РОДИМЫЙ КРАЙ — орган обще-казачьей мысли

После переселения Сигнея Давыдовича ко мне, вскоре 1-ая сотня кончила свой месяц обслуживания штаба полка. С. Д., как при­надлежавший к штабной команде должен быть переведен в заменившую нас сотню, но он никак не хотел покидать мою 1-ую сотню. К тому же я уже знал, что 1-ая сотня через 2-3 дня будет послана на неизвестный срок в распоряжение командира 11-го Корпуса 8-ой Армии. Что делать? Опять должен идти к командиру полка с просьбой оставить С. Д. прикомандированным постоянно к 1-ой сотне.

На мою просьбу об этом командир полка, не дав мне окончить, заявил: «Я предвидел это. Я его хорошо знаю. Он был еще в мирное время в 1-ом полку, когда я там был адъю­тантом. А поэтому оставь твои упражнения в красноречии, бери ты с собой твоего Сигнея, садитесь вы оба на серого волка, не забудь с собой жар-птицу и убирайтесь вы все с глаз моих — смеясь говорил мне Сергей Гурьевич — а если вы и отыщите царевну, то не задумай привести ее в полк! В первый же день вышлю всю вашу компанию на исправление в ближайший пехотный полк корпуса…»

В назначенный день и час сотня в полном составе, с обозом 1-го разряда выступила в направлении на г. Хотин, где в 4-ех верстах на восток от него в имении Вельских был расположен штаб 11-го Корпуса. Младшим офицером в сотне был хор. А. Любазин. Сиг­ней Давыдович ехал с нами впереди сотни. По пути встречались нам отдельные офице­ры, команды. Все первыми отдавали нам честь, принимая С.Д. за генерала как, шутя говорил хор. Любавин. С.Д. сиял на солнце пуще своих медалей. К 12-и часам мы были на месте своего назначения. Принят я был лишь старшим адъютантом по оперативной части штаба Корпуса, который коротко и су­хо объяснил мне службу сотни: выставлять три поста летучей почты в направлении к штабу Армии, иметь при штабе Корпуса двух казаков постоянно для связи и быть всегда готовым к вызову. Сотня расположи­лась просторно и удобно в той же деревне где был расположен штаб Корпуса. Сухость приема меня несколько поразила при срав­нении с приемами штаба нашего Корпуса, в котором было принято, что, кто бы не при­езжал туда со стороны, всегда приглашался на обед в собрание и в первый раз (может быть это было исключением), независимо от чина всегда сажался рядом с командиром Корпуса. Наш ген. Драгомиров был челове­ком необыкновенно обаятельным и привет­ливым. Так, первый раз, узнав, что я 1-ой сотни меня спросил: «Как поживает Сергей Гурьевич?» то есть тогда мой командир сотни есаул Курин.

Возможно, что сухость приема в 1-ом ар­мейском Корпусе объяснялась плохим нас­троением его чинов, вызванным более рево­люционным настроением частей в данный момент, чем в 16-ом Корпусе. В Штабе об этом ничего не говорили, но в первую же мою поездку в Хотин я эту революционность заметил, а в городе еврей-портной (цель моей поездки), любитель поговорить, некоторыми деталями дополнил мои наблюдения

В деревне под Хотиным С.Д. получил пи­сьмо от своей «старухи». Я ему его прочел и написал ответ под его диктовку. Несмотря на некоторую его беспамятность и забывчи­вость, физически он был необыкновенно крепок и подвижен. Куда бы я не ехал, он неизменно ехал со мной, из-за желания, как я думаю, показаться на людях и слы­шать комплименты по своему адресу.

Положение на фронте с каждым днем ухудшалось. Были уже случаи убийства офицеров в «спину» и стрельба на дорогах по отдельным казакам. А я, куда бы не ехал в сопровождении С.Д. с его крестами-медалями, седой бородой и деревянной ногой был защищен от всяких инцидентов. Самые убеж­денные дезертиры, «самострелы» отдавали мне (то есть нам) честь. Один раз я решил проскакать до временной стоянки нашего 1-го полка. С.Д. настоял, чтобы я его взял с собой. Расстояние в 70 верст, с малым отды­хом на одном из постов, мы сделали в 10 ча­сов, считая и отдых. Переночевали в 1-ом полку и к вечеру на другой день были уже в нашей сотне. С.Д. вынес это путешествие без всяких затруднений.

В деревне я поселил его в своей комнате, такой же уютной как и предыдущая. Хор. Любавин, С.Д. и я столовались вместе, у ме­ня. Свободного времени было много, что поз­волило мне ближе познакомиться с прошлой службой С.Д. и его семейным положением. Так вот он мне рассказал про свое «еройство», за которое ему был дан первый геор­гиевский крест. Это было в эпоху завоевания Туркестана. А так как С.Д. — человек негра­мотный и память у него «заступило», то ни имен, ни годов он не мог мне указать. До­пустим, что его отрядом командовал тогда ген. Романовский, упоминаемый в одной из песен того времени. В начале зимы отряд этот должен был форсировать р. Аму-Дарью. Лед еще не достаточно окреп и при перепра­ве единственная пушка отряда или одной из батарей провалилась под лед и пошла на дно. Что делать? Тогда ген. Романовский («Он из лучших то был молодцов» — как про него поется в песне) стал вызывать охот­ников для выполнения следующей задачи: с длинной веревкой, нырнуть под лед, привя­зать веревку к пушке и вынырнуть обратно. Казак Сигней Рожков (то есть С.Д.) заявил что готов это выполнить. Раздевшись до бе­лья на льду, взяв конец веревки, прыгает в провал, привязывает конец к пушке и по веревке возвращается на лед. Генерал обни­мает Сигнея, который разом выпивает пол штофа водки, одевается и тут же на льду сам генерал Романовский вешает ему на грудь георгиевский крест 4-ой степени.

Другие случаи, где он получил кресты-ме­дали он не помнил, кроме последнего, где он был ранен в ногу при неудачной осаде какой-то турецкой крепости. Сотня его спешно от­ступала. С.Д. уже был ранен в ногу и отходя последним, заметил в траве раненого офице­ра. Несмотря на свое ранение и огонь турок, он офицера вынес. Ему долго не делали пе­ревязки, а когда привезли в госпиталь, то там решили ему отнять ногу ниже колена.

С.Д. ложился спать рано и вставал утром при восходе солнца. За печкой мне его не было видно и это меня не беспокоило. Перед сном он снимал свои «кресты-медали», ве­шал их в передний угол, молился, говорил нам «Простите Христа ради» и шел спать. Утром, вставши, опять молился, вешал на грудь кресты и до чая шел прогуляться по сотне.

Одним утром крестов-медалей на стене не оказалось. Любавин неоднократно говорил С.Д., что он поступает неосторожно. Ночью его кресты-медали могут украсть. Но С.Д. не допускал мысли, что на такую «святыню» кто-нибудь сможет «дерзнуть». Но в одно прекрасное утро он их не нашел на обычном месте, чем был черезвычайно встревожен. Разбудил меня и в тревоге спрашивает не за­метил ли я что ночью кто-либо входил в комнату? И поведал о своем несчастье. Я спросонья поверил, зову денщика, но обер­нувшись к двери, вижу Любавина, который делает мне какие-то успокаивающие знаки. Войдя в комнату, он как бы в тревоге спра­шивает, что случилось, чем мы так взволно­ваны? С.Д. докладывает ему о своей беде. Любавин напоминает ему о своем предупре­ждении. Но что же делать? Я предлагаю что первое — надо писать рапорт, но кому? Ко­мандиру полка, командиру Корпуса или Ко­мандующему Армией? Хор. Любавин все от­вергает и говорит, что единственной действи­тельной мерой будет если Сигней Давыдович напишет лично самому Государю, Императо­ру! С.Д. в полной растерянности: «Да рази это можно?». «Были такие случаи…» — уверяет Любавин. С.Д. готов заплакать. Но Любавин, смеясь говорит ему: — «Эх ты старый дед! А еще кавалер и разведчик! А под скатертью недогодался посмотреть?», и отворачивает угол скатерти и мы видим все кресты-медали на столе. На радостях реши­ли завтракать раньше обычного.

