РОДИМЫЙ КРАЙ — орган обще-казачьей мысли

В 1936 году, вопреки моему желанию най­ти работу в какой-нибудь другой стране, мне пришлось подписать снова контракт с Глав­ным Губернаторством Западной Француз­ской Африки: единственное предложенное мне место в Бельгийском Конго я уступил одному из моих товарищей по корпусу, си­девшему давно без работы.

На пароходе было весело и приятно. Пос­ле Казабланки стояла чудная погода — сол­нечная, теплая и почти безветренная; куда ни глянешь — голубое небо без единой туч­ки.

Часов в пять пополудни ко мне подошел пожилой француз-чиновник и спросил: «Видели ли вы когда-нибудь «зеленый» луч? Это — очень редкое и красивое явле­ние».

Я ответил, что неоднократно раньше пы­тался увидеть его, но у меня ничего не вы­ходило и поэтому я стал сомневаться в прав­доподобности того, что о нем слышал. Мой знакомый, потерявший уже счет своим пере­ездам по морю, не смутился и продолжал: «Нет, «зеленый» луч — совсем не выдум­ка. Но он может быть схвачен только в осо­бых условиях погоды. Я говорю «схвачен» потому, что этот феномен длится миг, не больше секунды. «Зеленый» луч я видел не­сколько раз в жизни. Если вас интересует, пойдемте на воздух, на палубу. Сегодня об­становка очень благоприятная для наблюде­ния. Сам капитан корабля сказал это»…

Вдоль борта парохода, лицом к наступаю­щему закату, уже собралось много пассажи­ров. Они все тоже хотели увидеть «зеле­ный» луч. Солнце садилось и медленно при­ближалось к горизонту. Поверхность моря была покрыта мелкой рябью и на ней уже намечался длинный золотистый блеск. Он тянулся до самого горизонта и там море как будто пылало расплавленным золотом. Мой администратор говорил мне: «Следите очень внимательно за местом, где солнце должно соприкоснуться с линией водного горизонта, главное — за тем, как потом самая высшая точка солнечного диска, уходящего в воду, коснется поверхности моря»… От солнца уже оставался только верхний дугообразный отрезок. Он быстро становился все уже и уже… И вдруг от него в тот момент, когда его верхняя точка оказалась вровень с гори­зонтом, вспыхнул необыкновенно-яркий зе­леный широкий луч. Оп мгновенно озарил все: место, где только-что исчезло солнце, где лежал и тонул его блик, небо, и, как показалось все окружающее! Я закрываю глаза; все застилает этот красивый густой зеленый цвет… «О!» единодушно и гром­ко несется от борта парохода: в этот вечер все присутствующие видели «зеленый луч».

***

На этот раз мне было поручено изучить и картографировать округ Тенкодого. Недавно открытая англичанами в Голд Коаст золото­носная жила кварца придавала интерес моей будущей работе: жила проходила в деревне Нангоди, совсем близко от границы с Вер­хней Вольта. Будучи ориентированной к северо-востоку, она, по данным карты, должна была перейти на французскую территорию, так как несколько восточнее Нангоди Верх­няя Вольта образовывала острый, довольно значительный клин, глубоко заходящий к югу в английскую колонию и явно пресека­ющий направление жилы. Богатство золотом месторождения Нангоди было баснословное, по крайне мере в верхней части его.

Мне было приказано осмотреть вниматель­но жилу и, незаметно для англичан, устано­вить точно место ее теоретического проник­новения в Верхнюю Вольта.

Начав работу в округе Сенкодого, я спо­койно ожидал официального разрешения властей Золотого Берега на посещение руд­ника Нангоди. Страна Тенкодого, как и при­лежащие к ней части округа Уагадугу, — преимущественно гранитная, ровная и от­крытая. Мосси, населяющие ее, гораздо бо­лее дисциплинированы, податливы и общи­тельны, чем Леби.

Моя работа, сама по себе была здесь ме­нее сложной, местами даже простой и моно­тонной. Она шла быстро, большими этапами, с очень редкими ночлегами под открытым небом. Кое-кто из моих друзей-французов потихоньку, по-товарищески, предупредил меня, что начальник округа как-будто не­много обеспокоен моим появлением в его вла­дениях. По их словам, администратор был «послушным сыном» епископской миссии «белых отцов» Уагадугу и, под ее влияни­ем, покровительствовал в меру своих воз­можностей, всем ее единомышленникам. В частности, он благоволил и к миссии, разви­вавшей свою апостольскую деятельность, в Золотом Берегу, вблизи рудника Нангоди.

Та, в свою очередь заинтересованная в присутствии европейцев в своей округе, всячески помогала им влиянием на туземцев. Эта обстановка мне объяснила потом кое-что.

Получив необходимые мне бумаги и вы­яснив день моего визита на рудник англичан, я, работая на местности, двинулся на юг к границе.

Мои люди, уже в пути, улыбаясь, донесли мне, что в каждом лагере они находят одно­го и того-же мосси, который идет той-же до­рогой, что и мы в пограничный район. Он якобы послан по делам службы начальником округа. В каждом лагере он подробно рас­спрашивает, что я нашел нового и где имен­но, куда направляюсь дальше и т. д. Я по­нял, что этот человек подослан, чтобы сле­дить за мною. Тогда я поручил моему пова­ру Зага сказать ему под секретом поздно вечером, что я только-что нашел в прой­денном в этот же день необитаемом и без­водном участке очень много золота у под­ножья какой-то пальмы..

Зага точно выполнил мое поручение и со следующего дня посланный администратора сразу отстал от нас. Не знаю, что произошло с ним и что принес он показать начальнику округа, вернувшись в Тенкодого. Оказалось, что в каждом месте, где я брал образчики пород, он брал их тоже. Для кого — я не мог сразу понять, но злые языки передавали мне, что начальник округа Тенкодого очень интересовался ими, хотя об этом и не гово­рил.

Отвязавшись от моего соглядатая, я выс­лал вперед специального курьера чтобы пре­дупредить англичан Нангоди о точном дне моего прибытия к ним на рудник, а сам по­шел к границе самым коротким путем. На руднике я появился в гамаке со стороны, от­куда меня ждали меньше всего. Один из хозяев, уже окруженный несколькими гос­тями — европейцами, любезно принял меня и сразу предложил, не теряя времени, осмо­треть шахту и ближайшие окрестности мес­торождения.

Потом мы сели завтракать и за столом, от соседа — канадского миссионера, бывшего мне переводчиком, я узнал очень трогатель­ную историю открытия золотоносной жилы Нангоди. По словам Мистера Рида, владель­ца рудника, он с своим старым другом Мак-Тинессом, вторым владельцем Нангоди, очень долгое время поднимался совершенно безуспешно по Белой Вольта. Они надеялись найти подходящее место для разработки рас­сыпного золота. Так они подошли к самой границе Верхней Вольта и собирались уже покидать район, как вдруг прибившийся к их лагерю глухонемой мальчик-негритенок потянул Рида куда-то в сторону. Он привел англичанина в Нангоди, где тот, по указанным ему мальчиком глыбам кварца, сразу убедился в золотоносности и в бесспорном богатстве этого места.

Мак-Тинесс и Рид, ко времени моего посе­щения рудника, уже извлекли изрядное ко­личество килограммов чистого золота и раз­работка жилы шла без остановки. Виновник же находки месторождения был взят на руд­ник и жил теперь у них на положении и правах чуть ли не родного сына.

Выяснив все нужное на руднике, я вер­нулся на территорию округа Тенкодого. Ан­гличане, видимо, что-то чувствовали и мне было даже забавно, как они старались сбить меня с толку и запутать мои наблюдения на местности. Но это им не удалось: оказав­шись с другой стороны границы, я прямо по­шел туда куда нужно, то-есть в участок, в котором могло-бы существовать продолже­ние золотоносной жилы Нангоди.

