РОДИМЫЙ КРАЙ — орган обще-казачьей мысли

За анненковской заимкой и за приехавшим Черкашиным неустанно следили чекисты. Из Москвы пришел категорический приказ Примакову взять во что бы то ни стало Атамана  Анненкова, пока он не начал новую борьбу с Советским Союзом. Как известно, в это время в Западной Сибири и Семиречье вспыхи­вали отдельные антисоветские восстания крестьян.

В повести «Дело Анненкова» Мартьяновы так написали о Черкашине: «Черкашина или “Коммерсанта” наши чекисты разгада­ли быстро. А когда он уезжал из Ланьчжоу и в поезде, как подобает солидному дельцу, занял отдельное купе, произошла совсем ко­роткая сцена: к нему зашли двое. Высокий, широкоплечий человек со светлыми кудря­выми волосами и коренастый, смуглый и бы­стрый. Они плотно закрыли за собой дверь купе. Что было дальше — никто не видел, но на следующей остановке из поезда вышли трое. Черкашин с довольно помятым видом нес свой чемодан, как оказалось позже, с двойным дном, где лежали анненковские письма. С Черкашиным шли те двое, что тихо зашли к нему в купе. Анненков так и не подозревал до самого последнего времени, до следствия в Москве на Лубянке, что его письма те чекисты повезли в Калган и что они ускорили операцию по изъятию из Ки­тая злейшего врага молодой советской респу­блики — атамана Бориса Анненкова».

Был ли завербован Черкашин чекистами на службу — мы не знаем. Странно то, что он так и не сообщил Анненкову, что с ним произошло в купе и что стало с важными письмами Атамана… Кроме того, он связался с Гущиным.

Одного из предателей Мартьяновы назы­вают: «В Калгане при Народной армии Фэна был создан отряд из русских белогвар­дейцев. Возглавлял его белоэмигрант — быв­ший царский полковник и колчаковец Гу­щин. Он активно помогал нашим советникам (чекистам), хотя сначала это и оставалось в тайне, а потом он окончательно и открыто перешел на нашу сторону».

Это и был полковник Генерального штаба Гущин, служивший ранее в штабе 3-ей ар­мии адмирала Колчака. При захвате Аннен­кова он сыграл подлую роль, пользуясь тем, что Анненков ему доверял, считая его чест­ным белым офицером. Были, конечно, и дру­гие предатели.

«Военная обстановка в Китае к началу 1926 года оставляла желать много лучшего, — пишут Мартьяновы — Белогвардейцы уже готовились к вторжению в Советский Союз и держались с вызывающей наглостью. Анненкова надо было брать так, чтобы вся эмиграция в Китае пришла в замешатель­ство, чтобы за ним потянулись в СССР де­сятки и сотни его партизан. Брать надо было «добровольно». Это сложное дело поручили чекистам, специально приехавшим в Китай к советским советникам в Калгане. Было решено привлечь к этой операции маршала Фэн Юй-сяна, в чьей армии и находилась и работала советская группа военных советни­ков во главе с Примаковым, бывшим коман­диром красной конницы «Червонное казаче­ство».

Там же служил и предатель полковник Гущин.

Им нужно было во чтобы то ни стало заманить Анненкова в Калган. Но как это сделать? Им на помощь пришли «христиан­ский маршал» Фэн Юй-сян и предатели вро­де полковника Гущина…

***

Виталий Примаков, названный Мартья­новыми «героем гражданской войны» на Ук­раине, а в Китае «непревзойденным полити­ком», сменившим свою фамилию на «гене­рала Лина», появился в штабе маршала Фэн Юй-сяна со своим адъютантом Борисом Кузьмичевым и переводчиком. Примаков волновался: удастся ли ему уговорить мар­шал Фэн Юй-сяна помочь заманить сюда в Калган Атамана Анненкова с Денисовым? Примаков привез для этого и соответствую­щие подарки, по-видимому, дорогие, так как Фэн был весьма доволен «таким внима­нием».

Примаков, кроме того, знал, что у маршала Фэн Юй-сяна в армии служило немало рус­ских эмигрантов, так что предлог имелся. Кроме того, Анненков хорошо знал полков­ника Гущина, перешедшего на службу к красным. Он то и будет хорошей приманкой.

После обычных «китайских церемоний» и раздачи подарков в штабе маршала Фэна, Примаков перешел к делу:

— Сегодня я буду говорить снова об Ата­мане Анненкове. Это злейший враг Советско­го Союза… Сейчас он, по нашим сведениям, затевает новое злодеяние. Мы могли бы, ко­нечно, легко убрать Анненкова, даже чужи­ми руками, руками его бывших соратников, которые сейчас мотаются по Китаю и Монго­лии, влача жалкое существование. Но нам надо, ради сотен людей, обманутых им, ради того, чтобы поразить лагерь белой эмигра­ции, надо чтобы он сам, понимаете, сам при­шел к нам… и покаялся!…

Примаков не успел договорить фразу, пе­реводчик только начал ее переводить, как маршал Фэн Юй-сян положил руку на руку Примакова:

— Хин хао! Очень хорошо! Я понял вас, генерал Лин. Я пошлю верных своих людей к Атаману Анненкову в Ланьчжоу. Ему не дадут теперь никуда оттуда уехать. Я обе­щаю вам свою помощь..

Чекист Примаков сиял. Теперь он знал, что Анненков будет захвачен. Как произо­шел захват — вот выписка из протокола до­проса Анненкова в Москве на Лубянке от 23 апреля 1926 года:

«4 марта 1926 года я, Анненков, был вызван маршалом Фэн Юй-сяном, который находил­ся тогда в городе Пиндзчуане. Прибыв к не­му, мы были дружески приняты лично мар­шалом. Он назначил меня советником при маршале Чжан-Шудаяне (помощник марша­ла Фэн Юй-сяна) и мне был выдан соответ­ствующий документ с распоряжением вы­ехать в город Калган для встречи с выше­названным маршалом, куда я и выехал с Де­нисовым, который числился при мне».

Прием у Фэн Юй-сяна был настолько сер­дечным и гостеприимным, что Анненков ни в чем не усомнился и легко поверил в дружбу и искренность китайского «христианского» маршала, который пообещал назначить Ан­ненкова советником по кавалерии и подарил ему свою фотографию с дарственной надпи­сью. Анненков, в свою очередь, подарил мар­шалу чистокровного скакуна.

Анненков и Денисов, полные радужных надежд на будущее, приехали в Калган рано утром и остановились в китайской гостинице, сообщив маршалу Чжан Шу-даяну о своем прибытии. Днем за ними был прислан авто­мобиль. Следуя инструкциям маршала Фэн Юй-сяна, губернатор Калгана был чрезвы­чайно приветлив и гостеприимен с прибыв­шими русскими.

После обильного обеда-банкета в честь приехавших «дорогих гостей», губернатор еще раз подтвердил решение маршала Фэн Юй-сяна назначить Анненкова инспектором кавалерии и добавил, что в ближайшие дни он должен приступить к организации кава­лерийских частей Народной армии маршала Фэн Юй-сяна.

Губернатор любезно предложил пересе­литься Анненкову и Денисову в домик около своего штаба, куда гости, не колеблясь и не сомневаясь ни в чем, и переехали из гостини­цы. Анненков и Денисов не обратили внима­ния на «почетный караул» из китайских офицеров перед новым помещением. Все ка­залось нормальным и гостям льстило такое внимание со стороны китайцев.

Значительно раньше этих событий в Кал­гане при Народной армии «христианского» маршала был организован небольшой отряд из бывших белых под командованием Гущина, который в гражданскую войну окон­чил ускоренные курсы Генерального Штаба и служил в армии адмирала Колчака. Как, почему и когда перешел полковник Гущин на службу к коммунистам — в деле Аннен­кова нет ни одной строчки.

Сам факт нахождения полковника во гла­ве русского отряда белых в армии маршала Фэна, конечно, успокоил и Анненкова и Де­нисова.

Примаков приказал Гущину встретиться с Анненковым. Встреча была весьма сердечной и дружеской. Вот что доносил предатель Гу­щин начальству:

«В 9 часов вечера 20 марта 1926 года я прибыл в китайскую гостиницу, где заранее был нанят номер для меня на предмет встре­чи с Анненковым. Сразу ко мне пришел Денисов (он вместе с Гущины был в Акаде­мии Генерального Штаба в Екатеринбурге) и просил следовать за ним, чтобы идти к Ан­ненкову в его номер, но я отказался и попро­сил, как было условлено с ним по телефону, придти ко мне в номер… Через две минуты сам Анненков явился ко мне. Первые при­ветствия, офицерские комплименты, причем мы оба играли в «больших людей». Он бла­годарил меня, что я не отказался повидаться с ним и первым прибыл к нему. «Меня ок­ружают китайские генералы, и мне теперь трудно куда-либо выбраться» — сказал Ан­ненков. Он имел вид человека неуверенного и все время был необычайно возбужден. Рас­сказывал мне, будто бы он письменно обра­щался к Фэну и предлагал свои услуги. По­этому Фэн и прислал за ним почетный ка­раул. Анненков много раз повторял, что он «ушел от всяких дел», жил тихо, купил участок земли и хотел жить просто ферме­ром. При этом он внимательно следил за мной, и чувствовалось, что слова эти только маскировка, выигрыш времени, в которое он изучал меня. Он рассказал с какими по­честями встречал его Фэн, который страшно жалел, что в Пендуане не было в это время генерала Лина. Анненков сделал предполо­жение, что этот «генерал Лин» — крупная величина, поскольку без него Фэн не мог сразу решить вопрос. Было ясно: Анненков старался одурачить меня. Все время мне го­ворил: «Ваше превосходительство», и даже привстал при разговоре со мной. Все это была игра. Он осторожно подошел к вопросу, что поделывает у меня Черкашин (тот, кто отвозил письма Анненкова, попавшие в руки чекистов! С.Р.), ругнул его, как человека легкомысленного и не заслуживающего до­верия. Он говорил, как все предлагают ему возглавить сейчас белое движение, но он отказывается. Очень осторожно подошел к выяснению, попали ли к нам письма, что он дал Черкашину, в которых он соглашался начать формирование белой эмиграции, но, конечно, для помощи Советскому Союзу. Это было так нагло, что он сам понял и оставил эту тему.

Я больше слушал его, ибо не был уполно­мочен Примаковым вести переговоры. Ата­ман сказал, что у него есть в Синьцзяне 600 человек преданных ему, готовых идти по первому зову за ним. Он надеется стать твер­до рядом с Фэном. В это время неожиданно прибыл в гостиницу чиновник от губернато­ра Чжана и передал Анненкову приглашение быть готовым к 8 часам утра 21 марта: за ним заедет автомобиль и отвезет в дом гу­бернатора Чжана, где ему будет удобнее жить, чем в гостинице. Анненков сразу, как-то растерялся. Он сказал мне, что для него все это очень неожиданно, ибо он думал срочно уехать из Калгана в Пекин. Чинов­ник уехал. Анненков стал вялым, угасшим. Он рассказал, что подарил Фэну вороного коня и снова спросил меня о доверии к нему. Потом стал расспрашивать о Нечаеве, о Глебове и так далее. Стал играть роль страшно отставшего от всяких дел, начал просить ру­ководства над ним, просил дать газет и все твердил, что приехал сюда, как из леса. Не­ожиданно вдруг спрашивал меня, как к нему относятся в эмиграции Он пытался меня задержать, но я избегал разговора и предло­жил ему ехать в ставку, но он ответил: «Вы же видите, меня окружает целый китайский конвой». Не желая вдаваться в это, я рас­прощался, и мы расстались. Гущин».

Этот доклад предателя был пришит к делу Анненкова.

***

В первые же часы приезда Атамана Ан­ненкова в Калган в ОГПУ в Москву полетела шифровка: «20 марта Анненков. Денисов в Калгане». 25 марта 1926 года из Пекина была получена депеша. Чекистам в Калгане ставилась задача срочно заполучить Аннен­кова и Денисова к себе под свою охрану. Да­вались подробные инструкции, как и где их разместить, как охранять, с кем дать очные ставки. Рекомендовалось развить и распро­странить как можно шире версию о том, что Анненков сам добровольно перешел к совет­ским советникам при армии маршала Фэн Юй-сяна и собирается создать свой отряд. Советовали использовать захват Анненкова как можно целесообразней для раскола бе­лой эмиграции, особенно, на Дальней Восто­ке. Заставить Анненкова написать покаянное письмо с призывом к русской эмиграции от­казаться от борьбы и признать советскую власть.

31 марта 1926 года в Калган срочно при­был Примаков, немедленно проследовал к генерал-губернатору Чжан Шудаяну и до­говорился с ним о передаче Анненкова и Де­нисова в советские руки.

Вечером к Анненкову в комнату вошли, постучав, двое русских, одетых в военную форму. Один из них молодой и стройный представился:

— Генерал Лин, а это мой помощник — со­ветник Антонов.

Анненков встал. Встретился взглядом с Лином и — отвернулся, чтобы подавить за­мешательство. Он быстро понял, что попался в лапы чекистов. Но замешательство продол­жалось недолго. Атаман пришел в себя и, стоя, представился вошедшим: «Генерал Анненков. Чем могу служить?»

Беседа с вошедшими продолжалась не­сколько часов. Ночью Примаков послал сле­дующую депешу в Пекин и Москву:

«Доношу: сегодня я имел беседу с гене­рал-губернатором Калгана Чжаном. Я пред­ложил ему передать в мое распоряжение Атамана Анненкова, на что он согласился немедленно. Я предупредил его, что если Анненков попытается бежать, я убью его, против чего тоже не было никаких возраже­ний. Анненков сейчас у меня. Я имел с ним беседу и он дал мне честное слово, как и его начальник штаба полковник Денисов, что они не будут бежать. После этого я объ­явил ему, что он некоторое время будет у меня на положении пленного и у его дверей будет караул. План его использования мы наметили, изложение которого поручено Карпенко. Начнем с декларативного письма о раскаянии. Анненков здоровый, полный сил человек, несомненно крупная индивиду­альность, но хитрюга и нас боится. Согласие на письмо и план он даст, потому что теперь ему деваться некуда. Лин, 31 марта 1926 года, 23 часа».

Кроме Примакова «обрабатывать» Аннен­кова приехал из советского посольства из Пекина опытный чекист Лихарин («большой эрудиции, с большим чекистским стажем, знающий несколько иностранных языков и в совершенстве английский»). Он собрал в кабинете Примакова и других чекистов, за­нятых делом Анненкова, Антонова, Карпенко и Довгаля. На собрании обсуждался вопрос о дальнейшей судьбе Атамана. Денисов в счет не шел. В деле Анненкова чекисты презрительно называли его «безвольным и тру­сливым».

Убить Анненкова — не выход. Примаков категорически был против: «Нельзя делать из Атамана мученика». Было решено разы­грать «добровольный» переход Анненкова. Кстати этот «переход» откроет дорогу к воз­вращению на родину тысячам его соратников и других белых и нанесет удар по всей белой эмиграции.

Этот план был принят и началась «обра­ботка» Анненкова. Мартьяновы в своей по­вести утверждают, что 5 апреля 1926 года Лихарин, наконец получил от Анненкова не­сколько листков покаянного письма. Что де­лал в эту ночь опытный чекист Лихарин и как он «обрабатывал» Анненкова, — мы не знаем и никогда не узнаем, так как Лихарин во время очередных чисток был расстрелян, как «враг народа» и «предатель».

Но кто может с уверенностью сказать, что Анненков сам написал покаянное письмо и обращение к эмиграции, а не чекисты?

Через несколько дней охрану Анненкова и Денисова чекистам пришлось усилить, так как были получены сведения, что друзья Атамана помнят о нем и собираются придти к нему на помощь. Решено было на двух автомобилях ночью вывезти Анненкова на советскую границу.

7 апреля 1926 года два автомобиля с поту­шенными огнями выехали из Калгана.

В автомобиле, где сидел Анненков (свя­занный или нет — мы не знаем. С.Р.), нахо­дился Вэн, он же Кузьмичев, адъютант При­макова, Михаил Зюк и шофер Димитрий. В другой машине сидели два китайских сол­дата, переводчик и еще чекисты. Путь шел через перевал у Калгана на Монголию, а затем в СССР, в Верхнеудинск. Вот что на­писал Мартьяновы о попытке освобождения Анненкова:

«Вот здесь, среди обломков склад, между огромных камней и могла быть засада. Щел­кнул затвор винтовки, Михаил взвел курок револьвера, в ногах у него между чемодана­ми, как и у Вэна (Кузьмичева), лежали грана­ты. Он не спускал глаз с Анненкова… Ан­ненков, откинувшись на спинку заднего си­денья молчал. На что он надеялся? На дру­зей-соратников, которые дали ему в послед­ние дни знак, что отобьют его у «красных»? Или на милость советских чекистов и совет­ников, по указанию которых он за эти восемь дней, что находился в их власти, выполнял все, что они хотели, втайне надеясь потом от всего отказаться. Писал все, что они хотели… Смерти в бою он никогда не боялся. И когда теперь понял, что попался, то растерялся, но ненадолго. Сейчас он снова, как сжатая пружина, готовая выпрямиться со страшной силой…

Ветер усиливался и к концу дня поднялась пыльная буря. Машины зажгли фары. Вдруг сквозь вой ветра и рев мотора Михаил ус­лышал цоканье копыт и гортанные крики. По бокам дороги с обеих сторон скакали всадники. На низких мохнатых лошадях, в развевающихся по ветру треухах мехом на­ружу, они были похожи на каких-то злове­щих птиц. Откуда они взялись? А вот и другие — тоже верхом, лица верховых — вполне европейские. Они идут за передней машиной. Раздались выстрелы. Анненков дернулся к окну.

— Сидеть! — приказал Зюк, и дуло его револьвера почти уперлось в соседа. Вэн, высунувшись из окна, стрелял часто и метко. Передняя машина замедлила ход, пропуская вперед вторую Димитрича. Тот рванул ско­рость. Сзади послышался частый перестук пулеметной очереди…

Михаил Зюк не спускал глаз с Анненкова. А тот сидел неподвижно, как изваяние.

Чиркнула пуля по верху кузова, звякнуло и разлетелось боковое стекло. С задней ма­шины ударили гранатами. Еще десять минут погони, и всадники остались позади

— Невесту пытались отбить! — съязвил Михаил.

— Перестаньте, — остановил его Вэн. — Мы не знаем, как там обошлось на той ма­шине. Им досталось больше. Это не был глав­ный заслон. Главный ждет в горах, но они прозевали нас. А эти не ждали.

— Идиоты! — сквозь зубы произнес Ан­ненков.

— Согласен! — не удержался Зюк. Тем­нота сгущалась. Автомобили, съехав с доро­ги остановились. На второй машине оказал­ся тяжело ранен китаец-солдат».

В этом описании перестрелки странно по­ведение Анненкова, сидевшего неподвижно. Был ли он связан — авторы документальной повести не пишут. Вероятно был, иначе вряд ли сидел бы неподвижно.

Дальнейшая поездка через Ургу к совет­ской границе прошла без приключений.

В Верхнеудинске Михаил Зюк с Анненко­вым сели в отдельное купе скорого поезда «Владивосток — Москва». Позже к ним в купе подсел и второй чекист — Николай Лопатин.

Раза два в купе, где сидели Зюк, Аннен­ков и Лопатин, заглядывали подгулявшие соседи, приглашали в вагон-ресторан. Но пассажиры седьмого купе были какими-то чудаками: в ресторан не ходили, в карты не играли. Только иногда один из них выскаки­вал на станции, покупал какой-нибудь еды. И купе опять закрывалось…

Однако во время поездки в поезде в Мос­кву, как сообщают Мартьяновы, произошло следующее:

«Густой, мокрый снег облепил окна ваго­нов так, что в поезде стало темно. Анненков несколько раз внимательно посмотрел на Зюка, тихо поднялся, застегнул френч, наки­нул шинель, взял полотенце и вышел из купе, не закрыв дверь, чтобы стук не разбу­дил Зюка. Человек, лежавший над Зюком, чуть поднялся и пододвинулся к краю полки. Анненков стоял в проходе напротив купе, у окна. Стоял довольно долго. Мимо него про­шла какая-то женщина с ребенком на ру­ках, он не оглянулся. Потом прошел провод­ник вагона, гремя пустыми чайниками, Ан­ненков бросил короткий и быстрый взгляд в купе. Зюк спал, а человек на верхней полке (Лопатин) лежал с закрытими глазами и, ка­залось, тоже спал. Анненков спокойно, не оглядываясь, пошел вдоль вагона. «Спав­ший» Лопатин спрыгнул с полки. Анненков шел. Вот открытое купе, и там женщина кормит ребенка, старик спит. Остальные две­ри купе закрыты. В помещении проводника было пусто — ушел в буфет за чаем. Аннен­ков дернул дверь, ведущую в тамбур, она оказалась запертой. Он секунду постоял, по­том вошел в уборную. Тут же по проходу быстро прошел Лопатин и остановился у уборной. В белом кружке стояло «занято». Лопатин ждал. За окном все больше разы­грывалась апрельская метель. Поезд на кру­том повороте начал сбавлять ход. В туалет­ной что-то сильно звякнуло. Лопатин мгно­венно вытащил из кармана пиджака револь­вер и трехгранный ключ, навалился плечом, и дверь открылась. В лицо ему ударил рез­кий, полный снега, ветер.

— Отойти от окна! — властно приказал Лопатин Анненкову, который вытаскивал из рамы остатки разбитого стекла.

Анненков метнулся в окно, но Лопатин оказался рядом, свободной рукой схватил его за ворот шинели, надетой уже в рукава, и резко швырнул в сторону:

— Тихо, Атаман, ни звука!…

Лопатин впервые так близко увидел лицо Анненкова: очень бледное, очень решитель­ное, перекошенное от злобы так, что был виден оскал зубов с обезумевшими глазами загнанного волка. Он только сейчас понял, что легенда о смелости и жестокости Атама­на — не выдумка.

— В купе, — приказал Лопатин. — И без фокусов!…

Анненков шел по проходу вагона, покачи­ваясь, словно пьяный. Как только он вошел в купе, Зюк соскочил с постели и сел, не понимая еще что произошло.

— Обыскать! — приказал Лопатин и на­правил на Анненкова свой револьвер. Зюк обыскивая, вытащил из его кармана осколок стекла. На правой руке, обмотанной полотен­цем (он ею разбивал стекло), у Анненкова выступила кровь. Анненков весь дрожал, глаза были закрыты, губы плотно сжаты, словно он сдерживал крик. Он ничком упал на постель.

Ночь прошла. Анненков лежал не двига­ясь, но и Лопатин, и Зюк в часы своих де­журств чувствовали, что Атаман не спит. Утрем Анненков поднялся, уже овладевший собой, сдержанный, даже внешне спокой­ный».

Без дальнейших приключений Анненков со своими стражниками-чекистами прибыл в Москву.

В конце апреля 1926 года чекисты достави­ли Анненкова во внутреннюю тюрьму ГПУ на Лубянке и посадили его в одиночную ка­меру №73.

Как отметили Мартьяновы, сопровождав­шие Анненкова чекисты, чтобы подчеркнуть «добровольное» возвращение Атамана Ан­ненкова в Москву, или же в каких-то иных целях, с вокзала в Москве поехали на извоз­чике на квартиру к сестре Михаила Зюка, где и пили чай. Затем сюда же прибыли еще двое в штатском. Зюк заметил Анненкову, как бы издеваясь, что он, наконец, нашел ему номер в лучшей гостинице Москвы, от­куда он и сможет позвонить своим друзьям. Но вместо гостиницы Атамана доставили на Лубянку.

Возможно, что чекисты хотели устроить пресс-конференцию и показать «доброволь­но» вернувшегося в СССР Анненкова ино­странным журналистам.

Следующая фраза в заметках чекиста Ло­патина показывает, что Анненкова им все же не удалось сломить до конца, и на пресс-конференцию они не рискнули. Лопатин за­писал: «А как держится этот Анненков — словно едет принимать парад… Силен, силен, ничего не скажешь!»

В деле Анненкова имеется сообщение и о полковнике Денисове. Его привезли чекисты в Москву 8 июня 1926 года и сразу же поса­дили в камеру ГПУ на Лубянке. Он явился туда с двумя чемоданами набитыми «всяким добром и товарами». Он старательно разы­грывал предложенный ему чекистами вари­ант «добровольного» возвращения и «чисто­сердечного раскаяния». Он в довольно вос­торженном тоне описывал в записках свое путешествие из Китая в Москву, восхвалял советскую власть и… надеялся на поблажку. На допросах, как пишут Мартьяновы, он врал, изворачивался и хныкал. В конце кон­цов, Денисов на допросах и на суде начал все сваливать на Анненкова. Так кончилась вся его преданность и любовь к Атаману.

Кстати, в деле и в судебных протоколах несколько раз отмечалось, что Атаман Ан­ненков держался достойно. Это было призна­но и чекистами.

Летом 1927 года, когда следствие по делу Анненкова и Денисова заканчивалось, к со­ветскому консулу в городе Кульджа явился, якобы, некто Антонов, бывший начальник анненковского отряда в Семипалатинской гу­бернии, и передал консулу рукопись под наз­ванием «Колчаковщина». Он добавил, что эти мемуары в свое время были, якобы, на­писаны самим Атаманом Анненковым. Ме­муары (30 листов тонкой бумаги), содержа­щие все жизнеописание Анненкова, были приложены к его делу и фигурировали на суде.

Весной 1927 года, конечно, по указке свы­ше, в Семипалатинске, Петропавловске, Усть-Каменогорске, Лепсинске и других ме­стах начали созываться митинги «трудя­щихся», на которых единогласно принима­лись резолюции с требованием судить Ан­ненкова «пролетарским судом рабочих и крестьян» в Семиречье.

Москва, конечно, согласилась «уважить требование трудящихся масс» Узнав об этом Анненков понял, что снисхождения ему не будет никакого и ждать пощады бесполезно.

Анненкова и Денисова, теперь уже под сильным конвоем, как государственных пре­ступников, отправили из Москвы в Семипа­латинск.

Сессия Верховного суда СССР проходила с 25 июля по 12 августа 1927 года. На суде официально была представлена версия о «добровольном возвращении Анненкова и Денисова в СССР. И здесь чекисты снова обманули подсудимых: им было обещано снисхождение, если они на суде умолчат о тем, как действительно их захватили чеки­сты в Калгане. И подсудимые промолчали…

О том, как вели себя на суде в Семипала­тинске подсудимые, написали Мартьяновы:

«Денисов сидел съежившись, как от холо­да, хотя в переполненном зале суда стояла страшная жара. Он опустил голову и, даже когда к нему обращались с вопросом, он вставал, не понимая вопроса, отвечал глухо и невнятно.

Сам Атаман Анненков, как всегда, был подтянут, прям, хорошо выбрит (он просил ежедневно присылать к нему в камеру па­рикмахера, и его просьбу удовлетворяли). Он смотрел только на тех, кто сидел за столом, покрытым красным бархатом. И только иног­да поблескивали белки его глаз и вздраги­вали тугие желваки на скулах».

Приговор: высшая мера социальной за­щиты — расстрел.

Итак, в «Деле Анненкова» Мартьяновы, а, следовательно, и советская власть, призна­ли и рассказали почти всю правду:

«Официальная версия о том, что Анненков добровольно приехал в Советский Союз, — писали они, — жила очень долго. Вызвала она много сенсационных сообщений в зару­бежной прессе. Были и такие охотники до драматических ситуаций, которые описыва­ли, как Анненков и Денисов, якобы надев простые солдатские шинели, пришли на Лу­бянку в Москву и рассказали о том, как их замучила совесть и тоска по родине, и что они готовы нести любое наказание. О добро­вольном возвращении Анненкова появились легенды и небылицы, они попадали на стра­ницы повестей, рассказов, романов наших советских писателей. Но прошли годы. Те­перь народ знает правду, как Атаман Аннен­ков «добровольно» вернулся на родину».

В конце концов, Мартьяновы привели, яко­бы, подлинное письмо Анненкова, написан­ное после суда и вынесения приговора в Се­мипалатинске, адресованное главному следо­вателю Владимирову в Москву:

«Глубокоуважаемый товарищ Владими­ров! Прежде всего позвольте Вас поблагода­рить за человеческое отношение, которое Вы проявили ко мне за время моего пребывания в Москве. Моя глубокая просьба к Вам: по­могите моим бывшим партизанам Ал. Яркову, Ив. Дуплякину, Леониду Вялову и Петру Павленко. Они не виноваты. Их не за что карать. Они шли за мной по молодости и полной несознательности…

Здесь в Семипалатинском ГПУ, я встретил отношение к себе со стороны администрации исключительное по человечности. Должен признаться: я был пристыжен и убит этим отношением, много я перенес нравственных ударов во время процесса. Прокурор, обще­ственные обвинители и свидетели говорили, все равно, что щелкали бичом по лицу меня. Сейчас легко. Я отчитался в своих грехах и расплачусь своей жизнью. Я должен уйти из жизни и уйду с сознанием того, что я полу­чил по заслугам. Уважающий Вас Б. Аннен­ков. Еще раз прошу о партизанах. 13 августа 1927 года, г. Семипалатинск».

Советские историки это письмо назвали «покаянным» и объяснили желанием Атама­на Анненкова произвести впечатление благо­родного и гордого человека. Однако, на краю могилы Анненков не забыл своих ординар­цев-партизан и заботился о них. Не каждый на такое способен.

27 августа 1927 года в 11 часов вечера при­говор был приведен в исполнение.

Возглавители операции по похищению и «добровольному возвращению» в СССР Ата­мана Анненкова коммунист и чекист Вита­лий Маркович Примаков в 1937 году был расстрелян как «фашистская собака» и «предатель». С ним, по-видимому, погибли и Н. Лопатин и М. Зюк.

Что касается предателя полковника Гущи­на, то все следы его затерялись сразу же после расстрела Анненкова и Денисова. Можно не сомневаться, что Гущин был «лик­видирован», так как чекисты не любят ос­тавлять в живых лишних свидетелей. Бело­гвардейский мавр сделал свое подлое дело…

С. Рождественский

© “Родимый Край” № 107 — ИЮЛЬ-АВГУСТ 1973 г.