После 3-ех недель пребывания при 11-ом Армейском Корпусе, я послал командиру ра­порт с просьбой направить его куда нужно, о производстве старшего урядника Сигнея Рожкова в подхорунжии на основании при­каза по Армии о таком производстве кавале­ров 4-ех георгиевских крестов. Это производ­ство принадлежало власти командира Кор­пуса. С.Д. не был об этом извещен. Успех моего раппорта зависел лишь от командира полка, ибо я знал по прошлому что командир Корпуса никогда не отказывал в просьбе полк. Курину.

Справившись по телефону у адъютанта полка о судьбе моего рапорта (ему был дан ход), мы с хор. Любавиным заказали для С Д. китель с погонами подхорунжего, шарова­ры с лампасами и фуражку с офицерской (по форме) кокардой. Мой портной в Хотине со­гласился все это изготовить без примерок т. к. неоднократно видел С.Д., сопровождав­шего меня. Между евреями все было найде­но для выполнения заказа и в итоге форма была тайно доставлена ко мне. Наконец мною было получено и извещение с № при­каза по Корпусу и полку.

Утром, когда С.Д. возвратился с прогулки ему было преподнесено новое обмундирова­ние с нашими поздравлениями. Он быстро переоделся в новую форму, долго любовался на погоны и офицерскую кокарду. Радость его была так велика, что я не берусь ее опи­сать.

К этому времени штаб 11-го Корпуса, а с ним и моя сотня, для большей безопасности, как я понял, был переведен в Хотин. С.Д. те­перь по утрам, как и часто днем, прогули­вался в своей «блестящей» форме по городу, вызывая восхищение среди всего населения. В городе было сравнительно спокойно, поч­ти все еврейское население знало С. Д. и при встрече с ним почтительно снимало шля­пы. Он был до наивности натуральным, естественным, открытым, а лицо его было во ис­тину зеркалом души.

Но после первых дней радости он начал задумываться, печалиться, чаще заводить речь о «своей старухе», об ее печальном одиночестве и о своем хозяйстве. Я понял к чему он заводил эти разговоры. В следую­щую мою поездку в полк, как всегда С.Д ме­ня сопровождал, да еще и потому, что ему непременно нужно было показаться в полку в форме подхорунжего. По случаю сдачи ме­сячной отчетности по хозяйственной части, получения жалования и денежных авансов я побывал и у командира полка. Помимо офи­циальной части моего визита, я имел и дру­гие намерения. Изобретать подход к ним мне не пришлось, так как командир сам спросил меня, какой эффект произвело на С.Д. его про­изводство в подхорунжие?

Вся история о производстве была мною рассказана, как и последние настроения С.Д., и, как я понял его желание поехать в от­пуск, показаться при новых успехах в «Вой­ске» и в своей станице Иртецкой. Полк. Ку­рин был очень добрым, сам казак и любил казаков и такая музейная редкость, как Сиг­ней Давыдович не могли не вызывать у него благодушного и теплого отношения к нему. При том полк. Курин ничего не делал на половину: «коли пир — так пир горой». И посыпались блага на голову С.Д., как из ро­га изобилия! Отпуск ему был дан, получил он месячное жалование подхорунжего, су­точные деньги на месяц, «литеры» на про­езд и т. д. Так как он был человеком небо­гатым, то все это было ему кстати.

А путешествие по железной дороге? При­бытие в Уральск? В свою станицу Иртецкую?… Все это было, не трудно себе пред­ставить, сплошным триумфом, и удовлетво­рением его жажды славы… Поэтому, по при­бытию в Уральск С.Д. побывал там во всех правительственных учреждениях, по пути побывал у матери Любавина и даже, не смо­тря на зимнюю стужу и на 60 верст расстояния, побывал и в ст. Илецкой у моих роди­телей.

После своего триумфального путешествия С.Д. вернулся в полк. А положение на фрон­те быстро ухудшалось. В середине октября (1917 г.) я с сотней был вызван в полк. К этому времени был случай, что одна пехот­ная бригада целиком бросила фронт и, по пути в тыл, в соседней деревне с расположе­нием полка на митинге вынесла постанов­ление разоружить наш полк. К счастью, полк об этом был предупрежден и пригото­вился к встрече. Очевидно митингующим бы­ло сообщено о наших приготовлениях и все кончилось лишь подготовкой с нашей сторо­ны к встрече с новым противником. Наш 1-ый полк, бывший в составе 9-ой кав. диви­зии, к этому времени занимал в тылу район соседний с расположением 8-го полка. Полки установили между собой постоянную связь и решили действовать совместно в случае дальнейшего ухудшения положения на фронте. Несмотря на такую обстановку, ко­мандир 8-го полка полк. Курин в день Войс­кового Праздника (21 ноября) решил устро­ить парад с выносом полкового знамени и празднование со скачками и джигитовкой на призы. Был праздничный день. На праздник был приглашен командир Корпуса ген. Драгомиров. Вся деревня присутствовала на Празднике и много «бесхозяйственных» солдат. Здесь в первый раз С.Д. в своей «блестящей» форме, с крестами-медалями и деревянной ногой, случайно обращенной к группе начальства, вез полковое знамя, про­изводя своим видом фурор и вызывая вос­хищение всех присутствующих на параде. По красоте своей он, С.Д., был выше Аполлона Бельведерского!

После Войскового Праздника 8-ой полк (он был 4-ех сотенного состава) был переведен в район дер. Ружница при большом имении, что находилась в 20-и верстах к востоку от г. Каменец-Подольск, в котором был распо­ложен штаб 8-ой Армии. Задачей полка было охранять склады фуража и продовольствия, находившиеся в этом районе. Многочислен­ные банды, бегущие с фронта все жгли, гра­били на своем пути. Наши сотни посменно занимали разные посты. Находясь в резерве полка мне неоднократно приходилось выез­жать на помощь этим постам, атакуемых бе­гущими бандами. Чаще всего они разбегались при виде организованной части, но бывали и случаи применения ими оружия. Два раза 8-ой полк делал «набеги» на Каменец По­дольск для освобождения штаба Армии от уг­роз быть занятым армейскими комитетами. Оба раза эти банды разбежались при появле­нии полка.

В это время вышел приказ «главнокоман­дующего» Крыленко об освобождении от службы нескольких возрастов. Связь с 1-м полком была настолько тесной, что команди­ры 1-го и 8-го полков в середине декабря 1917 г. решили освобожденных из полков казаков сгруппировать для большей безо­пасности в один эшелон. К этому времени в 16-ом Корпусе произошли события, которые предрешили почти полную невозможность и бесцельность оставаться полкам на фронте. Ген. Драгомиров был снят с поста. Прибыв­ший на его место также был снят комитетом Корпуса и на эту должность был выбран штабс-капитан одного из пехотных полков. Но на другой день «свергнутый» корпусным комитетом, но также и выбранный, оба но­чью прискакали в наш полк с просьбой со­действовать их дальнейшей отправке в тыл. Наши полки еще оставались на фронте, но эшелон с освобожденными казаками было решено отправить немедленно. Из двух пол­ков их набралось 250 человек. Сопровождать их было поручено мне. Эшелон должен был грузиться на станции Хотин. К этому време­ни на станциях ЖД. начинали обосновыва­ться коменданты с командами, руководимые советом солд. и раб. депутатов, на обязан­ности которых было распределение поездов и разоружение, как частей, так и отдельных лиц, отправляющихся в тыл. Комендантская команда в Хотине была настолько не значи­тельна, что состав для нашего эшелона был быстро сформирован по моему приказанию.

О сдаче оружия вопрос был улажен моим заявлением, что оно оставлено в полку. В действительности все 250 казаков были во­оружены винтовками и все они были дове­зены до Уральска благодаря случайно удав­шейся хитрости, которая состояла в том, что все винтовки были спрятаны, кроме 20-и по­ломанных, в вагонах. В Харькове, на требо­вание сдачи винтовок, эти поломанные были сданы. Комендант тут был малограмотный, да к тому же пьяный, расписку написал мо­им карандашей, обозначив цифрой количе­ство сданных 20-и винтовок, а вахмистр эше­лона поставил спереди двойку и получилось 220. Подробности путешествия эшелона, ко­торое тянулось 20 дней без выводки коней и получения какой бы то ни было горячей пи­ши по пути, было мною описано в предыду­щих статьях.

Только 13 янв. 1918 г. эшелон прибыл в Уральск. Я же имел разрешение на фронт не возвращаться. С оружием, погонами, с крестами-медалями в конном строю казаки эшелона пересекли Уральск, направляясь с ЖД станции к «Старому Собору» для благо­дарственного молебна по случаю возвраще­ния с похода…

А Сигней Давыдович? Ясно, он был в эше­лоне, его украшением и большим козырем при частых разговорах о сдаче оружия. Так в Воронеже, в штабе войск, воющих против Каледина он так рассердился на комиссара Муравьева когда услышал от него предложе­ние сдать коней, шашки, седла, что стучал деревянной ногой о пол, употребляя нецен­зурные слова… Пришлось его успокаивать.

В Уральске я еще оставался некоторое время, а С.Д. получив деньгами суточный паек на 20 дней, ускакал к себе в Иртецкую станицу.

С опозданием, ожидая возвращения пол­ков, Войско готовилось к «багрению», пер­вому без «ятови на Царя», без наказного Атамана и последнему за многие столетия своего существования. «Все Войско» соби­ралось на яру перед первой «ятовью» в этот день и конечно С.Д. должен был быть там, чтобы его видели «все» при новых успехах, в полном блеске. По выстрелу из пушки с баграми, пешнями, подбагрениками с высокого яра трогались на лед, стараясь выбрать лучшее место — «на стремя». И когда я едва выехал из Уральска направля­ясь в свою Илецкую, то на второй версте встретил С.Д. уже едущего в Уральск, на са­нях, набитых сеном. Мы даже не останови­лись на дороге, а лишь издали прокричали друг другу приветствия. На багренье!

В моем рассказе я часто подчеркивая одну черту характера С.Д. это его любовь к славе, желание показаться на людях и т. д. Подчер­кивая это, я далек от мысли осуждать его. Да и на самом деле, кто этого не любит? И что только человек не делает, чтобы иметь, гово­ря образно, хотя бы одну очищенную пуго­вицу на своей одежде? Чтобы подняться вы­ше на один сантиметр окружающей среды на общественной лестнице? На войне он броса­ется на неприступную крепость, он атакует пушку, стреляющую в него картечью, на пу­леметы… И в том не может быть никакого сомнения, что не одни патриотические чув­ства его толкают на это. Слава и власть часто в жизни бывают нераздельны. Для достиже­ния их человек входит в сделку со своей совестью, делает страшнейшие преступле­ния. Доктор медицины, биолог Arris-Blanchette, в своей прекрасной книге «L’homme devant son destin» это качество человеческой души называет «sensibilité» (душевная чув­ствительность). Это качество биологически присуще человеку, оно обратно равнодушию и безразличию ко всему. Он считает это ка­чество одним из главных двигателей науки, искусств и открытий, подчеркивая как ка­чество по содержанию

Мой герой, Сигней Давыдович — человек цельный, почти примитивный. Он обладал ка­чеством душевной чувствительности. Любил славу. И для достижения ее, не имея других талантов бросается в провал, под лед и спасает пушку.

П. Фадеев

© “Родимый Край” № 114 СЕНТЯБРЬ – ОКТЯБРЬ 1974 г.