РОДИМЫЙ КРАЙ — орган обще-казачьей мысли

23 июля Атаман Краснов впервые посетил лейб-казаков. К этому торжественному дню бараки были разукрашены гирляндами из живых цветов, дорожки посыпаны желтым песком, а на учебном поле были приготов­лены ложи и места для публики. Офицеры принарядились в новенькие кителя с сере­бряными погонами, училищными знаками и орденами, казаки щеголяли в отпускных гимнастерках, с белыми ремнями, с алыми погонами и в синих гвардейских шароварах без лампас. Всюду в лагере чувствовалось приподнятое настроение духа. Многие из мо­лодых казаков сегодня в первый раз увидят своего Атамана.

В девять часов утра из Новочеркасска прибыл в Персияновку специальный атаман­ский поезд. На вокзале генерала Краснова встретил почетный караул от 4-ой сотни со штандартом. Атаман принял рапорт от де­журного по полку офицера и отбыл на ко­ляске в лагерь. На учебном поле он был встречен гимном Всевеликого Войска Дон­ского, многочисленная публика прослушала его стоя. Вслед за гимном трубачи заиграли «свадебный марш» Мендельсона, пожало­ванный полку императором Александром I за атаку под Лейпцигом, в которой лейб-казаки, защищая государя шли как на свадьбу.

Полковник Дьяков с войск. старш. Поздеевым и Фарафоновым встретили высокопос­тавленных гостей при въезде в полковое рас­положение. Полковой адъютант подъесаул Кундрюков преподнес супруге Атамана бу­кет роз, перевитый алыми лентами. В ата­манской ложе в числе свиты Атамана были военный министр ген. Денисов, начальник 1-ой конной дивизии ген Абрамов и многие другие. На деревянных скамейках под ло­жами разместились наши «кумовья» офи­церы Л.-Гв. Атаманского полка и Донской гвардейской батареи. Среди приглашенной публики обращали на себя внимание «тузы» донской авиации военные летчики Нарвский гусар ротмистр Аладьин и Ямбургский улан ротмистр Хомич, а также масса разодетых дам, приехавших из Ростова и Новочеркас­ска, не говоря уже о наших дачницах, кото­рым мы заранее приготовили лучшие места. Кадровые офицеры распоряжались скачка­ми и заведовали парадом молодых казаков, а прикомандированные размещали публику и развлекали дам. Молодежь указывала друг другу на красавиц сестер Рыковских, на мо­их кузин, сидевших в голубом венке из ата­манских фуражек и на приехавших наряд­ных дам. Хорунжий Козьмин обратил мое внимание на покорительницу донских сердец очаровательную балерину Янову. Спору нет, лицом и фигурой она напоминала античных богинь и могла поспорить красотой с любой кинематографической звездой. Среди при­глашенных гостей находился Белорусский гусар штаб-ротм. Гринев и мой однокашник по Гвардейской Школе корнет Новотроицко-Екатеринославского драгунского полка Паша Прокофьев, оба впоследствии прикомандиро­ванные к лейб-казакам.

Строевая езда молодых казаков, рубка ло­зы и глины, уколы пикой и джигитовка про­шли прекрасно и Атаман остался ими вполне доволен. На офицерском конкурипик пер­вые призы взяли войск, старш Поздеев, ес. Краснов и сот. Греков. После конных состя­заний генерал Краснов поблагодарил лейб-казаков за прекрасную выправку и после раздачи призов уехал в Новочеркасск. Вслед за ним разъехалось дамское общество и в лагере остались лишь приглашенные на ужин гости.

За неимением стольких мест в Офицер­ском Собрании полка, столы были накрыты на лужайке около беседки, в которой раз­местились трубачи и песенники. Всем распо­ряжался полковой «тулумбаш» в. ст. Поз­деев, вся жизнь которого слилась с родным полком. Ровно в восемь часов вечера гости были приглашены к столу, и трубачи заигра­ли бравурный марш из оперы «Аида». На таком многолюдном торжестве мне приходи­лось присутствовать впервые. К столу пода­вались на серебряных подносах целые жаре­ные бараны, индюки и разукрашенные фаза­ны. Цымлянские и кавказские вина разлива­лись по бокалам из массивных серебряных братин, а перед приборами стояли хрусталь­ные стаканчики, стопки, рюмки наполняемые всевозможными разноцветными водками, на­стойками, ликерами. На первом для меня полковом банкете со мной выпили на «ты» К.Р. Поздеев и мой сотенный командир Б.Ф. Дубенцев, вводя меня таким образом в лейб-казачью семью. Хор трубачей развлекал пи­рующих модными вальсами и русскими на­родными мелодиями. Шумно, весело и не­принужденно проходил ужин. Песенники дружно исполняли старинные казачьи песни про любовь и службу царскую. Собранские казаки в белых гимнастерках подавали к столу все новые яства и усердно обносили го­стей винами. В ночной тишине парка между пением и музыкой раздавался смех пирую­щих, стук приборов и звон бокалов. Моло­дежь сидела на левом фланге, называемом «музыкантским столом» и вдали от началь­ства налегала на цымлянское, подымая бока­лы за славное прошлое гвардии и за буду­щие победы над большевиками.

В три часа утра я возвращался с Борисом Грековым, не вполне уверенными шагами, в барак. На побледневшем небосклоне дого­рали последние звезды и восток начинал озаряться багровой зарей. Приятно освежал предутренний ветерок.

Утром, когда «граф» безнадежно пытался меня разбудить, я лежал, как бревно, и под­нять с кровати мое бренное тело не было ни­какой возможности. Георгий Феодорович промучался со мной с полчаса и один уехал в Новочеркасск. Надо признаться — лейб-казачий пир укатал меня здорово. Окончатель­но я пробудился только к полудню и после холодного душа пошел отыскивать по бара­кам оставшихся офицеров. К немалому сво­ему удивлению на кровати моего сотенного командира я увидал чье-то тело, спавшее с богатырским присвистом. Есаул Дубенцев уехал рано утром в город и спать здесь в данное время никак не мог. Я остановился с любопытством около храпевшего незнаком­ца, и приподняв кончик одеяла, увидал на кителе у него золотые погоны с желтым про­светом и синим кантом, что сразу развеяло все сомнения. Спавшим оказался харьков­ский улан ротмистр Скачков, с которым я вчера вечером тоже выпил на «ты». Значит, не меня одного «укатал» пир лейб-казаков.

В понедельник я попросил у командира полка разрешения съездить за вещами на хутор Сетраков, которые я оставил там у местного батюшки, когда возвращался с гер­манского фронта с 12-ым Донским казачьим полком. В феврале, в Сетракове, когда боль­шевики заняли Новочеркасск, полк расфор­мировался, офицеры и казаки разъехались по станицам, а я налегке добрался до Орла. Там я остался недолго, испытав большевицкую власть и снова вернулся на Дон, как рассказал в начале этих моих воспоминаний. Полк. Дьяков дал мне отпуск на неделю, и я, воспользовавшись столь долгим сроком, провел несколько дней в Новочеркасске у родственников.

На железной дороге совершенно не чув­ствовалась происшедшая в России револю­ция и жизнь шла своим нормальным чере­дом. Будочники с зелеными флажками про­вожали поезда; казаки везли с поля гружен­ные подводы сена и зерна и, лежа на возах, равнодушно поглядывали на пассажиров; мальчишки с красными лампасами на шта­нишках бежали к полотну ЖД и выпраши­вали старые газеты «тятьке на цигарку», ну словом, повсюду на Дону можно было наблю­дать жизнь дореволюционного времени. Только на станции Чертково пришлось мне вспомнить о революции и увидеть ее печаль­ные последствия. Взвод немецких гусар с пулеметом охранял пограничный пункт Всевеликого Войска Донского. Белобрысые тев­тоны в защитных доломанах прятались от южного солнца в тень станционных пакгау­зов и не обращали никакого внимания на прибывших пассажиров. Обращенный дулом в большевицкую сторону одиноко стоял на перроне накрытый брезентовым чехлом тя­желый пулемет Шварцлозе. Никого из пас­сажиров немцы не задерживали и не интере­совались нашими документами.

На станции я познакомился с пожилым войсковым старшиной и молоденькой сес­трой милосердия, также ехавшими на хут. Сетраков. Общими усилиями мы наняли под­воду и, выпив в трактире чаю, покатили по пыльному большаку, на котором в феврале этого года я чуть был не замерз с казаками квартирьерами.

В Колодезях я застал отца Николая в до­бром здравии. Его племянник, бывший юн­кер Чугуевского пехотного училища был уже прапорщиком и служил в донской пехоте, а племянница похорошела и была уже невес­той. На радостях встречи батюшка пригласил нас завтракать и за стаканом кагора (ладанного вина) рассказал, как полковник Чирков, командир 12-го Дон. каз. полка с подпоручи­ком князем Багратионом поднимали восста­ние в Усть-Медведицкой станице и освободи­ли от красных весь Северо-Донецкий округ. В боях с большевиками погиб князь Багра­тион, которого я знал по Орловскому кадетскому корпусу, лихой он был кадет, а Чир­ков был за это произведен в генералы и на­значен в молодую армию бригадным.

Во время нашего отъезда хуторской ата­ман вдруг набрался храбрости и захотел про­верить наши документы. Отец Николай воз­мутился таким отношениям местных властей к офицерам, а поседевший в боях войсковой старшина до того взбеленился, что, попросив сестру милосердия отвернуться и ничего не слушать, обрушился на хуторского атамана с такими выражениями, что даже мне, при­выкшему у большевиков к матросскому лек­сикону, стало жутко. С ужасом я посмотрел на бедную сестрицу, но она кокетливо по­правляла свою косынку и делала вид, что будто бы слышит только громкие выкрики, но не понимает их смысла. Но зато хуторской атаман понял их прекрасно и мы без за­медления двинулись в дальнейший путь. Ведь у нас на Руси нельзя в таких случаях обойтись без крепкого слова.

Около Сетракова нам встретился экипаж с семейством моей знакомой гимназистки Нюры, которую, я по пути домой, навестил в Воронеже. Я соскочил с подводы, подбежал поздороваться. В первый момент ее загоре­лое, покрытое пылью личико выразило уди­вление и даже испуг, но потом она очень обрадовалась. Смеясь, Нюра сообщила мне что отец Михей распустил по хутору слухи, что я расстрелян и даже служил по мне па­нихиду. Когда Нюра вернулась домой из Воронежа и рассказала всем о нашей встре­че, тогда, у нее в гимназии, то он ее выру­гал, заявив, что достоверно знает о моей смерти и никто не сможет его в этом разубе­дить. Вероятно, по той же причине, большая часть моих вещей перешла в его собствен­ность и мой визит к нему наверно доставит ему массу неприятностей. Мы распростились с Нюрой, ехавшей к родителям в Каменскую станицу, и наша телега покрытая густым слоем пыли, наконец, подъехала в Сетраковским ветряным мельницам. Распрощавшись с милыми спутниками, я пошел пешком к отцу Михею.

Мое внезапное появление произвело впе­чатление японского землетрясения. Сам отец Михей носился ураганом по комнате, делая прислуге какие-то таинственные знаки. Ню­ра оказалась права. Возвращение оставлен­ных мною у бати вещей внушало серьезные опасения. Как это ни покажется странным, но красногвардейцы совершенно не заинте­ресовались моим походным чемоданом с но­веньким кителем, синими чакчирами, хромо­выми сапогами, но зато им страшно понрави­лись мои простыни, пуховая подушка и плю­шевое одеяло, и будто бы все это они унесли с собой, не обращая внимания на слезные просьбы отца Михея, умолявшего их поща­дить мое постельное белье. Но желая, все-таки утешить меня в понесенных потерях, он смотался в свою кладовую и торжествен­но извлек на свет Божий мою алую гусарс­кую фуражку и кривую шашку. Эта послед­няя так обрадовала меня, что я вполне при­мирился с потерей простынь и даже не мор­гнул глазом, увидав свое плюшевое одеяло на батюшкиной кровати.

День в Сетракове прошел скучно, без жен­ского общества, так как учительницу Дусю красные увезли с собой при их отступлении. Утром я уехал из хутора, завершив таким образом полный круг странствований, нача­тых зимой этого года на фронте Великой войны. Суета сует и всяческая суета…

Служба в полку. — В Персияновке я встретил трех новых офицеров: белорусско­го гусара шт. рот. Гринева, казачьего сотни­ка А.Я. Чекунова, сына богатого донского коннозаводчика и товарища по 1-ому кадет, корпусу хор. Моргунова.

Весь июль стояла прекрасная летняя пого­да и поэтому есаул Краснов безпощадно го­нял свою конную сотню на утренних заня­тиях. Особенно досталось мне от него за не­умелое построение казачьей лавы.

«Корнет Голубинцев, сколько раз я про­сил вас забыть здесь про гусарский полк. Пора уже научиться ходить со взводом в лаву!»

Я подъезжал к грозному командиру и, опустив шашку к правой шпоре, молча вы­слушивал грозный разнос, поглядывая иног­да на стоявшего за есаулом невозмутимого штаб-трубача.

«Разрешите доложить, господин есаул, как только я услышал сигнал атаки, то сей­час же повел взвод сомкнутым строем на кавалерию противника. Мне казалось, что построение лавы займет слишком много вре­мени и неприятель разобьет нас раньше, чем мы поспеем перестроиться». — Пробовал я оправдаться перед командиром.

«Никаких возражений, корнет, здесь вам не университет, тут надобно соображать на лету и точно исполнять приказания началь­ника, поняли? Потрудитесь вернуться и при­готовьте мне атаку лавой со скольжением на левое крыло! Трубач, дай сигнал для 2-го взвода!»

Я вернулся к своему взводу, но из моей лавы, как и следовало ожидать, ничего не получилось. Мой «противник», Миша Ротов лихо атаковал нас во фланг и размотал в пух и прах мой неуспевший перестроиться взвод…

За завтраком в Офицерском Собрании хо­рунжие дружно потешались над моей «гу­сарской лавой», а есаул Краснов советовал серьезнее подзаняться уставом полевой слу­жбы.

© “Родимый Край” № 113 ИЮЛЬ-АВГУСТ 1974 г.