К моему удивлению, там, в совершенно безлюдной глуши, среди высокой девствен­ной травы, я вдруг попал на прекрасную на­катанную автомобильную дорогу. На ней ва­лялись забытые или потерянные лопаты с клеймом английской фабрики. В этом месте я побывал уже раньше, видел там и квар­цевые жилы, и знал, что они по своей золо­тоносности ничего не имеют общего с место­рождением Нангоди. Но раньше к ним не вела автомобильная дорога, на ней не было ничего оставлено английского и на самих жилах не было заметно следов европейских разведочных работ. Было ясно, что англи­чане — народ энергичный и довольно — бес­церемонный — спокойно работали там, не спрашивая никакого официального разре­шения у французской администрации; они провели туда дорогу и, не найдя ничего для себя интересного в зоне возможного продол­жения жилы Нангоди, удовлетворились по­терей своей лопаты… Ведь, они были совер­шенно уверены, что никто из французов не появится в этом диком районе…

Подобранную лопату, с сопроводительным письмом, в котором я прозрачно и саркасти­чески намекал на бесцеремонность англичан, я отослал Мистеру Рид на рудник.

В отчетном моем рапорте начальству Да­кара я, как геолог, объяснил почему золото­носная жила Нангоди не может продолжать­ся на французской территории. О существо­вании же автомобильной дороги и о поисках англичан в пограничной зоне Тенкодого я никому не жаловался и не говорил. Это в общем, было не мое дело. Думаю, что адми­нистратор Тенкодого отлично знал о них, и умышленно закрывал глаза на нелегальность деятельности англичан. Подобное самоволь­ство французов на английской территории, я думаю, не прошло бы им безнаказанно.

Большие дожди уже начались и я сообщил начальству в Дакаре о своем намерении воз­вращаться обратно. Но Горная Дирекция от­ветила мне отказом и категорическим при­казом закончить полностью изучение ука­занного мне района Тенкодого. Страна стала превращаться в топкую равнину, а автомо­бильная дорога на Уагадугу оказалась до осени отрезанной из-за ряда снесенных или поврежденных мостов.

Подчинившись приказу, я продолжал ра­ботать еще недели три на местности, пока не выполнил все то, что требовал Дакар. Грозы и ливни шли теперь часто, а мне ос­тавалось еще добраться до Уагадугу пешком на носильщиках. Это представляло около двухсот километров пути по кратчайшим тропинкам и надо было еще успеть перейти до полного разлива, реки и реченки страны. Главным препятствием мне представлялась река Белая Вольта, но после долгих усилий мне удалось получить сведения о существу­ющем броде, в одном из самых глухих участ­ков. По моим подсчетам он был шириной ки­лометров с сорок и пересечь этот район в один этап, с переправой через Белую Воль­та, казалось весьма трудно. Тем более, что воду можно было найти только в ложе са­мой Вольта. Но это был единственный воз­можный маршрут.

Мой караван вышел в путь еще до рассве­та. К счастью, накануне прошла большая гроза и поэтому итти было относительно легко и прохладно. Втянувшись в этот дикий участок, я был разочарован и утомлен мо­нотонностью его пейзажа; по редким обна­жениям гранита и гнейсса, от него нельзя было ожидать ничего интересного для раз­ведки.

Часа в два дня мы пришли к броду на Бе­лой Вольта. Вопреки моим ожиданиям, в ложе реки воды оказалось немного и мы сво­бодно перешли на другой берег. Тут я не мог удержаться от профессионального любо­пытства — посмотреть, есть ли что-нибудь интересное в гравии реки и взять образчик промытого песка для изучения его точного состава. К моему большому удивлению, в гравии оказалось немало золота. Этого я ни­как не ожидал. Такая находка очень обрадо­вала меня. Можно было легко представить себе, как в Дакаре и тут в Мосси все откроют от неожиданности широко глаза, узнав о существовании золота в таком, казалось бы, ничего не обещающем районе! Правда, в нем до меня не было ни одного европейца, а туземцы Мосси не были знакомы вообще с золотом.

***

В Дакаре, в Горной Дирекции, после отъ­езда Малявуа, переведенного в Марсель, бы­ло как-то пусто. Заменявший его временно Легу появлялся очень редко в бюро геологов, а недавно-назначенный новый директор Гийянтон держался не сближаясь ни с кем. Но мне и Голубинову никогда не бывало скуч­но: наш новый сослуживец и приятель X. оказался очень забавным компаньоном и редко покидал нас в свободные от службы часы. У него был довольно-большой недоста­ток: он жил выше своих средств, то-есть жалованья, а жить ему хотелось. Таким об­разом, он был всегда в долгах и за него все время приходилось платить или доплачи­вать. Сослуживцы-французы быстро расши­фровали эту слабость X., искусно-прикры­тую его общительностью и оригинальностью, мы же, русские люди — решили не приме­нять к X. пословицы «дружба дружбой, а табачек врозь». От этого X. считал нас обо­их своими лучшими друзьями. Довольно-час­то он был не в силах вернуть денежный долг, а просил он взаймы легко и без тра­гизма; тогда он старался погасить «честно» свой долг вещами: то предлагал свой чемо­дан, то шелковый халат, в крайнем случае — пачку цветных карандашей Фабера… Несмо­тря на грозившие ему подчас неприятности, X. умудрялся всюду выходить сухим из воды. В критические моменты мы с Голубиновым спасали его, а он продолжал себя ве­сти в городе, как богатый человек. За спиной французы называли ею «кинематографичес­кий князь». X. любил придумать что-нибудь из ряда вон выходящее и если его выдумка выходила, то он радовался, как ребенок. Так раз он купил у негритенка совсем молодого удава. X. поместил его в деревянную клетку, во дворе Горной Дирекции. Мальчишки за копеечки приносили лягушек. X. кормил ими молодого удава и тот быстро рос. Захо­дившие в Дирекцию французы — наши об­щие знакомые и друзья осматривали удава и хвалили X. за его заботы о животном. Но однажды сослуживец-инженер, по рассеян­ности, наскочил на клетку с удавом. Тот от перепуга зашипел на него, а перепугавшийся француз побежал жаловаться начальству. X. было приказано в кратчайший срок уб­рать удава со двора Горной Дирекции.

Как раз в эти дни младшие офицеры 6-го артиллерийского полка с которыми мы дру­жили и встречались, пригласили нас троих к ним на обед, в собрание. X. в ответ на эту любезность, обещал угостить их вкусным и редким блюдом. В назначенный день, в раз­гаре обеда, наш старичек-повар поставил по­среди стола плотно завернутый горячий суп­ник. Наши хозяева — офицеры, заинтриго­ванные неизвестным блюдом, с удовольстви­ем принялись за белое нежное мясо, плавав­шее кусками в очень вкусном соусе. Все при­сутствующие нашли в мясе странный прив­кус, но продолжали есть его охотно до тех пор пока один молоденький офицер с нес­колько-удивленным выражением лица не пошел быстрыми шагами к перилам террассы… И только добрую неделю спустя офице­ры узнали, что они съели удава X.

В другой раз X. уговорил нас поехать на только-что пришедший в Дакар английский пароход, чтобы выпить в его баре хорошего виски. Это случилось вечером. X. только-что получил жалованье и хотел приветствовать нас. Отказать ему было трудно и мы поеха­ли.

X. воспитывался и учился в Англии. Гово­рил он по-английски блестяще и знал даже несколько его диалектов. Поднявшись на па­роход, он совершенно свободно завязал раз­говор в баре со всеми присутствовавшими там пассажирами. С одним из англичан, офи­цером-моряком этого парохода, у X. завязал­ся спор: англичанин утверждал, что в британ­ском флоте — и в коммерческом, а тем более военном — служба несется всегда настолько образцово, что на борту корабля не может пропасть даже какая-нибудь мелочь. X. вы­сказывал сомнения в утверждениях офицера и скептически улыбался от чего англичанин горячился все больше и больше. Спор дошел до того, что тут же, в присутствии всех, было заключено пари: англичанин настаивал на своем, а X., чтобы доказать обратное, обязы­вался в течении одного часа «лишить паро­ход чего-нибудь достаточно-громоздкого и связанного с именем корабля». Проигравший немедленно выставлял ящик виски. Все при­сутствовавшие должны были оставаться в баре, предоставив таким образом полную свободу действия X., без слежки и контроля над ним.

На пароходе шла очень оживленная раз­грузка и нагрузка. Большинство пассажиров было в городе. За работами, сохранностью имущества и общим порядком всюду наблю­дали дежурные и часовые. Как рассказал позже X., выйдя из бара, он пошел к команд­ному посту парохода и завязал там беседу с вахтенным офицером. Отвлекши его вни­мание в нужном направлении, X. перешел к другому борту. Там был прикреплен большой спасательный белый круг с именем парохода.

X. перочинным ножиком ловко подрезал ремни удерживавшие круг и тот шлепнулся в воду. Тогда X. по-французски обратился к одному из сновавших внизу в лодочке не­гров и велел ему выловить упавший круг и поднять его на борт парохода.

Мы все с интересом следили за стрелкой часов, приближавшейся к назначенной ци­фре… Вдруг за дверью поднялся шум и ругня: кто-то хотел подняться на палубу, но его не пускали… И вот дверь бара широко распахнулась и X. сопровождаемый каким-то мокрым негром, торжественно вкатил в помещение спасательный круг парохода с его именем. Была долгая минута общего оце­пенения, а потом раздался дружный хохот присутствующих. Единогласно было призна­но, что X. выиграл пари. Барман доставил из своих резервов ящик виски и вечер закон­чился весьма сериозным загулом.

Еще позже Х. как-то за обедом, пообещал нашему общему приятелю — молодому ди­ректору одной из трансатлантических паро­ходных компаний свободно унести к себе что-нибудь меньше 75 см. длинны, 50 см. ширины и весом минимально в 5 килограм­мов с парохода вскоре приходящего в Да­кар. И что-же? На следующий день после ухода указанного парохода во Францию, X. в нашем присутствии поручил отельному бою вызвать извозчика и отправил его на нем с большим пакетом и запиской на имя директора в бюро компании. В пакете ока­зались стенные часы из гостинной 1-го клас­са!.. Самое любопытное в этой истории было то, что пароход даже не заметил их исчез­новения, а ведь гостинная и примыкающий к ней бар были переполнены отъезжающими и провожающими! Нашему приятелю-дирек­тору пришлось радиотелеграммой сообщить вдогонку пароходу о потере им своих стен­ных часов во время его остановки в Сене­гале…

В это-же лето мы познакомились и очень подружились с капитаном 7-го полка сене­гальских стрелков Маршаном. Скромного ви­да, всегда подтянутый и приветливый со всеми, он выделялся на фоне, колониальных молодых офицеров своим орденом Почетно­го Легиона и Военным Крестом с нескольки­ми пальмами и звездами. Он получил их не­даром: его пост, сильно-выдвинутый в Мароканском Атласе, был окружен большими си­лами непокоренных арабов. Маршан со сво­им небольшим гарнизоном в течении несколь­ких дней доблестно отбивал атаки осаждав­ших. Отправляемые им с просьбой о помощи солдаты поста перехватывались противни­ком, но последний из них смог избегнуть смерти и сообщить соседнему посту о траги­ческом положении Маршана. Помощь при­была в последнюю минуту: отряд, освобо­дивший пост, нашел в нем небольшую кучку стрелков оставшихся в живых, но всех перераненных и среди них и лейтенанта Марша­на, окровавленного, у своего единственного действующего пулемета. Со своим ореолом героизма Маршан был кумиром унтер-офи­церов военного лагеря в Укаме. Они любили его за отсутствие в нем формализма, мелоч­ности и напыщенности. Эти унтер-офицеры при нем сами тянулись к разумной дисци­плине и старались, чтобы Маршан был до­волен ими. Нередко, по расписанию занятий, они заканчивали раньше указанного часа свои задачи, упражнения или работы. Удос­товерившись в этом, капитан Маршан рас­пускал людей по казармам. Другие же офи­церы манежили своих людей до официально назначенного часа, хотя им делать было уже нечего. Старшие в чине офицеры за это сво­его рода «своеволие» как-то сторонились Маршана и, говорили, просто не долюбливали его. Маршан был талантлив и общите­лен. У него не было большого образования, но он самоучкой прекрасно рисовал и играл на построенных им-же самим курьезных ин­струментах. Офицерское собрание в Уакаме было расписано его кистью, с рядом забав­ных пояснений или афоризмов.

С нами ему было весело и приятно. Мы искренне сожалели, когда позже пришлось расстаться с ним. Маршан был переведен во Францию. А в начале войны я узнал, что этот блестящий офицер, как и подобало храброму, доблестно погиб на передовых ли­ниях французского Берега Сомали.

Осенью, закончив дела в Дакаре, я отпра­вился обратно в Верхнюю Вольта. Ехал я пароходом, а от Абиджана поездом. С до­вольно большим опозданием, голодный по­крытый пылью от латерита и с пересохшим от жажды горлом, я добрался до отеля в Бобо-Дьюляссо когда обед уже был в полном разгаре. Я намеревался прежде всего приве­сти себя в порядок, но ко мне навстречу под­нялся из-за стола мой новый директор Гийантон и насильно заставил сесть с ним и при­няться за виски. Оказывается, он прибыл сюда дорогой через Бамако, где обвенчался и ехал теперь с молодой женой дальше на вос­ток, по делам службы, сочетая приятное с полезным. Он предупредил меня, что оста­нется в моем районе около недели, и пору­чил организовать совместную поездку по Верхней Вольта.

Гийянтон и его жена оказались очень про­стыми и милыми людьми. Вместо кажущейся сухости и даже недоброжелательности, я за­метил в нем некоторую застенчивость и то­варищеское расположение. Эти черты характера стали проявляться в нем. как только он почувствовал, что я не буду с ним фами­льярен. Мы поехали комфортабельно в боль­шом автомобиле, откуда, вдоль дороги, я удачно стрелял по диким цесаркам, кроли­кам и пр., а наша прислуга и вещи следо­вали за нами в отдельной камионетке.

Гийянтон не экзаменовал меня на местно­сти. У него были очень здравые взгляды на многие вещи и я чувствовал, что он придер­живался принципа: «ученого учить — толь­ко портить». Поэтому наше внимание сосре­доточилось на особенностях страны, которую он совсем не знал: на животных встречав­шихся около дороги, на священных крокоди­лах живших либо в лужах или болотах на окраинах деревень… Местную администра­цию я извещал заранее о нашем проезде те­леграммами. Оне, очевидно, были составлены весьма удачно: Гийянтон поэтому был всюду встречен, как Генерал-губернатор. В одном посту начальник его, одетый в полную па­радную форму, пришел сам представиться моему Начальству и долго потом еще мозо­лил нам глаза в лагере, усердствуя там, где его об этом не просили. А в столице, то-есть в Уагадугу, принимавший нас администра­тор, тоже при всех своих регалиях и затя­нутый в парадную одежду, в отсутствие ре­зидента, предоставил в распоряжение Гийян тона весь губернаторский дворец! Мой ди­ректор такого приема не ожидал и чувство­вал себя по-барски. Тем более, что время мы проводили непринужденно и весело, чему помогало постоянное присутствие «Клеман­со» — боя сопровождавшего Гийянтон.

«Клемансо», сравнительно уже пожилой черный слуга, принадлежал к исчезавшей категории негров, которая хорошо уживалась с белыми и добросовестно служила им. В ви­де особого расположения, европейцы назы­вали их по кличкам и дорожили ими. Если у Гийянтона был «Клемансо», которого я знал уже давно по станции Бамако, то у ме­ня за столом в дакарском отеле служил «Бордо». Существовал еще «Виски» и дру­гие, порою с совсем нелепыми кличками.

«Клемансо» был небольшого роста, мед­лительный, меланхоличный. С первого взгляда он был точной копией взрослого шимпанзе, то-есть с лицом такого-же типа и с ненормально-длинными руками, доходив­шими почти до его колен. Порою он забавлял нас своими довольно-удачными и незлоби­выми остротами.

