Не так давно на страницах «Родимого Края» появились подкупающие своей искренностью воспоминания Е. Крыловой о последнем бале в Донском Императора Александра III кадетском корпусе.
Давно это было — в 1919 году. Многое стерлось из памяти о тех давнишних днях, но, слава Богу, не все. Отлично помню, что в тот день я был одним из распорядителей этого бала. Стараниями кадет в классных помещениях были устроены нарядные гостиные, с картинами на стенах; были устроены также киоски с прохладительными напитками. Готовились к балу тщательно, ибо среди приглашенных были не только наши донские гимназистки и институтки, но так же институтки Смольного и Харьковского институтов, вынужденные покинуть захваченные большевиками Петроград и Харьков.
Наш традиционный бал давался в день корпусного праздника 6 декабря. Как известно, 6 декабря Православная Церковь праздновала день Св. Николая Чудотворца.
1919 год… Год надежд на свержение большевистского ига. Но стал он годом трагических разочарований, годом гибели всего, что было тогда особенно близко сердцу донского казака и русского человека.
В этот день в стенах Донского кадетского Корпуса веселье было безмятежным. Множество нарядной публики, заполнившей сборный зал и гостиные, хозяева-кадеты, местные гимназистки и, конечно, в центре внимания институтки трех институтов. Танцы под звуки отличного духового оркестра. И конечно, флирт с новыми знакомыми, вызывавший ревность наших милых дончих. Эту ревность испытал и я на собственном опыте.
Охотно верю, что мой приятель Сережа Слюсарев так молниеносно влюбился в харьковчанку. Что тут скажешь? Дело молодое, всем понятное — блажен, кто смолоду был молод. Все выглядит так волнующе и симпатично в предложении руки и сердца, сделанного Сережей харьковчанке Е.Л.
Сережа действительно был смелым и доблестным воином, пошедшим по зову сердца и патриотического долга на фронт борьбы с коммунизмом. В те дни немало кадет 6-го и 7-го классов уходило на фронт проводить с пользой для Отечества летние каникулы. Так и я провел лето 1918 года в рядах Партизанского пешего казачьего полка, впоследствии Алексеевского пехотного полка, прошедшего с боями по степям Ставрополья и Кубани во время Второго похода Добровольческой армии. Не помню только, был ли Сережа произведен в офицеры за отличие в боях. Но в то время такой случай был вполне возможен.
Отгремели вальсы и мазурки, в вихре которых носились юные пары, никак не предполагавшие, что над ними уже нависла с севера грозная вражья сила. Быстрыми бросками к Новочеркасску двигалась красная армия. И праздник Рождества Христова мы все, кадеты 7-го и 6-го классов, встретили в Задонье, отступая на Кубань. В яркий солнечный день последнего Рождества в России на горизонте сияли золотом купола Новочеркасского собора, одного из самых больших и красивых соборов России. Не думал я тогда, что вижу собор в последний раз.
Отступая по Кубани, мы дошли до станицы Павловской, где и расположились по квартирам у местных жителей. Уже на походе из Новочеркасска через станицы Аксайскую и Ольгинскую наша старшая кадетская сотня была включена в Донскую армию. Мы несли разного рода тыловую службу. Вскоре наш XXXI выпуск, около 70 человек, был переведен на младший курс Атаманского военного училища.
Конец января 1920 года. Свирепствует тиф, валятся с ног один за другим юнкера. Заболел и я. И вновь, после очередных крупных неудач на фронте, нужно отступать. В морозный день, нас, больных и по большей части находившихся в полубессознательном состоянии, погрузили в теплушки на станции Сосыка и отправили в Екатеринодар кружным путем через Староминскую и Тимашевскую.
В Екатеринодарском запасном госпитале № 4 ВСЮР я лежал в огромной палате для тифозных больных. Едва стал поправляться, как заболел другим тифом — возвратным.
Первые дни марта 1920 года. Красные подступают к Екатеринодару. И опять эвакуация. В вагонах санлетучки на всех полках, в том числе и на багажных, расположились больные юнкера, среди них — многие мои друзья и приятели. Страдали от последствий тифа, питались чем Бог послал. Медленно тащилась санлетучка, умудрившаяся проделать за три дня путь, обычно преодолеваемый пассажирским поездом за четыре часа. Наконец, прибыли в Новороссийск и перебрались из санлетучки в вагоны-теплушки, стоявшие в одном из железнодорожных парков огромной товарной станции Новороссийска.
Настали дни Новороссийской катастрофы. Утром 13 марта по-весеннему приветливо и ласково светило солнце. А где-то недалеко ухали пушки — красные подходили к Тоннельной. С трудом взобравшись на крышу теплушки, я был поражен открывшимся передо мною зрелищем. По обе стороны железнодорожного парка змеились колонны отступавших белых полков. Их было так много, что у меня невольно возник вопрос: неужели с таким количеством закаленных в боях воинов нельзя организовать крепкую оборону Новороссийска? И сразу пришел к заключению, что пора и нам, больным и может быть забытым, собираться и уходить в порт на погрузку.
К счастью, мы не были забыты. Начальник Училища, генерал Семенченков, послал, в сопровождении казака, старшего портупей-юнкера Н.Ф. Кострюкова, который сказал нам, что нас ждут на пароходе. Быстро стали собираться в трудный для слабосильных переход. Тех же, кто из-за слабости не мог двигаться, предполагали перевезти на подводах. Увы, подвод не оказалось, и около тридцати больных юнкеров попало в руки красных.
Среди тяжело больных был и Сережа Слюсарев. Сквозь полузабытье он сообразил, что нужно уходить. Он едва выбрался из теплушки, но идти не смог. Тогда его посадили на лошадь Н.Ф. Кострюкова и поддерживали, чтобы он не свалился на землю. Так он вместе с нами добрался до Восточного мола, и как раз в тот момент, когда перегруженный людьми пароход «Россия» отчаливал от набережной. Не помню точно, успел ли Н.Ф. Кострюков погрузить Сережу Слюсарева на пароход. Помню только, что мы остались на молу в ожидании чуда. Закутавшись от холода в одеяла, разбросанные по молу из разграбленных отступавшими частями складов, мы, примерно двадцать юнкеров, задремали, предварительно насмотревшись на гигантские пожары, взметнувшиеся к вечернему небу над складами Новороссийска.
Чудо все же свершилось! Кто-то надоумил англичан, и ночью к молу, как раз против нас, пришвартовался их миноносец. Словно бревна, нас перебрасывали на палубу миноносца сильные руки английских моряков. Спасены!
Утром в открытом море англичане перегрузили нас на пустой угольщик «Доланд», видимо с опозданием шедший в Новороссийск, уже занятый красными. Черные от угольной пыли, через несколько часов мы прибыли в Феодосию.
А затем славные дни Крыма. Бои под Каховкой. Служба по охране тыла от зеленых в горах Крыма. Краткий период нормальных занятии в Севастополе. Последний поход Училища на фронт после захвата красными Северной Таврии. Занимая участок фронта по Сивашу между Сальковским и Перекопским перешейками, мы слышали гул канонады на обоих наших флангах и готовились к последней схватке. Но она не состоялась — пришел приказ форсированным маршем уходить в Джанкой и дальше поездом в Севастополь. Вместе с Сергеевским артиллерийским Училищем мы охраняли Севастополь во время посадки на пароходы отступивших от Перекопа войсковых частей. Последний парад на Нахимовской площади, принятый генералом Врангелем.
Лемнос, палатки и пронизывающая сырость греческой зимы. Скудный французский паек. Унылое настроение. И зов французских сирен — поступайте в Иностранный Легион. Среди уговаривавших — бывший преподаватель французского языка в Корпусе, Феликс Павлович Шмидт, офицер французской армии. К сожалению, зов сирен не остался гласом вопиющего в пустыне в Легион. Среди них был и Сережа Слюсарев. Что с ним сталось потом — в точности не знаю. Были вести, что пал он смертью храбрых в бою с друзами в Сирии. Вероятно, с ним пали и другие. Царство им Небесное и вечная слава!
Б. Прянишников
(Вашего голоса не хватает)
Loading ...Читайте также: