года берегла

Тебя в бою в огне окопа.

Теперь… убит из-за угла

Рукой наемного холопа…

И с помертвевших бледных губ,

Не шлешь ни стона, ни обиды —

В пыли, в крови казачий чуб,

А на глазах немые слезы…

И у подножья Божьих врат,

Во имя мира и покоя —

Прости убийцам, милый брат,

Своею щедрою рукою.

И унеси под звуки труб,

Под звон Архангеловой меди

Свой гордый чуб, казачий чуб

К последней, праведной победе.

Казак Волошинов Евгений,

Тебя я помню с давних дней.

Ты, как бессмертной чести гений,

Донской земле известен всей.

Катились волны красной лавы

И помрачения умов.

Топтались в грязь знамена славы,

Заветы дедов и отцов.

Со всех краев летели вести

О туче черной грозовой.

Твой дух казачьей крепкой чести

Вступил в борьбу с лихой бедой.

Рос ураган бездонной смуты;

Над всей Россией он шумел.

С преступников упали путы.

Пора пришла кровавых дел…

…Был верным сыном ты народу.

Любил отчизну всей душой…

Погиб когда в стране свободу

Топтал хам грязною пятой…

На место лобное поднялся,

Как рыцарь — истинный герой.

Пожар великий занимался

Над степью воли вековой…

Служил душою исполинской

Заветам правды и любви…

Во дни эпохи Калединской

Погиб за честь родной земли…

Любил ты степь и ширь родную,

Как Муромец казак Илья.

Войдет в историю седую

Жизнь благородная твоя.

Ты был творцом живых романсов.

Печать их бережно хранит.

Их ритм хорош был и для стансов;

В них арфой красота звучит.

Врагов ты встретил бодро, смело

В дверях высокого поста;

И за святое умер дело,

Как умирали за Христа…

Я видел сам, как дети умирали

У пулемета иль с ружьем в руках,

Атаку помню, снег и дали

Все те же, как во всех веках.

И умирали, на снегу лежали,

И стыли слезы на сухих щеках,

И жалобно так маму звали,

Пред смертью узнавая страх.

Прошли года, и прошлое нам мило.

Страшна, страшна гражданская война.

С водою полой все уплыло,

И каждый год цвела весна.

Но много лет там матери рыдали

О них, о них — убитых сыновьях,

И тяжкие несли печали

На согбенных своих плечах.

Нет, я за них, погибших, не в обиде —

Они живут еще в других сердцах,

Хоть и легли от Дона до Тавриды

На страшных и родных полях.

В те дни тяжелые, за честь родного края,

Шли умирать за Дон не грозные полки,

А горсти юношей. Но жертва их святая

Была не понята — молчали казаки.

Я вижу, как теперь, вот в сумраке собора

Стоят ряды гробов погибших партизан,

А между них один, один в те дни позора,

Смиренно молится Страдалец-Атаман.

И тихо было все. Лишь кроткое сияние

Лампадка робкая бросала в этот мрак.

Он был готов на муки и страданья.

Молчали казаки. И шел победно враг.

Герой не пережил падения нашей славы,

И весь позор потомков Ермака,

Предавших Край Родной за песни лжи кровавой

И у него не дрогнула рука.

Погибли лучшие, избраннейшие Края

В кошмарные те дни от братской же руки —

И поняли тогда, под «их» ярмом страдая,

Свое падение донские казаки.

И вспомнили они тот грозный зов набата,

Раздавшийся в те дни, тот выстрел роковой,

Каледина унесший без возврата,

И встал пред ними он — усопший как живой.

Возстал родимый Дон и смыл своею кровью

Вину свою позорную и тяжкую свою

И жертвы страшныя принес, горя любовью,

В борьбе за Край Родной в неравном том бою.

И шли на Тихий Дон безчисленныя силы,

И бились против них геройски казаки.

Их по степям легли безвестныя могилы, —

Они зовут к борьбе, горят как маяки.

Мы верим всей душой: взойдет посев кровавый,

Возстанут, как тогда, казачества сыны,

И загорится вновь заря казачьей славы,

И в прах разсыпятся кумиры сатаны.

Мы помним чистый лик страдальца-Атамана

Мы помним имена героев тех святых,

Отдавших жизнь свою за Родину Святую

В родных степях, их кровью политых.

Купряян Ягорыч от соседа вышел

И домой, задами, напрямик пошел.

Ноне там приезжий дьякон из станицы

Об нячистой силе разговор завел.

Выпито, конешно, было — до отказу,

Прениев, известно, было — завались!

Атаманец Юдин скалкой отбивалси

А Семен и Прохор за грудки брались.

Ну, ввязалась в споры бабушка Настасья,

А у ней ухваты — первый аргумент!

Споршики смирились. И отбой сыграли.

И порядок бабка навела в момент.

Тут Семен Степаныч, сев под образами,

И-эх-да во-от пое-эхал, — песню затянул…

Купряян Ягорыч отыскал папаху.

Вышел вроде в сенцы, да и усмыгнул!

Так. Идет, конешно Купряян Ягорыч,

На курень отцовский направленью взял.

Только под вятлою, в конопях соседских,

Купряян Ягорыч черта увидал!

Из сибе чертяка дюже неказистый

Ухи растопорил! Носа вовсе нет.

Лысый и комолый. С мордой азиатской.

И вапче — ну чистый Ленина патрет!

А глаза — што угли. Так и жгет, треклятый.

Да как залопочить: «Но, казак, пропал!

Ноне ж в преисподней ты со мной будешь!

Понял? Испужалси? Г-га! Здоров-днявал!»

«Слава Богу!» — гаркнул Купряян Ягорыч.

Посинел чертяка, задом начал бить.

Вынул хрест нательный Купряян Ягорыч

И зачал чяртяку тем хрясом хрястить.

Дым с огнем поднялся буравлем зеленым,

Серой потянуло, черт скрозь земь пропал.

Купряян Ягорыч трошки испужалси,

Ну, а виду, вопчем, вовсе не подал.

Тольки помаленькю бороду разгладил:

«Не табе, чяртяка, казака добыт!»

Огляделси — тихо. Повярнул к рячушке,

Штоб нихто не видел — шаровары мыть.

Полегли в степях привольных

За свободу казаки.

Нет станиц, бесед застольных

Про походы и полки.

Некому по братьям павшим

Поминки семьей справлять.

По героям славным нашим

Панихиды отпевать.

Мир кладбищенский разрушен,

И поруганы кресты.

Огонек могил потушен,

Уничтожены цветы.

Одинокие старушки

На кладбище прибредут;

Под безбожников пирушки

Слезы горькие прольют

О сынах своих бездольных,

Жизнь отдавших за свой край,

За красу полей раздольных,

За земли родимой пай.

Киргизской унылой, безбрежною степью,

Средь снежных завалов и мерзлых песков,

Безкрайно далекою, длинною цепью

Уходят с Урала полки казаков.

В трескучую стужу, без пищи, без крова,

Без теплой одежды, на верных конях…

В угрюмом молчаньи. На лицах суровых,

Презренье к врагу и решимость в очах.

Мы связаны клятвой — из рук супостата

Прощенья и милости мы не возьмем,

Нам нет отступленья, нам нет и возврата

На старый наш Яик — мы в битвах умрем…

И стонет и воет зимняя вьюга,

И шепчет, как будто дразня казака:

«Разбита, слышь, начисто Армия Юга,

«Далеко в Сибири войска Колчака.

«Все кончено, помощи ждать, но откуда?

«Союзников нет. Ты обманут, мой друг,

«От Бога, быть может спасенья ждешь? Чуда?

«Но Бог отвернулся — закончен твой круг».

«Зачем ты покинул родную станицу,

«Зачем ты оставил детей и жену?

«Смотри как заплаканы милые лица,

«Оставил на муки их в красном плену».

«Нет выхода вам, как нет и ответа,

«На жадный вопрос: что же там впереди?

«Вернись, брат, домой — хата жарко нагрета…

«Оставь Атамана, друзей — Не ходи!»…

Угрюмо внимает казак этой песни мятели

И смотрит с тоской, озираясь кругом.

Вот взвод казаков — как все, греясь сидели,

Так все и замерзли пред жалким костром.

Вот сотник лежит с головою пробитой,

И конь вороной, умирая, глядит

С тоской человеческой… Снова убитый…

 Замерзший урядник в канаве сидит…

Телега стоит и озябшие кони

Не могут итти и, шатаясь, дрожат

Под старой кошмой, на рванной попоне,

Три трупика детских, обнявшись, лежат…

Костер чуть мигает, сидит одиноко

Хорунжий-юнец и, тряся головой,

Он всех вопрошает: — «За что так жестоко

Я брошен один… Ни ногой, ни рукой.

Не в силах я двинуть. Молю вас, убейте!

Убейте меня, вот наган, казаки,

Ведь красные кончат меня, пожалейте —

Раз смерть, так уж лучше от братской руки.

Вернуться? Признать эту красную силу,

Солгать, что служил против воли своей,

С повинной притти? Вновь найти свою милую

В поселке своем, среди малых детей,

Забыть этот ужас, кошмар истребленья,

Заняться хозяйством, садок развести

И тихо, спокойно… Нет, прочь искушенья

Уйди от меня!… Боже правый, прости!

Мне нет, как и всем, на отчизну возврата.

Быть может все здесь и могилу найдем,

Но клятва дана — и из рук супостата

Прощенья и милости мы не возьмем».

Потомки героев Хины, Икана

Урала сыны, мы им долг отдаем,

И смело идем за своим Атаманом

И славу Уральцев мы дальше несем…