Мы приближались с каждым переходом к мосту Уэсса, где в этом 1933 году заканчивалась моя разведка Черной Вольта. Незадолго до конца путешествия моя пирога лишний раз зацепилась за дно и ее было нужно подталкивать руками до более глубокого места. Я заметил, что один из моих лодочников отстал. Добравшись до лагеря отстоявшего довольно далеко от реки, я спросил, что с ним. Мне ответили, что он идет позади. Лодочник появился уже после наступления темноты, с палкой, сильно хромая. Я выяснил, что проталкивая пирогу, он наступил босою ногой в воде на край речной устрицы и очень неудачно; этот край створки пришелся как раз на соединение сустава большого пальца и перерезал его почти совсем. Под грязной тряпкой покрывавшей его рану, пальца не оказалось совсем. «Где же твой палец?» поинтересовался я. Паромщик спокойно ответил: «Он так болтался, что мешал мне итти. Я его отрезал». И из тряпицы, лежавшей в кармане его одежды, он извлек отрезанную часть окровавленного пальца.
Надо было во что бы то ни стало сделать ему поскорее хорошую перевязку. Я хорошо промыл и дезинфектировал его рану. Когда я снимал с нее грязь, прилипшие зерна песка, травинки и выливал на нее иод, у лодочника не дрогнул ни один мускул лица и не вырвалось даже вздоха. С хорошо забинтованной ногой он почувствовал себя бодрее и ушел спать повеселевшим.
Утром ему я предложил: «Я могу тебя отправить в гамаке, как больного в пост Диебугу, невдалеке отсюда. Тебя там будут лечить, пока ты не станешь прочно на ноги. После этого ты вернешься к себе в Боромо. Но если ты предпочитаешь другой выход, то говори; я все сделаю, как ты хочешь, ты очень хорошо и бесстрашно работал со мной».
Раненый подумал и ответил: — «У меня дома в Боромо много своей работы и забот. Если можешь, отпусти меня просто и заплаты мне то, что я заработал». — «Да ты с ума сошел? До Боромо отсюда более ста километров. Как же ты пройдешь их пешком, да еще с раненой ногой?». — «Дойду, а как — это мое дело!».
По опыту я знал, что разубеждать человека бесполезно. Поэтому я согласился выплатить ему заработанные деньги, прибавил к ним хорошие наградные и отпустил, поблагодарив за работу. Одновременно, одному из носильщиков я передал записку на имя фельдшера Боромо и приказал полным ходом нести ее туда. В ней вкратце объяснив ранение лодочника, я предлагал фельдшеру, по получении моей записки, выехать навстречу раненому и взять его под свое покровительство. Путь следования моего рабочего был точно указан в письме. Каково же было мое изумление, когда позже я узнал, что фельдшер Боромо получив мою записку, сейчас же с людьми и лекарствами отправился навстречу моему беспалому паромщику, но они нашли его на тропинке, уже в нескольких километрах от Боромо.
Мне предстояло теперь заняться картографией района, простирающегося на восток от Лео до следующего французского поста По.
Работа шла быстро без задержек и я подошел к участку, указанному на старых картах как «необитаемый район». Он тянулся в длину километров пятьдесят или больше, а в ширину меньше. Добиться более подробных сведений мне не удалось. Тем не менее такой громадный просвет на своей карте, без уточнения его геологии я не имел права оставить, меня могли обвинить в малодушии или неспособности. Ни тропинок, ни воды там не было. Приходилось решать самому, и я решил пройти дальше на восток, до последнего известного туземцам места, где есть питьевая вода, а на следующий день итти по компасу в том же направлении, взяв с собой очень большой запас воды. Необитаемый район надо было пересечь во чтобы то ни стало в один день. На второй день пути, идти без воды рассчитывать было нельзя. Я дал хороший отдых рабочим в деревне, а потом выступил налегке и провел ночь на почти пересохшей в это время реке Сиссили. В конце прошлого века здесь побывал какой-то французский лейтенант с небольшим отрядом стрелков. Еще до восхода солнца, с четырьмя проводниками, местными охотниками, мы вышли в путь. Продвигаться вперед приходилось прямо в зарослях дикой травы, без тропинок. Почва была испещрена следами слонов, которые проходили тут стадами в период больших дождей. Полувывороченные деревья, ободранные стволы, положенные ветви подтверждали «слоновый» характер участка. Стада поднимались сюда с Золотого Берега и уходили обратно, когда наступал сухой сезон. Они шли от одного водоема реки, озера, болота до другого, отыскивая особую траву, которую предпочитали всему остальному. Охотники утверждали, что слоны проделывали иногда до ста километров в день.