С отъездом Гийянтона работа моя пошла нормальным темпом, без особенных непри­ятностей и приключений. А незадолго до мо­его возвращения в отпуск во Францию, ко мне зашел в бюро в Дакаре один знакомый инженер и предложил проделать для его об­щества в Индокитае техническую экспертизу по золоту. Он обещал сам испросить разре­шение на мою поездку непосредственно в Министерстве Колоний в Париже. Повидать Дальний Восток было давнишней моей меч­тою и я поэтому быстро дал согласие инже­неру. Вскоре, уже во Франции, я получил от своего начальства согласие и поощрение на поездку в Индокитай. Меня только просили возможно скорее вернуться потом в Запад­ную Африку.

***

Я выпущу здесь главу о моем пребывании в Аннаме: она настолько отличается от об­становки тропической Африки, что нарушила бы единство впечатления у читающего меня.

И так проделав экспертизу в районе к югу от Турана, я сел в конце 1938 года на «Д’Артаньян», возвращавшийся из Кобы в Мар­сель. Уже в ближайшие дни на пароходе на­чала намечаться какая-то суматоха и беспо­койство: радио передавало тревожные све­дения о назревающей войне. Чемберлан со своим зонтиком старался в эти дни уладить положение и усмирить немецкие страсти. Пассажиры советывались между собой как им поступать если с объявлением войны наш пароход окажется интернированным в одном из портов. Спросили мнение и у меня. Я от­ветил, что мы успеем спокойно вернуться во Францию, а война действительно будет, но позже… И гут я оказался прав.

Мне не удалось побыть достаточно с мо­ими дорогими родителями: недели две спу­стя по возвращении в Париж я получил из Министерства Колоний извещение о том, что билет на пароходе в Дакар мне уже задер­жан.

***

В конце декабря я снова отправился в до­рогу. В этот раз у меня в пути, между Бор­до и Дакаром, предстояла только одна оста­новка в Фунчале, на острове Мадере. Там я никогда до этого не бывал. Нас собралась не­большая группа — три француза и я чет­вертый. Мы решили вместе съехать на берег и осмотреть бегло Фунчал, между прочим — ознакомиться на месте с его прославленной мадерой. Этот день совпадал с католическим сочельником и на пароходе вечером готови­лись празднества.

Пароход остановился на рейде довольно далеко от скалистого берета. Мы добрались до Фунчала в очередной моторной лодке.

В городе, как в Лиссабоне, мостовыя были построены из продолговатых голышей, уста­новленных вертикально. По словам жителей, это не допускало скольжения колес и шин даже на самых опасных крутых поворотах. Любопытно было видеть так-же передвиже­ние обитателей города в санях, запряженных парой волов и украшенных балдахином. Тут же держались парадно-разодетые парни, предлагая гамак для прогулки; они несли его попарно на своих плечах, галантно раз­влекая клиентов.

Мы объехали часть острова в такси, про­буя мадеру на разных виноградниках. В го­роде ее подавали в кафе цельной бутылкой, а в погребках — из боченков, с прикреплен­ными к ним этикетками с указанием места и года.

Конечно, к вечеру мы почувствовали себя сильно «намадерившимися» и решили воз­вращаться на пароход. Но один из наших компаньонов — маленький француз, еду­щий в Слоновый Берег, вдруг исчез. Мы под­няли тревогу, долго искали его и еле-еле нашли. Он очень устал и был, как «зюзя», но чувствовал себя хорошо и так счастливо, что наотрез отказался ехать на пароход. Ос­тавалась последняя моторная лодка, но наши увещания не действовали на него. Он даже начал плакать, уверяя, что потерял обру­чальное кольцо и что без него никуда не пое­дет дальше. Пришлось привезти его силой на пристань и силой снести в моторную лодку. Он продолжал плакать и пробовал сопротив­ляться ногами, но из-за своего маленького роста его ноги выделывали разные пируэты в воздухе, не касаясь земли. Мы все-таки благополучно доставили нашего приятеля на пароход. В конце обеда мы пошли навестить его: он сидел в смокинге, в высокой остро­конечной шляпе астролога, усеянной серебрянными звездами, и продолжал неутешно плакать над недоеденной индюшкой.

В Горной Дирекции Дакара я не нашел больше Гийянтона: он был переведен в Ми­нистерство Колоний в Париж, а его место занял Сейер, довольно-пожилой уже горный инженер, интересовавшийся только практи­ческой стороной геологии.

Продолжение моей картографической ра­боты в новом участке Верхней Вольта было резко приостановлено осенью 1939 года: я получил задание выполнить ряд срочных изысканий для строющейся железнодорож­ной линии Бобо-Дьюляссо — Уагадугу.

Приданный мне в помощники Голубинов должен был в это время опробовать некото­рые негритянские разработки по золоту. По­том мы вместе должны были быстро «под­нять» туземную добычу золота, как имен­но — это нам не указывалось Дакаром. Дело касалось Верхней Вольта, которую я знал хорошо, и, главным образом, — страны Леби, золотоносной, но давно уже истощенной. По­этому я особых иллюзий на успех себе не строил и чувствовал, что нам будет трудно.

В Дакаре сильно пахло войной. Все мои сослуживцы-французы как-то притихли в защитной форме мобилизованных солдат, унтер-офицеров и обер-офицеров. Я с любо­пытством следил за тем что проходило перед глазами и старался выяснить самому себе на­строения французов. В просторной зале отеля в котором я останавливался много лет подряд, за обедом рядом с моим столиком очутился соседом артиллерийский полков­ник. С первых же наших разговоров выясни­лось, что в войну 1914 года он, выйдя перед этим из большой школы и став офицером, провел все время в Испании, занимаясь там службой связи по радио. За его туманными объяснениями чувствовалась деятельность по контрразведке. Он был разговорчив. Обсуждая тогдашнее тревожное положение в Дакаре, полковник мне высказывал целый ряд своих мыслей, с которыми я не был со­гласен. Приходилось порой довольно-серьез­но спорить с ним. Я слушал его и удивлялся, что он — полковник французской артилле­рии был настроен в общем, так-же, как и офицеры Батье, у капитана де-Брюшар. Ча­ще всего он возвращался к убеждению, что в случае военного конфликта между Гер­манией и Францией, немцы будут немедлен­но разгромлены. Я отвечал ему, стараясь не задеть его национальную гордость, но все же с долей скептицизма и это, видимо, не удо­влетворяло его. Полковник с досадой пере­спрашивал меня: и Вы этому не верите?.. «Я не пророк, но и пророчествам слепо не верю», отвечал я. «Почему же Вы не вери­те?..» В это время в обеденную залу отеля входили с улицы два унтер-офицера в фор­ме, но… их рубашки без рукавов были расстегнуты почти до пояса, головные уборы — пилотки засунуты под погон на плече. Прав­да на дворе было жарко!.. Один из унтер-офицеров, входя, продолжал курить папиро­су, а его товарищ разговаривал с ним, сохра­няя слюнявый окурок на нижней губе. Они прошли так близко от полковника, что чуть не задели его, но не обратив ни малейшего внимания на его офицерские галуны, ни на несколько колодок орденов… — «Вот поэто­му» кивнул я головою на проходивших унтер-офицеров.

«Но у нас во Французской Армии иная форма дисциплины, чем в Германии: созна­тельная, действительно демократическая, а не слепая и тупая»… — «Дисциплина, по своей сущности, повсюду приблизительно одинакова, но ожидать многого от солдат, по­являющихся в общественном месте в распу­щенном состоянии и пускающих дым в лицо своему штаб-офицеру, вместо отдания чести, ничего не обещает хорошего на фронте, в обстановке войны»… «Дух Армии и Нации важнее»… — «Нет, не всегда, возражал я»: после войны 1914-18 гг. произошло немало существенных перемен в средствах и мето­дах ведения войны. Некоторые из них спо­собны подавить и дух Армии, и дух Нации». «Например?» — «Например: сила и насы­щенность огня… Усовершенствованное искуство ведения уличного боя»…» А откуда вы все это знаете?» как-то загадочно покосив­шись на меня, спросил полковник. — «В свое время я интересовался подобными во­просами», ответил я и перевел разговор на другую тему: мне незачем было объяснять ему, что я недавно записался на военные курсы ген. Головина и с удовольствием знакомился с новыми веяниями в этой отра­сли.

© “Родимый Край” №121 МАРТ – АПРЕЛЬ 1976