РОДИМЫЙ КРАЙ — орган обще-казачьей мысли

(Из быта на Яике)

Степи на земле Уральских (яицких) каза­ков, то есть той части Уральской области, которая по правому берегу р. Урала сплош­ной полосой шириной от 60 до 150 верст, от границы с землями Оренбургского Войска на севере, тянуться вплоть до Каспийского мо­ря, длинной около 700 верст — по рельефу местности не однообразны. До высоты г. Уральска, с севера на юг — это пересечен­ная местность с холмами (мараши) и ростошами. Южнее Уральска — это равнина дале­ко во все стороны и вплоть до моря. Холми­стость северной части войсковых земель по­лучилась от вклинившихся в равнину отро­гов Уральских гор. Холмы эти покрыты степной растительностью и по высоте не пре­вышают ста метров нал окружающей местно­стью. Ростоши тянуться в двух направлени­ях: с севера на юг по направлению течения р. Урала и с востока на запад, по направле­нию его притоков. Они — различной глубины и ширины, но не снижаются ниже примерно 30-40 метров от окружающей местности. На берегах ростошей часто бывали мелкие ле­сочки («колки») из карликовых деревьев, или выродившихся пород дубков, березок, осинок и др. По окрайнам колков рос обычно разных сортов кустарник: челажник, тавложатник, метельник. По краям кустарников часто бывали кусты лесных ягод: вишни, смородины, а ниже росли в изобилии земля­ника, черника. По склонам ростошей часто пробивались родники с прохладной чистой водой. Весной, в период таяния снегов, низ­кие места ростошей наполнялись водой и часто служили местами отдыха и ночлега для перелетных птиц. Сочетание окраски разной листвы деревцев, изумрудная яркость зелени травок, пробивающихся между кус­тарниками и подорожником на фоне степи производили на зрение чарующее впечатле­ние. Прибавив к этому благоухание, исходя­щее из колков, и все вместе взятое создавало настроение какой-то непонятной радости. «В колках и около них также хорошо, как и в раю» — говорили казаки.

Ростоши, колки служили пристанищами богатому миру пернатого царства, укрытием трусливых зайцев, лис, волков, а по окрай­нам их, по буграм, рыли себе норы домови­тые барсуки и шустрые тушканчики. Но и ростоши особенно их стыки, по словам ка­заков, были излюбленными местами сборищ «нечистой силы» для всех случаев социаль­ной жизни. Казаки представляли себе эту «категорию» как нечто реальное, с ея по­стоянным местожительством в «преисподне» и поэтому не всегда видимой.

Если вы едите из «Города» (то есть Илецкой станицы) в станицу Мустаевскую, на ея хутора Ржевский или Лапаз и дальше на ЖД станицу Новосергиевскую (Самарской губ.), то ваш путь вначале идет лугами на 7 верст до станицы Мухрановской с одной единоверческой церковью, одной мечетью и многими невидимыми разных толков «мо­ленными». От ст. Мухранской до Ржевского и Лапаза 35 верст степи, никем необитаемой. Это — «пашни». Казаки приезжали туда в сезоны, каждый занимал себе участок по вкусу, пахали его и засевали пшеницу, овес или просо. Рожь же сеяли очень редко, поч­ти никогда. Для укрытия от непогоды устра­ивали себе наспех «лачужки», шалаши из плетня, глины, крытые соломой. Во время полевых работ казаки целыми неделями ос­тавались на «пашнях». Лишь по субботам разъезжались по домам — мыться в бане. Один из семьи или работник оставался со скотом на месте. Зимой на «пашнях» никого нет. В двух верстах от Мухрановской по до­роге на Лапаз, перед самым подъемом на «увал», вы переезжаете неглубокую и ни­чем не знаменитую – Коровью ростошь. По­сле нее начинается «выгон» Мухраевской станицы (место выпаса для скота) до высшей точки этого маленького плоскогорья, после которого начинаются «пашни». Правее до­роги, параллельно ей, в трех верстах от нее тянется глубокая, с колками и родниками «Ивкина ростошь», которая в 8-10 верстах от хут. Ржевского впадает в еще более глу­бокую «Журавлину ростошь» — тема моего рассказа. Соединение этих двух глубоких ростошей имело у казаков плохую славу и переезд через них ночью часто, будто бы сопровождался всякого рода видениями. Вот что рассказывал про один такой случай Ку­зьма Петрович Крылов, казак хут. Ржевско­го. Кузьма Петрович — казак положитель­ный, трезвый, а не болтун какой-нибудь, что способен вам рассказывать небылицы.

«Поздней осенью, перед самыми замороз­ками, когда на «пашнях» уже никого не бы­ло, я с казаками нашего хутора Панфилом

*) Ростошь — овраг, балка.