Мы шли без передышки. Я останавливался только для записи наблюдений и для осмотра образчиков пород. В зарослях трехметровой девственной травы было нестерпимо душно, тесно и дико, ни одного звука, ни одного намека на присутствие человека. Я только выправлял по компасу направление, неуклонно держа прямо на восток. За два дня я дал всему каравану привал на пятнадцать минут, носильщики уже начинали заметно уставать. Меня больше всего беспокоил вопрос воды; несмотря на мои предупреждения в начале и в течение пути, запасы ее уменьшались тайком позади меня. По моим расчетам, мы прошли уже около тридцати километров и оставалось еще километров пятнадцать, чтобы добраться до границ обитаемого участка По. Разговоры и шутки смолкли давно; люди понимали серьезность положения, усугублявшуюся полным незнанием, когда и где кончится неизвестность. А нам до захода солнца надо было во что бы то ни стало дойти до места, где есть вода.
Я требовал прибавить ходу. И вот, когда солнце уже заметно опускалось над горизонтом. я увидел головного носильщика, стоявшего на месте. Он был на хорошо протоптанной тропинке. Невдалеке виднелась маленькая лужа мутной воды, за нею что-то вроде хаток «мосси».
Я вздохнул облегченно, а люди бросились пить прямо из лужи.
«Что это за деревня?» обратился я к своему солдату.
«Никто не знает, как она называется. Тут никого нет», — ответили мне. Но по многолетнему опыту, по тому, как было отвечено мне, я почувствовал, что тут есть что-то, что неграм не хотелось говорить мне. Я дал отдых людям, собрав их на тропинке, а сам пошел бродить невдалеке. Мы были на месте разрушенной деревни и, на первый взгляд, совершенно заброшенной и безлюдной. Большая часть хат имела разломанные стены и была без крыш. Внутри некоторых из них я увидел отпечаток ног слонов.
Деревня была немаленькая, как это часто встречается в Мосси, она оказалась широко разбросанной. Я начал осматривать разрушенные хаты, и в одной из них увидел остатки маленького костра. От него узенькой змейкой поднимался сизый дым. Разворошив его палкой, я нашел там раскаленные угли. Тогда я вызвал своего конвоира и приказал ему с несколькими моими носильщиками осмотреть все остальные хаты и привести ко мне скрывающихся или просто находящихся там людей. Живые люди должны были тут существовать, раз существуют горящие угли.
Некоторое время спустя, как я и предполагал, мой солдат и рабочие подвели ко мне двух человек. На них было жутко смотреть; это были форменные живые скелеты в туго натянутой на костях кожей и с ненормально огромными глазами, лихорадочно смотревшими на меня. Они еле держались на ногах от слабости. Из опроса этих живых скелетов я узнал, что наша тропинка в одну сторону уходила к Золотому Берегу, а в другую, вела на север в одну из больших деревень окрестностей По. До нее надо было проделать еще километров десять.
Остальное нашептал мне мой дорогой рыжий Гомбэле, а именно: что некогда тут была процветавшая деревня. О ее существовании не было известно французской администрации, а по тропинке, на которой мы сейчас отдыхали, шла интенсивно вся контрабанда и целиком ускользала от контроля таможни По. Сама деревня, выкошенная сонной болезнью, была покинута уцелевшими жителями, а местные колдуны использовали ее для того, чтобы отсылать суда своих неизлечимо больных этой болезнью. Таким образом они ускользали от контроля медицинских «белых» властей. Все же контрабандисты, проходившие через эту деревню к Золотому Берегу, и обратно, зная, что сюда ссылают безнадежно больных, оставляли здесь около больных запас питьевой воды, еду и топлива для огня.
Поздно ночью, совершенно изнеможенные люди моего отряда прибыли наконец в деревню и свалились там от усталости. Отдохнув основательно от только-что совершенных переходов, мы пошли в По.
Начальник поста, пожилой уже, грубоватый, грузный администратор Гастинель, долго не верил тому, что я прошел весь безводный необитаемый район без дорог, что я напал на остатки деревни с умирающими больными сонной болезнью, стоящей на секретной дороге, по которой безнаказанно туда и обратно все время проходят контрабандисты. Пришлось вызвать в качестве свидетелей моего конвоира, Гомбэле и часть носильщиков. Получив подтверждение моих слов Гастинель по настоящему рассвирепел. Он тут же послал приказ кому следует, чтобы к упомянутой деревне немедленно была начата прямая автомобильная дорога. По ней он имел намерение отправиться туда, чтобы ознакомиться с положением на месте. А больных он намеревался перевезти и лечить силой в По. Знаю, что дорога была проложена.
Колдунам и контрабандистам эта мера не могла быть по душе. Не так давно Гастинель пришлось иметь с ними серьезное дело: выручать от их фанатизма, злобы и жажды мести, двух таможенников своего поста. По неопытности и недомыслия, один из этих европейцев убил из ружья маленького каймана — внука или праправнука старого священного каймана Замба, жившего около деревни Кумбили. Гастинель выручил смелостью и хитростью молодых людей, но это было нелегко и тут администратор лишний раз почувствовал силу влияния колдунов на всю массу народонаселения своего района и даже дальше.
Уже шли большие дожди. Указанная мне Губернаторством работа была окончена. Я с легким сердцем, справившись со своим двухгодичным контрактом, поехал в Дакар, через Абиджан.
Я добрался до Буаке во время страшной грозы и сразу направился в бар ресторана. Пока бой отеля занимался моими вещами, я устроился на табуретке у стойки. В это время кто-то дружески хлопнул меня по плечу; оказалось, что это симпатичный молодой администратор, знакомый мне по Верхней Вольта. Мы быстро разговорились. В открытые настежь двери, справа и слева от нас, вливалась прохлада и вспыхивали на темном фоне ночи беспрерывные молнии уходящей грозы. Это была одна из тех быстро проносящихся и охватывающих широкое пространство гроз, которые оставляли за собой хвосты туч, но уже без дождя, без грома и зигзагообразных молний. Тем не менее в разных местах вспыхивали последние разряды накопленного в воздухе электричества. Они были совершенно бесшумные проходили очень низко над землей и походили на огромную, густую паутину тончайших нитей электричества зеленоватого цвета. Я с детства придавал большое значение сквознякам во время грозы, и уже крикнул бою притворить двери, но на меня обрушились и хозяйка и остальные французы: «Неужели Вы боитесь сквозняков якобы благоприятствующих проходу молний? А еще работаете в настоящей глуши!..». В этот самый момент послышался негромкий сухой треск. Электричество почти погасло, а бар озарился особым зеленым светом. Со стороны полотна жел. дороги вдруг вытянулась длинная искра, вошла в открытые двери с одной стороны протянулась в несколько сантиметрах позади нас и вышла на воздух через противоположный открытый вход. Я улыбнулся и рассмеялся, французы обомлели от неожиданности, и сами бросились затворять двери. Надо мной они на сей раз не подтрунивали.
В Дакаре в Геологическом Отделении шла напряженная работа. Теперь надо было сдавать отчетные рапорты, карты и пр. за два года работ. Малавой ходил восхищенный результатами нашей экспедиции. Некоторые документы можно было назвать просто блестящими. Взять, напр., в виде примера карту юго-восточной части бывшего Судана, составленную Серпокрыловым; это был настоящий шедевр! Помимо артистического выполнения чертежной части работы, любой геолог находил, что метод исследований, примененный на местности Серпокрыловым, являлся образцом профессиональной порядочности.
Дело в том, что участок Серпокрылова был покрыт на большом протяжении молодыми наносами, а для карты надо было установить, что именно находится под ними. Ответ на это можно было получить только путем осмотра стенок негритянских колодцев для воды. Естественных глубоких разрезов в этой стране не существовало. Так вот Серпокрылов обследовал все колодцы туземцев сам лично, спускаясь туда на небольшой деревянной перекладине приделанной к веревке. Он брал с собой записную книжку, карандаш, сумку, декаметр, молоток и электрический фонарь. Многие из колодцев района имели несколько десятков метров глубины, а иногда даже и больше пятидесяти. Разве нельзя было преклониться перед такой работой? И кто бы сделал ее, кроме Серпокрылова? А карта Болгарского, покрывшая своими маршрутами юго-западный район Слонового Берега? Этот геолог исходил его вдоль и поперек, подолгу оставаясь в трущобах девственного леса, среди племен фанатичных фетишистов, чародеев при Либерийской зоны. Случаи каннибализма происходили там многократно каждый год и военные, управлявшие этой частью страны, как и округа Леби в Верхней Вольта, боролись с людоедством беспощадным образом.
Перечислять остальных нет времени и места. Русские геологи Зап. Франц. Африки стали примером для других.
Я думаю, что Малавой, сжившемуся с нами и видевшему, как мы, начав буквально ни с чего, кончили так аккуратно и талантливо научные задания Губернаторства, было трудно сообщить нам решение Правительства о нашей дальнейшей судьбе. Собрав всех русских геологов в своем бюро, Малавой объявил, что по только-что вошедшему в силу закону, он имеет право держать в Горной Дирекции только 10% иностранцев от общего числа служащих той же категории, иными словами, на десять геологов новой бригады он может удержать только одного русского. И он назвал меня. Тут Малавой добавил, что ему удалось, после серьезной борьбы с администрацией, отстоять еще одного русского геолога. Таковым оказался Голубинов. В третьем кандидате, Болгарском, министерство категорически отказало Малавой.
Мы разошлись в полной тишине. Чувствовалась обида незаслуженная и неожиданная. Но спорить было не с кем. Я уезжал в отпуск, а остальным предстояло устраиваться снова.
Наша русская бригада перестала существовать.
Иван Сагацкий
© “Родимый Край” № 113 ИЮЛЬ-АВГУСТ 1974 г.
(Вашего голоса не хватает)
Loading ...Читайте также: