РОДИМЫЙ КРАЙ — орган обще-казачьей мысли

Дорогому Борису Васильевичу Суровецкому, воспитателю ХХХ-го выпуска, с любовью и при­знательностью за вместе прожитые годы.

Донской Императора Александра III Ка­детский Корпус собирался всегда, к началу учебного года, 15-го августа.

К 6-ти часам вечера съезжались «звери», к 8-и являлись старшие классы. Отремонти­рованные за время летних каникул помеще­ния Корпуса, быстро наполнялись гудением голосов.

Среди кадет, за последние месяца, проис­ходили перемены: заметно увеличивался рост, шире раскрывались плечи, менялся го­лос, уверенней становились движения, по­ходка, кой у кого намечался ужо пушок на лице. Каждый привозил с собой много новых впечатлений и ими хотелось, возможно ско­рее, поделиться с друзьями-одноклассника­ми.

В Корпусе же все оставалось попрежнему: посередине просторной двухсветной спальни — та же большая икона Божьей Матери с мерцающей перед ней лампадой, те же стро­го выровненные в четыре ряда кровати под серыми одеялами и с черными тумбочками для белья; в сотне — образ Георгия Победо­носца; на прежних местах портреты Госу­дарей, Державного Шефа Корпуса; подвиги Архипа Осипова, взрывающего пороховой погреб; майора Горталова, принимающего атаку турок на редут; рядового Василия Ря­бова накануне казни… Атака Лубенских гу­сар, таблицы форм полков гвардии и армей­ской кавалерии, сонеты К.Р… в глубине зала заседланный конь, в нормальный рост, с длинной дорожкой для разбега, предназначенный для самых убийственных прыжков… Всюду знакомые лица служителей, трубачей, старого швейцара.

Однако при съезде 1917 года как-то не ощущалось общего возбуждения и радости предыдущих лет… Конечно, за минувшее ле­то мы слишком возмужали, но, думаю сей­час, были и другие причины: встреча наша оказалась спокойной на этот раз и потому, что все мы еще оставались под впечатлением февральских событий, очень тревожных ве­стей с фронта и потому что, не высказы­ваясь, мы чувствовали себя сильно осиротев­шими после драматического ухода из Корпу­са нашего директора, генерала Лазарева Станишева, отказавшегося служить Временно­му Правительству после отречения Госуда­ря от престола. Помимо этого, кругом чувст­вовалась растерянность, недоговоренность, неопределенность и нам эти настроения тоже передавались.

И мог ли тогда, 15-го августа 1917 года, кто-нибудь предполагать что именно нашему XXX выпуску — сплоченному выправленно­му строю кадет 6-го класса уже было угото­вано судьбой оказаться несколько месяцев спустя в самом центре грозных и безпощадных событий гражданской войны?

________

«Ажинов Владимир, Антонов Павел, Боро­дин Аврамий, Брызгалин Николай…» так начинался в течении нескольких лет подряд список кадет моего 2-го отделения. Он был одинаков в продолговатых черных книжках отделенного воспитателя есаула Б. В. Суровецкого, всех преподавателей Корпуса и в большом классном журнале, где ставились нам отметки за успехи и за нерадивость в науках. Теми же фамилиями открывался список 2-го отделения 6-го класса и 15 авгу­ста 1917 года. Увы, дальнейшее внесло в него значительные изменения.

Новый учебный год начался как и всегда: сначала разбивка по ранжиру, распределение по кроватям и партам, потом новые книги, общий молебен, первые уроки, первые от­пускные дни.

В городе было нехорошо и нездорово: в нем появилось много незнакомых лиц, во­енных разных чинив, то в походной форме, то в форме мирного времени, порой блиставших боевыми орденами, а часто только пе­стротой своих полковых цветов.

Каждый раз кадеты приносили, из отпуска все новые и новые неутешительные слухи о том, что творилось в Петрограде и в других местах России, об увеличивающемся разло­жении на фронте, о тревожных настроениях на Дону и на Кубани.

Занятия шли вяло, уроки слушались нев­нимательно и так постепенно подошла, со свинцовым небом, дождями, а потом и с хо­лодами, суровая поздняя осень.

Россия быстро стекалась на Дон. И вдруг, как гром, пронеслась вести об октябрьском перевороте, о широкой волне бунтов, восста­ний, расстрелов, катившихся по всей стране.

Один из бывших кадет — юнкер Елизаветградского Училища рассказывал, как в Зна­менке его юнкеров выбрасовали из вагонов озверевшие солдаты и матросы. Другие стар­шие кадеты — юнкера Николаевского Учи­лища, подробно объясняли, как они спаса­лись из разъяренного Петрограда и проби­рались на Дон… Эти рассказы стали един­ственной темой разговоров кадет и в клас­сах и на прогулках, и поздней ночью, в за­тихших спальнях.

А в ноябре, под Ростовом и Таганрогом, зазвучали первые выстрелы восставших большевиков. Из старших классов сразу ис­чезла небольшая группа кадет: во время дневной прогулки они перелезли через чугунную решетку плаца и прямо направились на фронт под Ростовом. В воспитательском составе Корпуса произошло смятение. Остав­шимся кадетам было объявлено, что все бе­жавшие будут исключены из Корпуса и что, такой же драконовской мерой будут пресече­ны все дальнейшие попытки.

Однако, некоторое время спустя, после ликвидации ростовского восстания, побывав­шие в боях кадеты, вернулись с повинной в Корпус и были благополучно приняты обрат­но, без всяких тяжелых для них послед­ствий. Мы это очень оценили и приняли к сведению. Конечно, понюхавшие пороху под Нахичеванью, обстоятельно рассказывали нам обо всем виденном и пережитом и это еще больше взбудоражило сердца и умы. Старшие классы теперь только и говорили с предстоящих новых боях и сговаривались, как и куда уходить вместе, когда наступит час. Родители, Корпус — ничего их больше не интересовало.

Уйти из Корпуса стало в общем не трудно, так как надзор за нами ослабел, как в горо­де, так и в самом Корпусе: в это тревожное время войск в Новочеркасске почти не было и кадеты строевой сотни, помимо кое-как продолжавшихся занятий, несли вместе с юнкерами гарнизонную службу в ответствен­ных местах. Исчезнуть было таким образом очень просто, но страшно было быть непри­нятым в часть или быть захваченным на­чальством во время бегства.

Но как только Чернецов приступил к операциям в Донецком бассейне, в его отряд двинулась большая группа наших кадет. Вскоре после этого Корпус был закрыт и ос­тавшиеся кадеты разъехались по домам. За­поздавшие из старших классов, одиночками и небольшими группами, продолжали исче­зать из Новочеркасска в партизанские отря­ды. Уходили с ними на фронт и студенты, и гимназисты, и реалисты, вся молодежь.

6 января 1918 года Марией Петровной Ка­лединой, женой Донского Атамана, в поме­щении Офицерского Собрания давался по­следний бал. Под аккомпанемент рояля иг­рал виртуоз-балалаечник, худощавый высо­кий брюнет есаул Туроверов. Слегка загу­лявший есаул Л. Гв. Атаманского полка Жи­ров смешно дирижировал музыкантами на хорах. Вавочка Грекова, убитая позже под Екатеринодаром с восторгом танцевала ма­зурку. В буфете, на лестнице и в зале было много парадных мундиров, кителей, долома­нов. В этой пестрой толпе офицеров прив­лекали общее внимание ротмистр текинец, ординарец генерала Корнилова, и красивый с румянцем во всю щеку, подполковник Чер­ниговского гусарского полка, георгиевский кавалер и однофамилец генерала.

А потом в Новочеркасске еще больше па­дал, снег, крепче трещали морозы. Жизнь как-то оборвалась и растворилась в массе походных шинелей, папахах, заметенных метелями.

События гражданской войны понеслись как в калейдоскопе, с изумительной быстро­той…

После окончательного освобождения Ново­черкасска восставшими казаками и подос­певшим во время отрядом полк. Дроздовского, Донской Кадетский Корпус был снова открыт. Кадеты, находившиеся в армии, по­степенно начали возвращаться в Корпус для продолжения образования.

Когда мы расселись в классах по партам, оказалось много пустых мест: впереди не­хватало нашего «козла» Вани Дьяконова, постоянного вдохновителя общих проделок и свалок, убитого в Корниловском Походе. Не было на обычном месте и Павлика Анто­нова, тяжело раненого в Чернецовском отря­де и зверски добитого большевиками, на койке больницы Общества Донских врачей. Пусто было и там, где сидел милый и горя­чий Володя Ажинов, скошенный двумя пу­лями под Выселками. Незанятым оставалось место тихого и набожного Бородина, лихого пулеметчика, скончавшегося от тяжелого ра­нения, полученного под Корнеевской. Другие места пустовали из-за того, что целый ряд раненых кадет оставался еще на излечении, среди них Николай Брызгалин, только что начинавший ходить на костылях, и «Халыба» Гриша Иванович, бессменный в бою, до своего первого ранения, ординарец поручика Курочкина.

В 1-ом отделении была та же картина: не­хватало Пети Кутырева, убитого в голову в одном из первых боев Чернецова, и целой группы раненых кадет.

В остальных классах недосчитывались Ле­онида Козырева, Аркадия Семашко, Егорова, Андронова убитых в разных отрядах, и дру­гих не вышедших еще из госпиталей.

Когда наш добрый батюшка Тихон Донец­кий, которого казаки Новочеркасска называ­ли не иначе как «наш донской Златоуст», придя на урок сел после молитвы за препо­давательский столик, он медленно обвел класс глазами и тихо заплакал: «Бедные мои дети… Ведь здесь еще так не давно си­дел Ваня…, а там Володя… и Павлик…» Ути­рая слезы он долго молча слушал рассказы очевидцев о смерти и о ранении каждого ка­дета.

Корпусное начальство, однако, нас быстро «взяло в оборот» и повседневная жизнь снова заполнилась, отвлекая наши мысли от недавних тяжелых воспоминаний. Потеряв четыре месяца учения, мы проходили теперь форсированным темпом курс учебного года, сокращенный стараниями преподавателей до минимума.

Вскоре пустые места в классах стали за­полняться кадетами других Корпусов, стре­мившихся закончить свое образование в единственном в то время действовавшим в Европейской части России нашем Донском Корпусе. В сотне среди синих с красным кан­том с вензелем Александра III погон, запес­трели погоня 1-го кадетского, 1-го Московс­кого, Суворовского Корпусов, черные Орлов­ского Бахтина, синие — одессит, белые Сум­ского и т. д. Мы, донцы, широко и любовно приняли новоприбывших в нашу семью и быстро подружились с ними. Многие из них тоже побывали на фронте, были среди них и раненые. От них мы узнали, как был зако­лот штыками наш донской казак Денисов — кадет Воронежского Корпуса, как в Корниловском Походе несчастный Кикодзе Одесского Корпуса продолжал идти в атаку с оторванными ногами, волочась на руках по вспаханному полю и крича «ура!» и мно­гое другое.

В Корпус вернулись и наши офицеры-вос­питатели не оказавшиеся безразличными к событиям гражданской войны: из Корниловского Похода войсковой старшина и есаул братья Суровецкие, войсковые старшины Биркин и Тусевич, есаул Аденд; из Степного Похода — войсковой старшина Какурин.

Потом стали прибывать из лазаретов выз­доравливающие раненые кадеты. Сел на свое обычное место и маленький Брызгалин, тот самый, что в станице Ольгинской стоял на левом фланге Чернецовского отряда, только что присоединившегося к Добровольческой Армии, когда кап. Курочкин представлял чернецовцев ген. Корнилову. Когда генерал подошел к 3-ему (кадетскому) взводу, кап. Курочкин доложил ему: «Кадеты всей Рос­сии». Корнилов, поравнявшись с Брызгалиным, спросил его: — «Сколько вам лет?» Брызгалин стараясь отвечать самым низком басом, произнес: «Шестнадцать, Ваше Пре­восходительство», на что ген. Корнилов, улыбаясь, заметил: «О, да… у него уже бас»…

Общий строй постепенно приобретал все более и более однородный характер: кадеты других Корпусов надевали наши погоны и от этого еще крепче становились общая спайка и дружба. Но не обошлось без инцидента: один из кадет 5-го класса упорно продолжал носить форму своего Николаевского Корпуса. Ему, красивому мальчику, видимо, было при­ятие щеголять в отпуску своим красно-чер­ным поясом и драгунской шашкой, отличав­шими его от других кадет. Одноклассники несколько раз дали ему понять, что таким поведением он высказывает явное прене­брежение к Корпусу, приютившему его. Они подчеркивали ему, что его казачье происхо­ждение обязывает быть особенно коррект­ным к своему Донскому Войску и нашему Корпусу, и что на ношение шашки, он во­обще не имеет права. Но, так как этот кадет не обращал внимания на эти слова, они ре­шили дать ему урок военной этики, без уча­стия начальства.

Когда он как-то вернулся из отпуска в своей форме, отделение растянуло виновного плашмя и «покачало пузом вниз», объяс­нив ему во время экзекуции причину нака­зания.

В Донском Корпусе это было высшей ка­рой, применявшейся по постановлению всего класса за отступление от кадетских тради­ций. Наказание было болезненно и опасное для провинившегося. Оно очень преследова­лось начальством. Но наказанный кадет не пожаловался, полностью прочувствовал, что ему объяснили, немедленно одел наши пого­ны и сейчас же после этого стал полноправ­ным членом общей семьи.

В XXX выпуске появилось много знаков: Чернецовского отряда, за Корниловский и Степной походы, георгиевских крестов, меда­лей. Человек десять было произведено за боевые отличия сначала в прапорщики и позже в хорунжие или подпоручики. Новоиспеченные офицеры носили в Корпусе кадетские погоны, но, уходя в отпуск одевали офицерскую форму. Такое парадоксальное положение, наверно, было стеснительно для начальства. Однако, это нисколько не поме­шало моему однокласснику — Володе По­лякову прочитать на своей письменной рабо­те по математике отметку преподавателя Ивана Николаевича Лимарева, убитого боль­шевиками в Новочеркасске в 20-ых годах, «Еденица прапорщику».

Несмотря на все пережитое, юность брала свое, а с ней возвращались и кадетские при­вычки. Нелегко было и раньше бороться с ними преподавателям и воспитателям, после партизанских отрядов и походов справиться с ними стало еще труднее. Нужно отдать справедливость, кадеты других Корпусов держались, по крайней мере в начале, в стороне от общих проделок. Наша же «буй­ная вольница» все время придумывала что-то новое. Так, однажды, по отделению про­шла таинственная инструкция начать ловлю мух. В свободное время закипела работа вдоль подоконников и пойманные мухи были запрятаны с спичечные коробки в глубине парт. Потом пришел приказ выдергивать из парусиновых рубах ниточки и подвязывать их к лапкам заключенных мух. Операция эта была весьма деликатная и очень занят­ная: подготовлялась большая авиационная атака на противника. Мухи с подвязанными ниточками были возвращены в «арсеналы», то есть в спичечные коробки, а потом весь наличный авиационный состав был разбит на эскадроны и парки.

Наконец, было собрано общее совещание с целью наметить «противника». Таковым, по­сле обмена мнениями, был избран Федор Ве­ниаминович Мюлендорф, преподаватель не­мецкого языка. Мы его очень любили за до­бродушие, обожание немецких поэтов и сме­шной акцент. Полный маленького роста, с большой лысиной и светлыми на выкат гла­зами, он, был очень вспыльчив и именно поэтому-то мы и остановились на нем. Он умер в Новочеркасске от голода в 20-ых годах.

Когда Мюлендорф вошел в класс и мы замерли «смирно», ожидая конца рапорта дежурного, шопотом побежал на задние пар­ты сигнал: «1-ой и 2-ой эскадроны истреби­телей… Контакт…»

Из приподнятых крышек парт начали по­являться выпущенные из коробочек мухи с белыми ниточками на лапках. Сначала мед­ленно, потом все быстрее, они брали разгон по наклонному пюпитру и потом, «ура»… мухи поднимались вверх…

«2-ой, 3-ий парки… Контакт!» — из сосед­них парт появились новые эскадрильи.

Федор Вениаминович еще не успел разло­жить перед собой папки и книги, как перед его глазами прошла белая вертикальная чер­точка. Милендорф оцепенел, видимо, ничего не понимая. Надо было видеть выражение его лица в этот момент! Потом перед ним прошла другая белая черточка, третья, чет­вертая… Мюлендорф сидел, как зачарован­ный и медленно багровел… Внезапно он за­мер, взмахнул рукой и стащил со своей лы­сины за нитку, снизившуюся туда муху. Он внимательно рассмотрел техническое обору­дование этого бомбовоза и потом, трясущейся рукой записал в штрафной журнал весь класс. Попутно он поставил на нем большую кляксу и, ставя последнюю точку, сломал перо…

Конечно, как только о нашей авиационной атаке Мюлендорфа стало известно началь­ству, началось дознание. Как всегда, оно ни­чего не дало, виновных мы не выдали и мужественно отбыли наложенное наказание.

Еще позже, выпуск был взволнован важ­ным событием: один из кадет вернувшись из отпуска, передали нам от имени «шпаков» вызов на общий бой. Провожая вечером гим­назистку, за которой он ухаживал, он был окружен группой гимназистов Платовской гимназии. Среди них оказался безнадежно влюбленный в ту же девицу неудачный и ревнивый ее поклонник. Гимназисты стали задирать кадета, видимо, намереваясь его побить. Но кадет был не из робких, да еще при шашке. Поэтому возбуждение гимнази­стов выразилось только в ругани, угрозах, и, в конце концов, в предложении померить­ся силами в укромном месте, всеми способны­ми элементами Донского Корпуса и их про­тивников. Кадет торжественно пообещал представителям «шпаков» передать их вы­зов своим собратьям и дать ответ по указан­ному адресу.

Дело в том, что в Новочеркасске еще с давних времен существовала вражда между учениками Платовской мужской гимназии, «шпаками», как их называли кадеты, и на­ми. Кадеты дружили с реалистами, защищая, порой друг-друга, и были в приятельских отношениях с Петровской гимназией. В по­следнее время к нашим врагам примкнула еще группа семинаристов, носившись у кадет кличку «свечкодуев». В основе вражды лежала затаенная к нам зависть гимназис­тов. Им никогда не присылали общих при­глашений на торжественные вечера и балы; от них уходили предметы их обожания — гимназистки, отдававшие предпочтение под­тянутым и всегда веселым кадетам, хорошо носившим свою форму и четко отдававшим честь направо и налево в военном Новочер­касске. И сколько таким образом было раз­бито сердец «шпаков» на балах, концертах, на прогулках по Московской и в Алексан­дровском саду!

Период совместных испытаний в боях кон­чился и теперь «шпакам», видимо, хотелось свести по настоящему счеты за прошлое с особенно ненавистными им кадетам.

«Атаман» выпуска, Федя Чирков, собрал заседание. На нем вызов «шпаков» был принят единогласно. «Штаб» выпуска взял­ся за разработку плана общего боя, другие занялись фазой сближения с противником и прочими деталями. Когда все было готово «шпакам» был послан ответ: им назнача­лась встреча и обмен любезностями на Дет­ской площадке Александровского сада, в оп­ределенный день и час. Место это было вы­брано чрезвычайно удачно: Детская площад­ка, со всеми ея выходами и входами, была известна нам до мельчайших подробностей по концертам, бывавшим на ней в летнее время, и, как каток в течении всей зимы.

Боевые элементы выпуска, отстранив хи­лых и очень усердных, в назначенное время, исчезли из Корпуса. Поодиночке, чтобы не привлечь внимания, мы сосредоточились на Детской площадке к заходу солнца и заняли там указанные по плану сражения места. Когда смерклось, разведчики донесли, что «шпаки» ждут нас толпой наверху. Выпуск начал обходное движение с обоих флангов, резервы укрепились в засаде, все выходы и входы были перехвачены заставами.

По сигналу ударная группа «силачей» по­шла наверх и быстро там завязала кулачный бой. Враги наши, видя перед собой немно­гочисленный ряд кадет, решили быстро справиться с ним и насели всей массой. По­следние, отбиваясь, перешли в отступление, затягивая «шпаков» в «платовский вен­терь», то есть к подножью площадки, где в густых кустах были сосредоточены главные силы. Когда сражающиеся достигли нижних аллей, оттуда выскочили со всех сторон наши свежие подкрепления. Бой был корот­кий и горячий. «Шпаки» быстро дрогнули, рассыпались и обратились в бегство, ища возможности выйти. Но там их перехватыва­ли наши заставы и на прощание всыпали до­полнительную порцию горячих. Вскоре поле сражения было очищено от врагов.

В городе быстро узнали, что на Детской площадке творится что-то необыкновенное. Наш часовой у главного хода сумел пере­хватить известие что туда уже мчится плац-адъютант из Комендантского Управления и с ним офицер нашего Корпуса. Боевой от­ряд кадет моментально рассыпался и раз­ными путями, понесся обратно в Корпус. Плац-адъютант и наш офицер нашли Дет­скую площадку пустой. В сотне же серьез­ные, спокойные лица, ни одной заметной ссадины, все на местах: поди, отыщи винов­ных. И скандала никакого. Так это и прошло.

К сожалению в общей перепалке оказа­лись и невинные жертвы. Одной из таких стал симпатичный и очень любивший кадет молодой парикмахер у которого мы часто стриглись «под польку». В день битвы он случайно попал со своим флиртом на Дет­скую площадку. Там, в темноте, его приняли за «шпака», сильно помяли и потом, как некоторых других врагов, раскачали и пе­ребросили через решетку сада на улицу. Ми­лый парикмахер очень горевал о происшед­шем, мы же долго утешали его и извинялись, стараясь загладить роковую ошибку.

Так мы подошли к концу учебного года. В один прекрасный день Б. В. Суровецкий объявил, что по постановлению Педагогиче­ского Комитета экзамены отменяются и поздравил всех нас с переходом в последний 7-ой класс. Кадеты разъехались на летние каникулы. Белое движение крепло и Юг России очищался от красных. Новочеркасск сильно оживился. Появилась вера в светлое будущее, а с ней и радость жизни.

 

© “Родимый Край” № 107 — ИЮЛЬ-АВГУСТ 1973 г.