Дьяконовым и Семеном Тороиным возвра­щался из Города с базара. С выездом мы за­держались. Это понятно, одно надо купить, другое продать, родне от семьи привет пере­дать, да и магарычишка Панфил Митрич пригласил выпить и таким образом выехали мы из Города в сумерки и прибежали на Журавлину уже глубокой ночью. И что-ж видим? Уперлись мы в десяток телег, та­рантасов перед самым спуском в ростошь. А ночь была темная. В чем дело, братцы? — спрашиваем. Подходит к нам Лапазинский казак Филип Ловягин и говорит: «Так де так, начали мы спускаться в ростошь, но там поднялся такой шум-гам, рев звериный, что возвратились обратно… Видно черти, прости Господи на слове, там свадьбу делают или своего начальника хоронят. Придется, знать, ждать здесь первых петухов, когда расточится вся эта нечисть…» Подумали, поразмыслили — делать нечего! Решили ждать первых петухов. В это время к ростоши подъехали два мужика на одной телеге, в Городе их видели. Одного из них звали Да­нилой из пограничного села Кулачина. Он был мужик всем известный и слыл за кол­дуна и за вора-конокрада при том же. Му­жик он был большой, сутулый и черный как цыган. Подъехали… Узнав в чем цело Дани­ла, пофыркивая ноздрями, стал над нами из­деваться: «Эх вы, трусы!… А еще казаками называетесь!… Казара вы несчастная!…» В другое время разве можно было бы перене­сти такой конфуз? А тут, братец мой, де­лать было нечего… Окружили мы его и го­ворим: «Выручай, мол из беды Данила! А уж на счет могарыча — будь спокоен…» — Как знать? Говорили же что с чертьями в дружбе живет… А может быть и душу свою им уже продал? — А он, Данила, подошел к своей телеге, вынул оттуда бутылку с вином, вылил ее без всякого поздравления себе в глотку, вынул из кармана кисет, что табашники носят и говорит: «Вот, для этих слу­чаев я закуску по известной мне «способи» приготовленную имею. Это тесто из гречне­вой муки на трех молоках и с табаком заме­шано. Молока эти — свиное, собачье и от черной кошки. Без этой закуски им свадьба не в свадьбу, насколько они уважают (т. е. любят) это». Когда он это показал, нам с Панфилом Митричем стало не по себе, омер­зительно и мы были готовы все свои вну­тренности на дорогу выбросить. А он, Дани­ла, сделал из этого теста шарики, налепил их по одному на каждый палец и приказы­вает мужику своему товарищу вести его подводу за ним, а нам следовать на две теле­ги расстояния сзади него. Да говорит при том же, боготступник, по мужичьи: «В сто­роны не глядеть, молитвов ваших не шеп­тать, а то нам хуже будя…» Нам пришлось спускаться последними. Мы связали все свои телеги, чтобы не отстал бы кто-либо из нас и тронулись. Действительно, когда Да­нила спустился по дну ростоши, то там под­нялся такой крик, рев, ад кромешный… По­том все затихло и мы благополучно пересе­кли ростошь.

Лапазинские казаки, что спускались пер­выми после Данилы потом рассказывали, что когда начался крик-рев Данила остановился и стал махать руками, как бы сбрасывая свою «закуску» направо и налево с криком непонятных слов. После каждого его крика, крик-рев притихал. Наконец, все замолкло. Данила сел в телегу и мы все тронулись за ним. Те же казаки рассказывали, что видели как будто что-то мельтешилось, смелькнуло вправо и влево, бросалось на Данилову «за­куску», как будто что то черное и с хвоста­ми. Но ночь была темная, а они были все-таки на некотором расстоянии от Данилы и по­этому точно различить и определить, что это было в действительности, они затрудня­лись. Когда же поднялись все на верх, то Да­нила, дыша тяжело говорил нам: «Ну, вот, и переехали ростошь… Могарыч за вами… Поезжайте по домам! А мне нужно остаться здесь один на один с «ним», с чертом, расчет сделать… А про случай никому ни слова!…»

В эту ночь у лапазинских казаков из лу­гов пропало несколько лошадей. И что мож­но сказать про этот случай? Махинации Да­нилы — сложны. Репутация колдуна была ему нужна. А его трагическая кончина — вскоре его нашли убитым на дороге, проли­вает некоторый свет на то событие в Журав­линой ростоши, в оправдание пословицы, ко­торую казаки даже самые наивные, любили повторять: «ничего нет на свете тайного, чтоб не стало явным…»

П. Фадеев

© “Родимый Край” № 107 — ИЮЛЬ-АВГУСТ 1973 г.