Новый директор торопил меня с отъездом. Он, отпуская нас, повторил, что ни я ни Голубинов мобилизации не подлежим. Поэтому мы спокойно, прибыв в Верхнюю Вольта, направились прямо в Гауа, главный пост страны Леби. Начальником его был теперь администратор Вазэй, кончавший здесь свою колониальную карьеру.
Принял он нас в бюро и был в разговорах сух, не совсем любезен и даже подозрителен. Мне пришлось объяснить ему причину нашего приезда в его округ и также программу порученных нам работ. Но мои разъяснения не только не вызвали одобрения с его стороны, а скорее заставили попробовать вмешаться в наши планы: он считал, что все зависит от него одного, как от единственного начальника страны. Тогда нам пришлось предъявить ему свои полномочия от лица Главного Губернатора Французской Западной Африки и тут Вазэй смирился. Я его убедил, что без поддержки местной администрации у меня ничего не выйдет, но тогда и у него самого будут очень серьезные неприятности. Иными словами — мы оказывались нужны друг-другу в данном случае.
Позже эти первые шероховатости наших отношений стали сглаживаться и в конце концов, перешли в дружбу.
Вазэй был властным, требовательным и честным, без всякой фальши. Из-за этого он подчас казался грубоватым. Он отдаленно напоминал мне моего первого директора Гриньон. Оба они принадлежали к исчезающей категории старых колониальных представителей Франции со всеми их крупными недостатками и положительными качествами.
Поручив Голубинову выяснить возможности организации негритянских работ по золоту в окрестностях поста Диебугу и потом около Гауа, я уехал производить исследования для железной дороги Мосси. Во главе правительственных работ стоял маленький необыкновенно-подвижной и способный инженер — путеец Фурнье.
Первую часть поставленной мне задачи я выполнил с изумительной быстротой и точностью. Главное же — мои данные снижали во много раз цены определенные подрядчиками. Эти последние пришли в ярость и потребовали матерьяльных доказательств на месте.
На следующий день все главные заинтересованные лица, под моим водительством, выехали в нескольких автомобилях и убедились на местности в справедливости моих указаний. И ничего в этом не было удивительного, так-как данный район я уже исколесил вдоль и поперек, составляя геологическую карту страны. Разведчики же от частных предприятий или просто просмотрели многое существенное или нарочно промолчали о более выгодных для Правительства варьянтах работ. Так или иначе недели через две я получил от губернатора Слонового Берега Кросиктия официальное письмо с благодарностью за мою отличную деятельность для железной дороги Мосси.
В разгаре дальнейших работ я получил телеграмму с извещением о том, что Голуби нов, как подлежащий мобилизации, уже отправлен на сборный пункт в Абиджан Немного позже я сам был вызван в Уагадугу для представления местному военному начальству. Война началась и события стали разворачиваться с необыкновенной быстротой.
В Уагадугу я явился полковнику. Хотя меня уже официально уведомили еще раньше, что в случае мобилизации, я попаду в 6-й артиллерийский полк, стоявший в Дакаре, этот полковник довольно недружелюбно объявил мне, что я буду направлен с первой же партией мобилизованных в 1-ый сенегальский пехотный полк. Я чувствовал какую-то неурядицу и бестолковость. Меня посадили на стул в соседней комнате и заставили ожидать какого-то. видимо, более ясного решения обо мне. Наконец, ко мне подошел пожилой штабной офицер, с которым я был немного знаком, посмотрел мне в глаза, устало вздохнул и негромко сказал: «Вы никуда не поедете… уже поздно… Возвращайтесь обратно, а если будут какие-нибудь перемены, Вас известят».
С отъездом Голубинова, проэкт об организации и поднятии туземной разработки золотых месторождений Верхней Вольта отпал сам собою. Оставалось единственно возможное: наладить с Вазэй скупки золота прямо у леби. Этот способ не требовал особых технических знаний, но, к сожалению, успех его попадал в зависимость от доброй воли начальника округа. Моя же роль сводилась к простейшим манипуляциям мелкого торгового агента, то есть контролю, очистке, взвешиванию, оценке сдаваемого мне леби золота, составлению поименных списков с указанием выплаченных сумм и т. п.
Иметь дело с леби было очень трудно из-за особенностей страны, с которыми считались только знающие ее. В Леби работой по золоту занимались исключительно женщины и только добровольно. К помощи мужчин оне прибегали в крайних случаях: для рытья глубоких колодцев или для дробления больших глыб золотоносного кварца. Все негритянки работали индивидуально, в часы и в местах, которые оне выбирали сами. Переменить что-нибудь в их обычаях и ходе работ не могли практически даже полновластные хозяева района — то-есть начальники округов. Вазэй, узнав, что моя деятельность сведется теперь к скупке золота и сдаче его Правительству через администрацию Абиджана, начал предпринимать меры к возобновлению работ леби на приисках с наступлением первых дождей.
До начала моих операций по золоту оставалось еще месяца полтора-два. Я посвятил их на продолжение и завершение своих изысканий для железной дороги Мосси. В одном из отчетных рапортов, касавшихся прокладки пути в окрестностях деревни Тьере, я предложил провести линию недалеко от марганцевого холма, открытого мною еще в 1931 г. Мое предложение успеха не имело, но зато какой-то служащий частного предприятия получил премию за «вторичное открытие» этого месторождения марганца. Ни мое возмущение, высказанное позже официальным письмом Директору Горной Дирекции Западной Французской Африки, ни последующие разъяснения по поводу открытия мною марганца Тьере, никакого впечатления не произвели и это довольно скабрезное «открытие» постепенно заглохло на совести получившего премию и допустившего ее начальства.
После разрешения кое-каких технических вопросов, мне предстояло еще выбрать наиболее подходящее место для постройки серьезного железнодорожного моста на реке Черная Вольта. Для этого я должен был пройти вдоль реки и отметить на карте с большой точностью подходящие для постройки пункты. В указанном мне для этого секторе реки, к северу от Воромо, была лишь одна маленькая деревушка с лагерем и я расположился в ней. К Черней Вольта от деревушки вела пешеходная тропинка, но вдоль самой реки простиралась глушь, покрытая высокой сухой травой и зарослями кустарника. Продвигаться в ней было очень утомительно и даже опасно из-за разных чисто-африканских возможных неожиданностей. Со мной было человек десять рабочих. Мы пробирались через заросли медленно, но безостановочно: я решил в один день обследовать намеченный район и к своей радости, нашел в нем два подходящих пункта для постройки моста, с прекрасными обнажениями свежего гранита в ложе реки.
Солнце начинало снижаться. Вдруг мои рабочие бросились в рассыпную… Я остановился и увидел шагах в двадцати от себя, на толстой ветке небольшого дерева, взрослую пантеру. Она взмахнула несколько раз хвостом и выбрав направление, прыгнула в сторону, в траву. Каково-же было мое удивление, когда успокоился переполох, встретить метров сто дальше негритенка-мальчугана лет восьмидесяти. На нем была рубашенка и трусики, а в руках небольшой лук со стрелами. Он оказался школьником из Воромо, отпущенным оттуда в отпуск на несколько дней. Я спросил его: «Что ты тут делаешь?» Он ответил: «Охочусь на разных птиц». Действительно, за его спиной висело несколько убитых красивых птичек.
«Как же ты можешь бродить тут один? Видел сейчас совсем рядом пантеру?» «Видел… Так она же ушла?!» В это время на противоположном берегу реки послышался шорох, потом треск ломаемых зарослей. Присмотревшись, я заметил там человек шесть взрослых голых негров, с поспешностью удалявшихся в сторону «А это кто?» спросил я о них мальчика. Тот, как показалось мне, с легкой усмешкой, взглянул на меня: «Не знаю…» Было ясно, что школьник лгал: заросли, глушь, пантера… тут же негритенок-охотник… рядом какие-то здоровые парни, чего-то испугавшиеся… я ничего не понимал… Но случайностью тут оказалась только пантера. Остальное все объяснилось позже.
Закончив задачу, очень усталый, но довольный собой, я вернулся в лагерь уже после захода солнца. Из-за духоты я велел приготовить мою кровать на дворе. Вещи же мои, в том числе железная кантина с бумагами и деньгами, были сложены рядом, на терассе лагеря, в каких-нибудь пяти метрах от меня. Носильщики и рабочие устраивались на ночлег тоже под открытым небом и тоже совсем вблизи. Я привел себя в порядок, переоделся в пижаму и, пока мой повар готовил еду, велел бою принести мне выпить. Я сам налил себе вина в стакан и разбавил его прохладной водой. Ночь была чудная — теплая и полнолунная. Наслаждаясь отдыхом, я не спеша выпил свой стакан. Почему-то после этого мне сразу не захотелось есть и я почувствовал прилив необыкновенной усталости. Крикнув повару, чтобы он ел сам приготовленный мне обед, я залез под сетку походной кровати и почти моментально заснул…
Я проснулся среди ночи. Царила полная тишина. Луна стояла над головой. Со стороны спящих рабочих доносилось мирное похрапывание. Мне вдруг почему-то стало не по себе: приподняв осторожно голову, мне показалось, что один из рабочих, лежавших немного поотдаль от других, не спал, но лежа на животе, смотрел в моем направлении. При моем движении он быстро опустил голову. В то же время я как будто услышал шорох и шопот на терассе лагеря, мягкие шаги и удаляющийся шелест листвы вдоль тропинки, уходящей в заросли… Но, когда я подумал, что следовало бы встать и выяснить в чем дело, а, главное, принести к постели двухстволку и патроны, голова моя упала на подушку и я снова крепко заснул…
Солнце уже поднялось, когда я проснулся. Бой настойчиво предлагал мне горячий кофе. Но когда я пошел за туалетными вещами на террасу лагеря, то, вместо моего чемодана, я увидел там пустое место. С чемоданом, в котором находились мои личные деньги и довольно-крупная сумма для расплаты с рабочими, исчезли все мои носильные вещи, шлем и пр. Таким образом я оказался как-бы арестованным в этом лагере на несколько дней. Повторилась, в общем, с некоторыми вариантами история моего ограбления в 1928 году, на посту Мальба, в Леби. Но в этот раз мне было много легче, так как я состоял в миссии, посланной Главным Губернаторством и в моей судьбе местная администрация была обязана принять живейшее участие. Так это и произошло.
Я сейчас же отправил курьера-пешехода в ближайший пост Боромо и оттуда разослал соответствующие телеграммы во все окрестные административные центры.
На следующий день, совершенно неожиданно для меня, в лагерь приехал на автомобиле дружественно ко мне расположенный топограф Пьер. Узнав о случившемся, он моментально понесся за добрых двести километров в Бобо-Дьюлассо. Через двадцать четыре часа он был обратно со шлемом, необходимой одеждой, туалетными атрибутами и новым денежным авансом.
Расследование моего дела взяло немало времени, но однажды меня вызвали к начальнику округа Кудугу. Администратор — человек атлетического телосложения, видимо деловой и опытный, провел меня в одну из комнат. Там на полу лежал большой ворох европейской одежды и белья. Администратор сказал: «Вас двое ограбленных: Вы и один белый миссионер. Разберите эту кучу и ваши вещи отложите в сторону». Чиновник тут же рассказал, как ему удалось накрыть воров. Это оказалась целая хорошо организованная и опасная шайка.
Следствие, начатое по моим указаниям, установило, что мальчишка, которого я нашел на берегу Черной Вольта, был разведчиком банды и он стал следить за мною, как только я появился в Боромо. Среди моих рабочих был или были тоже осведомители. Шайка, пронюхав, что я буду подниматься к северу вдоль реки, начала спускаться навстречу мне. Из предосторожности они следовали на юг по восточному берегу, а на западном оставили для связи школьника. Встретившись со мною неожиданно на самой реке, грабители, боясь выдать себя, бросились прочь при моем приближении, но только для того, чтобы я потерял их из виду; а дальше они и мальчишка следовали за мною на почтительном расстоянии до самого лагеря. Там в питьевую воду была подмешана крепкая доза снотворного. А потом все кончилось так, как я и описал. Воры ничего другого унести не смогли, так как я тогда проснулся. К их счастью в этот раз со мной не было вооруженного солдата-конвоира.
Начальник округа Кудугу вернул мне позже и украденные деньги. Он нашел их у нескольких грабителей и в разных местах. Последнюю часть пропавшей суммы он нашел нетронутой, в моем бумажнике. Вор спрятал его в соломенной корзине для ловли диких пчел, на верхушке дерева, далеко от жилья.
* * *
Покончив с работами для железной дороги Мосси, я занялся вопросами туземных промывок и скупки золота для Французского правительства.
По моим указаниям, к броду на Белой Вольта, где я случайно нашел золото в достаточном количестве, была проведена автомобильная дорога. Она начиналась в деревне Гаохо и через двадцать километров пути в совершенно необитаемом районе останавливалась на самом берегу реки. Тут был выстроен лагерь для меня и для будущих рабочих.
Как-только стало возможно проехать туда, я с несколькими своими черными помощниками отправился на Белую Вольта. Предыдущие данные по золотоносности ее гравия вполне оправдались контрольной промывкой. Быстро собрав необходимое количество золота для серьезного анализа, я вернулся в Уагадугу. Я передал его там Резиденту. Луво недоверчиво принял от меня пробирку с образчиком амальгаммированного золота и несколько раз переспросил меня: «А Вы уверены, что это — настоящее золото?..» Мне пришлось каждый раз, с легким ироническим вздохом, отвечать: «Да, я уверен»… Тут Луво немного оправдывало то, что в округе Уагадугу никогда не было даже слышно о существовании золота.
В Абиджане я получил аванс в 200.000 франков для предстоящих скупок золота. Там же я сам выбрал себе двух телохранителей из бывших солдат, а потом представился моему местному техническому начальству инженеру Леви. Он сообщил мне, что начальник Горного Отделения Слонового Берега — Барден указал в официальных своих рапортах 100 килограммов золота, как общий вес годичной негритянской добычи в Леби. Правительство, доверяя Барден, решило требовать от меня поставку не меньше этих 100 килограммов в год. Согласно декрету Правительства я и мой товарищ по службе Болгарский назначались единственными скупщиками драгоценного металла на север и на юг Слонового Берега. Вся ответственность за успех выполнения поставленной задачи практически ложилась на нас, но самый-то успех зависел совсем не от наших личных качеств, а от местной администрации: она одна могла, по крайней мере в Леби, заставить туземцев работать интенсивным образом. Малейшее мое участие в распоряжениях белой власти на месте было бы вторжением в дела управления администрации и Вазэй этого не потерпел бы никогда. С другой стороны перевести добровольный труд женщины леби на обязательную работу, да еще с принудительной выплатой бумажными деньгами за добытое золото, было совершенно невозможно.
Меня очень смутило то. что высшее административное начальство обратилось по этим вопросам к какому-то Барден, который никогда даже близко от Леби не бывал, да и в золотом деле едва ли смыслил достаточно. Я полагал, что было-бы логичней и вернее советоваться со мною: Леби я знал вдоль и поперек, со всеми его туземными разработками золота, еще с 1928 года и главные цифры все были у меня в голове. Оне были получены разведкой в частной компании и позже в администрации в течении добрых 10 лет. Я тогда мог бы даже уточнить, что цифра возможной годовой продукции, которую указал Барден, была просто, за неимением данных, взята им из книги Губернатора Лябурэ. Но Лябурэ писал ее по своим воспоминаниям о Леби в незапамятные Бремена, но с тех пор прошли многие-многие десятки лет… Поверхностные же месторождения золота беднеют или истощаются, как и все природные ресурсы. И с этим каждый толковый человек должен считаться.
Я пытался объяснить Леви неосновательность и фантастичность рапорта Барден о возможностях Леби, но он, неизвестно почему, поддерживал Барден. Пришлось пожать плечами и закончить разговор ничего не обещающей фразой.
Мне представлялось, что Барден хочет возможно скорее утвердить за собою репутацию очень компетентного или просто нужного человека. Видимо это было ему необходимо в разгаре войны.
До открытия первых скупок золота в Леби, подготовить которую должен был начальник округа, у меня оставалось свободное время. Я занялся организацией прииска на Белой Вольта. Присланных мне несколько десятков мосси я разбил на маленькие отдельные партии и обучил их промывке гравия. Мои мосси никогда не видели раньше в своей стране самородного золота. Они буквально столбенели, когда особым движением руки я останавливал в наклонном положении тарелку с оставшимся от промывки черным песком и из-под него появлялся драгоценный металл в виде блестящей желтой дорожки… Такое же впечатление чего-то чудесного производил на них и ход амальгаммации, где крупинки и чешуйки золота прыгали в воде, как маленькие блошки, на большую каплю ртути и быстро растворялись в ней. Непонятным им было и то, что небольшие куски амальгаммы, которые я прокаливал на огне, перед их глазами, из корявых грязно-серых становились чистыми, золотого цвета…
Как только из Дакара пришел результат анализа, я вычислил стоимость золота Белой Вольта. Основываясь на этой цене, я произвел оценку выработанного артелями золота в ложе Белой Вольта и тут же купил его у своих рабочих.
С получкой первых денег все возможности недоверия со стороны мосси исчезли и работа пошла дружно.
Но вскоре, как и в большинстве новых починов в Африке, стали появляться затруднения. Во-первых один из рабочих стал уговаривать мосси бросить прииск и разойтись по домам, так-как в зарослях на реке он якобы, видел уже несколько раз злого духа, который недоволен всем и грозит наказать мосси за то, что они здесь. Произведя расследование, я добрался до агитатора и выгнал его из лагеря. Дальше: медицинское отделение борьбы с сонной болезнью в Уагадугу потребовало от меня присылать ему регулярно, в пробирках, для исследования в лаборатории, живых и убитых мух цеце. Как и во всех других местах колонии, где существовали ручьи, реки или болота, цеце на Белой Вольта было очень много. К удивлению специалистов, из сотен и сотен образчиков цеце — убитых и живых — ни один не оказался зараженным. Иными словами, мой сектор был признан совершенно здоровым, несмотря на уйму жившей в нем цеце. И все же Администрация Уагудугу требовала от меня проведения предохранительных санитарных мер: полного очищения от всякой растительности ложа реки и ее берегов, на сто метров ширины в каждую сторону. Это влекло увеличение числа рабочих и, конечно, повышение себестоимости золота. Каприз Администрации Уагадугу казался еще более вздорным, когда человек знающий Верхнюю Вольта, перебирал в памяти случаи зараженных сонной болезнью мест, где сама Администрация и не думала предпринимать того, что требовала от меня. Да и в Леби Вазэй совсем не интересовался, жалит или не жалит негритянок цеце; никаких «предохранительных санитарных мер» он предпринимать не будет, хотя именно эти негритянки работают в местах с цеце! Но в Мосси оказался европеец, то-есть я, на которого можно было навалиться сразу нескольким контролям: «в Леби, мол. жители привыкли ко всему, а у нас — дело новое» Так они, может быть, думали про себя. Я же только жалел, что навязанные мне санитарные работы я должен оплачивать из аванса, а не доктор борящийся с сонной болезнью, в крайнем случае — администрация округа Уагадугу.
Мой лагерь был расположен на обрывистом берегу реки. В конце сухого сезона Белая Вольта частично пересыхала. В ложе реки, в наиболее глубоких ее местах, оставалась вода и в ней всегда держалось много крокодилов. Вода нигде не оказывалась стоячей, так-как в невысоких перекатах между двумя соседними водоемами вода просачивалась через слой песка в достаточном количестве и с определенным напором.
В свободное время я постреливал из винтовки по крокодилам и, в общем, вполне удачно. Мои рабочие — мосси охотно ели мясо крокодила; шкуры же молодых животных я задерживал для себя, а зверей постарше отдавал целиком людям. Они были в восторге: чуть ли не весь лагерь ходил теперь в новых сандалиях из крокодиловой кожи!
Однажды я убил зазевавшегося у самого берега крокодила. Зверь от выстрела перевернулся ярко-желтым брюхом кверху и лежал неподвижно. Вызванные мною люди хотели нести его в лагерь на руках, но я, из предосторожности, запретил трогать крокодила; по моему приказу, они устроили из коры деревьев нечто вроде каната с подвижной петлей на конце. Петля была наброшена на оконечности хвоста крокодила. Так мосси притянули убитого зверя в самый лагерь, тащща его в воде вдоль берега.
Вернувшись домой, я остановился от удивления: на туше наполовину освежеванного крокодила, окруженный несколькими помощниками, сидел какой-то парень и спокойно отделял шкуру от мяса небольшим ножем. Сердце же зверя продолжало биться, подпрыгивая, как большой мячик!… «Ты с ума сошел снимать шкуру с живого крокодила?» закричал я на негра. Тот недобро блеснул на меня глазами и спокойно ответил: «Ты же отдал его твоим рабочим?… А остальное не касается тебя»…
Меня кто-то осторожно тянул за рукав. Это был мой молодой Сумаиля, преданный и вежливый мосси, которого я сделал надсмотрщиком. Я понял, что не надо настаивать, но, чтобы сохранить свой авторитет, я сказал: «Зверь еще жив. Он, действительно, принадлежит теперь моим людям, но я требую, чтобы ты сейчас же убил его. Иначе может произойти несчастье, а за все ответственней я… Если ты не исполнишь приказание, я велю сбросить крокодила в воду» — и с этими словами я ушел к себе. Сумаиля догнал меня: «Вы правильно сделали, что не спорили с ним: он опасный».
«Почему?» поинтересовался я. «А потому, что ему подвластны все здешние заросли и пространства. Все железо и вся вода в кантоне принадлежат ему»…
«Что ты говоришь за ерунду?» перебил я Сумаиля.
«Да я не умею все хорошо объяснить вам. Но он от отца и деда знает кузнечное ремесло и все работы по железу. Он же, когда надо, ищет сам воду, указывает точно, где надо открыть колодец».
Человек этот по-настоящему заинтересовал меня: «Как же он ищет воду?»
«Ногами… Вот так медленно — медленно ходит, что-то нащупывает ступнями… Чаще без результата; тогда говорит: «Воды тут нет», но было несколько раз, что он в других местах вдруг останавливался и произносил: «Тут есть вода. Копайте колодец»… и воду находили».
По опыту предыдущих лет я понял, что этот мосси — один из местных колдунов. Все они так или иначе были опасны и для белых, и для черных. Но вместо того, чтобы его сразу удалить из лагеря, я предложил ему остаться у меня и работать, как кузнец. Он охотно согласился и прекрасно работал все время.
Немного позже я решил разведать по золоту ложе Белой Вольта к югу от моего лагеря. Этот район был продолжением моего необитаемого сектора. Поручив дела лагеря одному из моих солдат-конвоиров, я со вторым и небольшой группой рабочих ушел вниз по реке.
Пейзаж окрестностей не менялся. В лужах воды встречались крокодилы; порою от реки уходили поднятые газели, антилопы; где-то впереди сбоку мычали буйволы… Разведав более двадцати километров пути, мы остановились ночевать под открытым небом. На следующий день, продвигаясь дальше на юг, мы набрели на диковинное место: в ложе реки, в луже мутной воды, дремал матерой крокодил, но рядом, метрах в двадцати — не больше от этой лужи, оказалось довольно значительное пространство, занятое необычно-чистой и прозрачной водой. На поверхности то и дело появлялись какие-то большие точки и сейчас же исчезали. Люди, спустившиеся со мною с обрывистого берега к самой воде, присматривались к ним и, как и я, не могли понять, что это такое. Очень заинтригованный подобным явлением, я лег плашмя на землю и тогда лишь убедился, что большие точки, замеченные нами, были ничто иное, как оконечности рта огромных широких рыб, длинной значительно больше метра. Рыбы, которых я рассмотрел в кристально-чистой воде, периодически поднимались, глотали на поверхности воздух и снова уходили в глубину…
Размышляя, я решил, что ненормальная чистота и прозрачность воды может быть объяснена наличием в данном месте мощных родников. Оставалось совершенно-непонятным, почему крокодилы соседних луж с полустоячей водой и грязным илистым дном, не трогают этих рыб. Ведь, они же питаются рыбой и любят ее.
Вернувшись с разведки в лагерь, я вызвал к себе начальника кантона Таохо и попросил его объяснить мне то, что увидел накануне. Старик сразу начал мямлить. Такой тон ответа совсем не вязался с его обычным начальническим видом и поведением. Сумаиля, сам по происхождению мосси, перевел мне: «Шеф кантона должен сначала получить разрешение ответить вам от человека, которому подвластны здешние пространства». Таковым оказался… мой кузнец.
На следующий день начальник кантона сам пришел ко мне. «Мне разрешено», сказал он: «объяснить тебе — единственному белому, что это за место, так как ты уже видел его собственными глазами Там один раз в год собираются мосси всех наших окрестностей. На берегу Белой Вольта они проводят несколько дней… Потом вылавливают одну из тех больших рыб, что так поразили тебя… Эти рыбы — священные». — «Что же делают мосси на реке в течение нескольких дней? И почему вылавливают только одну рыбу?.. А каким образом живущие совсем рядом с рыбами крокодилы не трогают их?» засыпал я вопросами старика…
Тот посмотрел на меня, ничего не ответил и слегка улыбнулся. Присутствовавший при разговоре кузнец-властелин необитаемых пространств ничем не реагировал. Я понял, что наставать бесполезно. И я тоже улыбнулся, прекращая разговор.
Возможно, что названные места сохранились до сих пор, но едва ли кто-нибудь решится посетить их. Предупреждаю: ночи там довольно жуткие; львы неоднократно и совсем близко подходили к лагерю; их приходилось отгонять выстрелами в воздух.
Когда загремели серьезные грозы, мне пришлось, как это было условлено с Резидентом, свернуть лагерь и отпустить рабочих мосси по домам, на полевые заработки и занятия. Помимо начала летних работ в Мосси, администратор Галуа должен был вот-вот представить мне для скупки золото, добытое леби в этом году.
Мои предчувствия оказались, увы, соответствующими действительности: и цифры негритянской продукции страны Леби были более чем скромны. К концу сезона общий результат никак не смог бы достигнуть цифры, произвольно и легкомысленно назначенной мне некомпетентным начальством в Абиджане.
Расхождение между действительным весом скупленного мною золота на административных рынках Леби и тем которого Абиджан хотел от меня, конечно, сразу стало сказываться на отношении ко мне этого начальства, хотя я, в общем, и не зависел от него, а от Дакара. Мне было жаль, что Барден, у которого, кроме неудачных опытов в Судане и Гвинее, не могло быть серьезных знаний по золоту, не посоветовался ни разу со мною перед тем как подавать свои проэкты начальству Слонового Берега. А за мною были ведь, два года разведки по золоту, именно в Леби, и весь неудачный опыт моей бывшей горной компании. Как бы ни работали леби на своих приисках, среднее содержание золота на кубический метр гравия редко превышало полграмма Поэтому собрать сто килограммов золота за один год было совершенно невозможно. Тем более, что женщины леби работали столько, сколько хотели и только добровольно.
Туземцы сдавали мне золото охотно, но в незначительных количествах. Все манипуляции: «продувание» т. е. очистка золота от песка, взвешивание, вычисление стоимости металла в зависимости от средней пробы всего прииска, расплата деньгами и пр. — все это лежало на мне одном. А я пропускал иногда человек по триста в день. Вазэй и туземные свидетели только наблюдали за операциями, но ничем не помогали мне. На то я и был присяжным скупщиком золота! А дальше все счетоводство, с указанием имен и фамилий продавцов, тоже велось мною самим и все от руки. Это все взятое вместе было трудно, утомительно, требовало много воли и терпения Оглядываясь внимательно вокруг себя, я постепенно убедился, что во всей колонии, за редкими довольно исключениями, не осталось почти никого из друзей или приятных мне лично людей. Всех унесла или разбросала война. Все от этого стало чужое.
Шли дожди, в Европе разворачивались события. О них я удерживал главное из коротких сводок доходящих до меня через Администрацию. Но как-то раз, проезжая в своей камионетке через Батье, я узнал от белых унтер-офицеров поста о разгроме Французской Армии, о том что немцы по радио объявляют открыто, что теперешний французский солдат — «не такой как солдат 1914 г.» и т. д. Мне вспомнилось убеждение в непоколебимой силе Армии офицеров капитана де-Брюшар, мои разговоры на эту же тему за обедом в Дакарском отеле с полковником артиллерийского полка, многие другие мелочи… и мне стало жаль Францию. Да, забросать танками танки Гудерьяна оказалось не так просто, как думали офицеры поста Батье.
В городах и деревнях стали появляться одиночные офицеры и солдаты из Франции. Большинство из них было украшено новыми ленточками боевых наград.
Как-то едучи поездом в Абиджан для сдачи золота и возобновления аванса, на одной из станций вроде Феркесседугу, я был свидетелем того, как сенегальский стрелок, только что прибывший из Франции, ругал во всеуслышание всех военных и все свое начальство разбежавшихся в первых же боях… В вагоне первого класса, в соседних с моим купэ, находилось несколько французских офицеров в форме, но ни один из них не реагировал ничем на дерзкие выпады солдата, до самого отхода поезда. В другом месте, молодой унтер-офицер громко и возмущенно рассказывал, как во время разгрома Армии он отступал в направлении на Бордо и, обгоняя густую колонну беженцев, узнал своего капитана за рулем автомобиля. Он бросил свою роту и вез теперь жену, тещу, ворох чемоданов и клетку с попугаями…
С подобными рассказами очевидцев повсюду замолкли хвастливые разговоры оставшихся в тылу. Одновременно я почувствовал к себе скрытое недоброжелательство ряда французов, как если бы я был виноват в какой-то мере в поражении их страны. Неизменно-дружескими оставались мои отношения с полковником Буиссу, со старыми знакомыми миссионерами и кое-какими коммерсантами. Я начал избегать больших компаний, разговоров о войне и ушел в свою кропотливую работу. Моя деятельность присяжного скупщика золота для Французского Банка принуждала меня периодически ездить в Абиджан. Пока со мной была казенная камионетка, путешествия эти радовали меня: я был независим, со мной были только мои верные люди; в пути я сам назначал остановки, а в Абиджане встречался с милейшим Курдюмовым — зубным врачем и его женой, Шленским — землемером и Болгарским, моим старым приятелем, блестяще справлявшимся со скупкой золота в районе Буафле.
* * *
В один из моих приездов в Абиджан я узнал ужасную новость: в Бобо-Дьюляссо, на следующий день вечером, после моего отъезда из этого города, произошло нападение негров на европейцев. Сведения о происшедшем были довольно сумбурные и настоящую сущность совершившейся драмы я узнал уже на обратном пути и в самом Бобо-Дьюлассо от участников события.
Произошло следующее: поздним вечером, как всегда, на терассе отеля Далле, под открытым небом, отдыхала группа европейцев. Она наслаждалась прохладой, разговаривала и слушала музыку грамофона. Обстановка и настроение были мирные и покойные. У открытых на улицу ворот появилась небольшая группа негров. Один из них обратился к хозяину отеля, сидевшему за столом, тут же около выхода, с женой и друзьями-коммерсантами. Негр предложил ему исполнить со своими спутниками рядом, на танцевальной площадке, туземный танец. Далле отказал и предложил черным удалиться. Но неожиданно у них, из под одежды, сверкнули длинные ножи и они набросились на оторопевших и совершенно беззащитных европейцев… Первым ударом у Ненесс Роора, коммерсанта — швейцарца была снесена верхняя часть черепа. Вслед за ним был зарублен сам Далле. Жена его потеряла сознание. Старший сын коммерсанта Бернара стал защищаться чем попало и оказался сильно раненым в руку. Один из служащих железной дороги бросился в столовую отеля, где в кассе лежал заряженный револьвер, но убийцы, поняв его намерение, бросились за ним, нагнали его у самой стойки бара и тоже зарубили. Остальные европейцы разбежались с криками в разные стороны. Из них остался только один коммерсант — гаитиец Аттия. Высокий и сильный, он не растерялся — успел схватить металлический стул и в ярости стал отбиваться им от нескольких насевших на него черных. Это спасло ему жизнь. В городе, несмотря на поздний час, наметилось шевеление и нападавшие предпочли ретироваться…
Из отеля Далле эта группа убийц направилась к военному лагерю, расположенному невдалеке. Она надеялась овладеть там складом оружия и привлечь на свою сторону солдат-стрелков. Но в лагере нападавших ожидала полная неудача и убийцы рассеялись. В городе наступила полная тишина и жуть, никто даже не пытался выйти на двор.
Тут проявил инициативу только один человек: грузный русский доктор Поройков. Как только до него донесся слух, о том, что в отеле Далле произошло что-то очень серьезное, Поройков понесся один на мотоциклетке в опустевший отель, оттуда бросился, опять-таки один, по притаившимся улицам призывать к помощи власть имущих и принялся за заботы о пострадавших…
Убийцы были выловлены много позже и с очень большим трудом. Было выяснено, что все они пришли вместе в Бобо-Дьюлассо из района Сан (Французский Судан). Там какой-то из тамошних мудрецов, по полученному им «откровению свыше», отобрал и отправил их совершить то, что они и постарались выполнить точно в Бобо-Дьюлассо.
Все убийцы были казнены публично. Ходили слухи, что существовала тесная связь между нападением в Бобо-Дьюлассо, организованным тайной мусульманской сектой антиевропейского толка, и деятельностью какого-то французского офицера. Этот последний, из глубины Сахары, якобы подготавливал противодействие тогдашним французским властям в Западной Африке.
(Продолжение следует)
И. Сагацкий
© “Родимый Край” № 122 МАЙ – ИЮНЬ 1976
(Вашего голоса не хватает)
Loading ...Читайте также: