За анненковской заимкой и за приехавшим Черкашиным неустанно следили чекисты. Из Москвы пришел категорический приказ Примакову взять во что бы то ни стало Атамана Анненкова, пока он не начал новую борьбу с Советским Союзом. Как известно, в это время в Западной Сибири и Семиречье вспыхивали отдельные антисоветские восстания крестьян.
В повести «Дело Анненкова» Мартьяновы так написали о Черкашине: «Черкашина или “Коммерсанта” наши чекисты разгадали быстро. А когда он уезжал из Ланьчжоу и в поезде, как подобает солидному дельцу, занял отдельное купе, произошла совсем короткая сцена: к нему зашли двое. Высокий, широкоплечий человек со светлыми кудрявыми волосами и коренастый, смуглый и быстрый. Они плотно закрыли за собой дверь купе. Что было дальше — никто не видел, но на следующей остановке из поезда вышли трое. Черкашин с довольно помятым видом нес свой чемодан, как оказалось позже, с двойным дном, где лежали анненковские письма. С Черкашиным шли те двое, что тихо зашли к нему в купе. Анненков так и не подозревал до самого последнего времени, до следствия в Москве на Лубянке, что его письма те чекисты повезли в Калган и что они ускорили операцию по изъятию из Китая злейшего врага молодой советской республики — атамана Бориса Анненкова».
Был ли завербован Черкашин чекистами на службу — мы не знаем. Странно то, что он так и не сообщил Анненкову, что с ним произошло в купе и что стало с важными письмами Атамана… Кроме того, он связался с Гущиным.
Одного из предателей Мартьяновы называют: «В Калгане при Народной армии Фэна был создан отряд из русских белогвардейцев. Возглавлял его белоэмигрант — бывший царский полковник и колчаковец Гущин. Он активно помогал нашим советникам (чекистам), хотя сначала это и оставалось в тайне, а потом он окончательно и открыто перешел на нашу сторону».
Это и был полковник Генерального штаба Гущин, служивший ранее в штабе 3-ей армии адмирала Колчака. При захвате Анненкова он сыграл подлую роль, пользуясь тем, что Анненков ему доверял, считая его честным белым офицером. Были, конечно, и другие предатели.
«Военная обстановка в Китае к началу 1926 года оставляла желать много лучшего, — пишут Мартьяновы — Белогвардейцы уже готовились к вторжению в Советский Союз и держались с вызывающей наглостью. Анненкова надо было брать так, чтобы вся эмиграция в Китае пришла в замешательство, чтобы за ним потянулись в СССР десятки и сотни его партизан. Брать надо было «добровольно». Это сложное дело поручили чекистам, специально приехавшим в Китай к советским советникам в Калгане. Было решено привлечь к этой операции маршала Фэн Юй-сяна, в чьей армии и находилась и работала советская группа военных советников во главе с Примаковым, бывшим командиром красной конницы «Червонное казачество».
Там же служил и предатель полковник Гущин.
Им нужно было во чтобы то ни стало заманить Анненкова в Калган. Но как это сделать? Им на помощь пришли «христианский маршал» Фэн Юй-сян и предатели вроде полковника Гущина…
***
Виталий Примаков, названный Мартьяновыми «героем гражданской войны» на Украине, а в Китае «непревзойденным политиком», сменившим свою фамилию на «генерала Лина», появился в штабе маршала Фэн Юй-сяна со своим адъютантом Борисом Кузьмичевым и переводчиком. Примаков волновался: удастся ли ему уговорить маршал Фэн Юй-сяна помочь заманить сюда в Калган Атамана Анненкова с Денисовым? Примаков привез для этого и соответствующие подарки, по-видимому, дорогие, так как Фэн был весьма доволен «таким вниманием».
Примаков, кроме того, знал, что у маршала Фэн Юй-сяна в армии служило немало русских эмигрантов, так что предлог имелся. Кроме того, Анненков хорошо знал полковника Гущина, перешедшего на службу к красным. Он то и будет хорошей приманкой.
После обычных «китайских церемоний» и раздачи подарков в штабе маршала Фэна, Примаков перешел к делу:
— Сегодня я буду говорить снова об Атамане Анненкове. Это злейший враг Советского Союза… Сейчас он, по нашим сведениям, затевает новое злодеяние. Мы могли бы, конечно, легко убрать Анненкова, даже чужими руками, руками его бывших соратников, которые сейчас мотаются по Китаю и Монголии, влача жалкое существование. Но нам надо, ради сотен людей, обманутых им, ради того, чтобы поразить лагерь белой эмиграции, надо чтобы он сам, понимаете, сам пришел к нам… и покаялся!…
Примаков не успел договорить фразу, переводчик только начал ее переводить, как маршал Фэн Юй-сян положил руку на руку Примакова:
— Хин хао! Очень хорошо! Я понял вас, генерал Лин. Я пошлю верных своих людей к Атаману Анненкову в Ланьчжоу. Ему не дадут теперь никуда оттуда уехать. Я обещаю вам свою помощь..
Чекист Примаков сиял. Теперь он знал, что Анненков будет захвачен. Как произошел захват — вот выписка из протокола допроса Анненкова в Москве на Лубянке от 23 апреля 1926 года:
«4 марта 1926 года я, Анненков, был вызван маршалом Фэн Юй-сяном, который находился тогда в городе Пиндзчуане. Прибыв к нему, мы были дружески приняты лично маршалом. Он назначил меня советником при маршале Чжан-Шудаяне (помощник маршала Фэн Юй-сяна) и мне был выдан соответствующий документ с распоряжением выехать в город Калган для встречи с вышеназванным маршалом, куда я и выехал с Денисовым, который числился при мне».
Прием у Фэн Юй-сяна был настолько сердечным и гостеприимным, что Анненков ни в чем не усомнился и легко поверил в дружбу и искренность китайского «христианского» маршала, который пообещал назначить Анненкова советником по кавалерии и подарил ему свою фотографию с дарственной надписью. Анненков, в свою очередь, подарил маршалу чистокровного скакуна.
Анненков и Денисов, полные радужных надежд на будущее, приехали в Калган рано утром и остановились в китайской гостинице, сообщив маршалу Чжан Шу-даяну о своем прибытии. Днем за ними был прислан автомобиль. Следуя инструкциям маршала Фэн Юй-сяна, губернатор Калгана был чрезвычайно приветлив и гостеприимен с прибывшими русскими.
После обильного обеда-банкета в честь приехавших «дорогих гостей», губернатор еще раз подтвердил решение маршала Фэн Юй-сяна назначить Анненкова инспектором кавалерии и добавил, что в ближайшие дни он должен приступить к организации кавалерийских частей Народной армии маршала Фэн Юй-сяна.
Губернатор любезно предложил переселиться Анненкову и Денисову в домик около своего штаба, куда гости, не колеблясь и не сомневаясь ни в чем, и переехали из гостиницы. Анненков и Денисов не обратили внимания на «почетный караул» из китайских офицеров перед новым помещением. Все казалось нормальным и гостям льстило такое внимание со стороны китайцев.
Значительно раньше этих событий в Калгане при Народной армии «христианского» маршала был организован небольшой отряд из бывших белых под командованием Гущина, который в гражданскую войну окончил ускоренные курсы Генерального Штаба и служил в армии адмирала Колчака. Как, почему и когда перешел полковник Гущин на службу к коммунистам — в деле Анненкова нет ни одной строчки.
Сам факт нахождения полковника во главе русского отряда белых в армии маршала Фэна, конечно, успокоил и Анненкова и Денисова.
Примаков приказал Гущину встретиться с Анненковым. Встреча была весьма сердечной и дружеской. Вот что доносил предатель Гущин начальству:
«В 9 часов вечера 20 марта 1926 года я прибыл в китайскую гостиницу, где заранее был нанят номер для меня на предмет встречи с Анненковым. Сразу ко мне пришел Денисов (он вместе с Гущины был в Академии Генерального Штаба в Екатеринбурге) и просил следовать за ним, чтобы идти к Анненкову в его номер, но я отказался и попросил, как было условлено с ним по телефону, придти ко мне в номер… Через две минуты сам Анненков явился ко мне. Первые приветствия, офицерские комплименты, причем мы оба играли в «больших людей». Он благодарил меня, что я не отказался повидаться с ним и первым прибыл к нему. «Меня окружают китайские генералы, и мне теперь трудно куда-либо выбраться» — сказал Анненков. Он имел вид человека неуверенного и все время был необычайно возбужден. Рассказывал мне, будто бы он письменно обращался к Фэну и предлагал свои услуги. Поэтому Фэн и прислал за ним почетный караул. Анненков много раз повторял, что он «ушел от всяких дел», жил тихо, купил участок земли и хотел жить просто фермером. При этом он внимательно следил за мной, и чувствовалось, что слова эти только маскировка, выигрыш времени, в которое он изучал меня. Он рассказал с какими почестями встречал его Фэн, который страшно жалел, что в Пендуане не было в это время генерала Лина. Анненков сделал предположение, что этот «генерал Лин» — крупная величина, поскольку без него Фэн не мог сразу решить вопрос. Было ясно: Анненков старался одурачить меня. Все время мне говорил: «Ваше превосходительство», и даже привстал при разговоре со мной. Все это была игра. Он осторожно подошел к вопросу, что поделывает у меня Черкашин (тот, кто отвозил письма Анненкова, попавшие в руки чекистов! С.Р.), ругнул его, как человека легкомысленного и не заслуживающего доверия. Он говорил, как все предлагают ему возглавить сейчас белое движение, но он отказывается. Очень осторожно подошел к выяснению, попали ли к нам письма, что он дал Черкашину, в которых он соглашался начать формирование белой эмиграции, но, конечно, для помощи Советскому Союзу. Это было так нагло, что он сам понял и оставил эту тему.
Я больше слушал его, ибо не был уполномочен Примаковым вести переговоры. Атаман сказал, что у него есть в Синьцзяне 600 человек преданных ему, готовых идти по первому зову за ним. Он надеется стать твердо рядом с Фэном. В это время неожиданно прибыл в гостиницу чиновник от губернатора Чжана и передал Анненкову приглашение быть готовым к 8 часам утра 21 марта: за ним заедет автомобиль и отвезет в дом губернатора Чжана, где ему будет удобнее жить, чем в гостинице. Анненков сразу, как-то растерялся. Он сказал мне, что для него все это очень неожиданно, ибо он думал срочно уехать из Калгана в Пекин. Чиновник уехал. Анненков стал вялым, угасшим. Он рассказал, что подарил Фэну вороного коня и снова спросил меня о доверии к нему. Потом стал расспрашивать о Нечаеве, о Глебове и так далее. Стал играть роль страшно отставшего от всяких дел, начал просить руководства над ним, просил дать газет и все твердил, что приехал сюда, как из леса. Неожиданно вдруг спрашивал меня, как к нему относятся в эмиграции Он пытался меня задержать, но я избегал разговора и предложил ему ехать в ставку, но он ответил: «Вы же видите, меня окружает целый китайский конвой». Не желая вдаваться в это, я распрощался, и мы расстались. Гущин».
Этот доклад предателя был пришит к делу Анненкова.
***
В первые же часы приезда Атамана Анненкова в Калган в ОГПУ в Москву полетела шифровка: «20 марта Анненков. Денисов в Калгане». 25 марта 1926 года из Пекина была получена депеша. Чекистам в Калгане ставилась задача срочно заполучить Анненкова и Денисова к себе под свою охрану. Давались подробные инструкции, как и где их разместить, как охранять, с кем дать очные ставки. Рекомендовалось развить и распространить как можно шире версию о том, что Анненков сам добровольно перешел к советским советникам при армии маршала Фэн Юй-сяна и собирается создать свой отряд. Советовали использовать захват Анненкова как можно целесообразней для раскола белой эмиграции, особенно, на Дальней Востоке. Заставить Анненкова написать покаянное письмо с призывом к русской эмиграции отказаться от борьбы и признать советскую власть.
31 марта 1926 года в Калган срочно прибыл Примаков, немедленно проследовал к генерал-губернатору Чжан Шудаяну и договорился с ним о передаче Анненкова и Денисова в советские руки.
Вечером к Анненкову в комнату вошли, постучав, двое русских, одетых в военную форму. Один из них молодой и стройный представился:
— Генерал Лин, а это мой помощник — советник Антонов.
Анненков встал. Встретился взглядом с Лином и — отвернулся, чтобы подавить замешательство. Он быстро понял, что попался в лапы чекистов. Но замешательство продолжалось недолго. Атаман пришел в себя и, стоя, представился вошедшим: «Генерал Анненков. Чем могу служить?»
Беседа с вошедшими продолжалась несколько часов. Ночью Примаков послал следующую депешу в Пекин и Москву:
«Доношу: сегодня я имел беседу с генерал-губернатором Калгана Чжаном. Я предложил ему передать в мое распоряжение Атамана Анненкова, на что он согласился немедленно. Я предупредил его, что если Анненков попытается бежать, я убью его, против чего тоже не было никаких возражений. Анненков сейчас у меня. Я имел с ним беседу и он дал мне честное слово, как и его начальник штаба полковник Денисов, что они не будут бежать. После этого я объявил ему, что он некоторое время будет у меня на положении пленного и у его дверей будет караул. План его использования мы наметили, изложение которого поручено Карпенко. Начнем с декларативного письма о раскаянии. Анненков здоровый, полный сил человек, несомненно крупная индивидуальность, но хитрюга и нас боится. Согласие на письмо и план он даст, потому что теперь ему деваться некуда. Лин, 31 марта 1926 года, 23 часа».
Кроме Примакова «обрабатывать» Анненкова приехал из советского посольства из Пекина опытный чекист Лихарин («большой эрудиции, с большим чекистским стажем, знающий несколько иностранных языков и в совершенстве английский»). Он собрал в кабинете Примакова и других чекистов, занятых делом Анненкова, Антонова, Карпенко и Довгаля. На собрании обсуждался вопрос о дальнейшей судьбе Атамана. Денисов в счет не шел. В деле Анненкова чекисты презрительно называли его «безвольным и трусливым».
Убить Анненкова — не выход. Примаков категорически был против: «Нельзя делать из Атамана мученика». Было решено разыграть «добровольный» переход Анненкова. Кстати этот «переход» откроет дорогу к возвращению на родину тысячам его соратников и других белых и нанесет удар по всей белой эмиграции.
Этот план был принят и началась «обработка» Анненкова. Мартьяновы в своей повести утверждают, что 5 апреля 1926 года Лихарин, наконец получил от Анненкова несколько листков покаянного письма. Что делал в эту ночь опытный чекист Лихарин и как он «обрабатывал» Анненкова, — мы не знаем и никогда не узнаем, так как Лихарин во время очередных чисток был расстрелян, как «враг народа» и «предатель».
Но кто может с уверенностью сказать, что Анненков сам написал покаянное письмо и обращение к эмиграции, а не чекисты?
Через несколько дней охрану Анненкова и Денисова чекистам пришлось усилить, так как были получены сведения, что друзья Атамана помнят о нем и собираются придти к нему на помощь. Решено было на двух автомобилях ночью вывезти Анненкова на советскую границу.
7 апреля 1926 года два автомобиля с потушенными огнями выехали из Калгана.
В автомобиле, где сидел Анненков (связанный или нет — мы не знаем. С.Р.), находился Вэн, он же Кузьмичев, адъютант Примакова, Михаил Зюк и шофер Димитрий. В другой машине сидели два китайских солдата, переводчик и еще чекисты. Путь шел через перевал у Калгана на Монголию, а затем в СССР, в Верхнеудинск. Вот что написал Мартьяновы о попытке освобождения Анненкова:
«Вот здесь, среди обломков склад, между огромных камней и могла быть засада. Щелкнул затвор винтовки, Михаил взвел курок револьвера, в ногах у него между чемоданами, как и у Вэна (Кузьмичева), лежали гранаты. Он не спускал глаз с Анненкова… Анненков, откинувшись на спинку заднего сиденья молчал. На что он надеялся? На друзей-соратников, которые дали ему в последние дни знак, что отобьют его у «красных»? Или на милость советских чекистов и советников, по указанию которых он за эти восемь дней, что находился в их власти, выполнял все, что они хотели, втайне надеясь потом от всего отказаться. Писал все, что они хотели… Смерти в бою он никогда не боялся. И когда теперь понял, что попался, то растерялся, но ненадолго. Сейчас он снова, как сжатая пружина, готовая выпрямиться со страшной силой…
Ветер усиливался и к концу дня поднялась пыльная буря. Машины зажгли фары. Вдруг сквозь вой ветра и рев мотора Михаил услышал цоканье копыт и гортанные крики. По бокам дороги с обеих сторон скакали всадники. На низких мохнатых лошадях, в развевающихся по ветру треухах мехом наружу, они были похожи на каких-то зловещих птиц. Откуда они взялись? А вот и другие — тоже верхом, лица верховых — вполне европейские. Они идут за передней машиной. Раздались выстрелы. Анненков дернулся к окну.
— Сидеть! — приказал Зюк, и дуло его револьвера почти уперлось в соседа. Вэн, высунувшись из окна, стрелял часто и метко. Передняя машина замедлила ход, пропуская вперед вторую Димитрича. Тот рванул скорость. Сзади послышался частый перестук пулеметной очереди…
Михаил Зюк не спускал глаз с Анненкова. А тот сидел неподвижно, как изваяние.
Чиркнула пуля по верху кузова, звякнуло и разлетелось боковое стекло. С задней машины ударили гранатами. Еще десять минут погони, и всадники остались позади
— Невесту пытались отбить! — съязвил Михаил.
— Перестаньте, — остановил его Вэн. — Мы не знаем, как там обошлось на той машине. Им досталось больше. Это не был главный заслон. Главный ждет в горах, но они прозевали нас. А эти не ждали.
— Идиоты! — сквозь зубы произнес Анненков.
— Согласен! — не удержался Зюк. Темнота сгущалась. Автомобили, съехав с дороги остановились. На второй машине оказался тяжело ранен китаец-солдат».
В этом описании перестрелки странно поведение Анненкова, сидевшего неподвижно. Был ли он связан — авторы документальной повести не пишут. Вероятно был, иначе вряд ли сидел бы неподвижно.
Дальнейшая поездка через Ургу к советской границе прошла без приключений.
В Верхнеудинске Михаил Зюк с Анненковым сели в отдельное купе скорого поезда «Владивосток — Москва». Позже к ним в купе подсел и второй чекист — Николай Лопатин.
Раза два в купе, где сидели Зюк, Анненков и Лопатин, заглядывали подгулявшие соседи, приглашали в вагон-ресторан. Но пассажиры седьмого купе были какими-то чудаками: в ресторан не ходили, в карты не играли. Только иногда один из них выскакивал на станции, покупал какой-нибудь еды. И купе опять закрывалось…
Однако во время поездки в поезде в Москву, как сообщают Мартьяновы, произошло следующее:
«Густой, мокрый снег облепил окна вагонов так, что в поезде стало темно. Анненков несколько раз внимательно посмотрел на Зюка, тихо поднялся, застегнул френч, накинул шинель, взял полотенце и вышел из купе, не закрыв дверь, чтобы стук не разбудил Зюка. Человек, лежавший над Зюком, чуть поднялся и пододвинулся к краю полки. Анненков стоял в проходе напротив купе, у окна. Стоял довольно долго. Мимо него прошла какая-то женщина с ребенком на руках, он не оглянулся. Потом прошел проводник вагона, гремя пустыми чайниками, Анненков бросил короткий и быстрый взгляд в купе. Зюк спал, а человек на верхней полке (Лопатин) лежал с закрытими глазами и, казалось, тоже спал. Анненков спокойно, не оглядываясь, пошел вдоль вагона. «Спавший» Лопатин спрыгнул с полки. Анненков шел. Вот открытое купе, и там женщина кормит ребенка, старик спит. Остальные двери купе закрыты. В помещении проводника было пусто — ушел в буфет за чаем. Анненков дернул дверь, ведущую в тамбур, она оказалась запертой. Он секунду постоял, потом вошел в уборную. Тут же по проходу быстро прошел Лопатин и остановился у уборной. В белом кружке стояло «занято». Лопатин ждал. За окном все больше разыгрывалась апрельская метель. Поезд на крутом повороте начал сбавлять ход. В туалетной что-то сильно звякнуло. Лопатин мгновенно вытащил из кармана пиджака револьвер и трехгранный ключ, навалился плечом, и дверь открылась. В лицо ему ударил резкий, полный снега, ветер.
— Отойти от окна! — властно приказал Лопатин Анненкову, который вытаскивал из рамы остатки разбитого стекла.
Анненков метнулся в окно, но Лопатин оказался рядом, свободной рукой схватил его за ворот шинели, надетой уже в рукава, и резко швырнул в сторону:
— Тихо, Атаман, ни звука!…
Лопатин впервые так близко увидел лицо Анненкова: очень бледное, очень решительное, перекошенное от злобы так, что был виден оскал зубов с обезумевшими глазами загнанного волка. Он только сейчас понял, что легенда о смелости и жестокости Атамана — не выдумка.
— В купе, — приказал Лопатин. — И без фокусов!…
Анненков шел по проходу вагона, покачиваясь, словно пьяный. Как только он вошел в купе, Зюк соскочил с постели и сел, не понимая еще что произошло.
— Обыскать! — приказал Лопатин и направил на Анненкова свой револьвер. Зюк обыскивая, вытащил из его кармана осколок стекла. На правой руке, обмотанной полотенцем (он ею разбивал стекло), у Анненкова выступила кровь. Анненков весь дрожал, глаза были закрыты, губы плотно сжаты, словно он сдерживал крик. Он ничком упал на постель.
Ночь прошла. Анненков лежал не двигаясь, но и Лопатин, и Зюк в часы своих дежурств чувствовали, что Атаман не спит. Утрем Анненков поднялся, уже овладевший собой, сдержанный, даже внешне спокойный».
Без дальнейших приключений Анненков со своими стражниками-чекистами прибыл в Москву.
В конце апреля 1926 года чекисты доставили Анненкова во внутреннюю тюрьму ГПУ на Лубянке и посадили его в одиночную камеру №73.
Как отметили Мартьяновы, сопровождавшие Анненкова чекисты, чтобы подчеркнуть «добровольное» возвращение Атамана Анненкова в Москву, или же в каких-то иных целях, с вокзала в Москве поехали на извозчике на квартиру к сестре Михаила Зюка, где и пили чай. Затем сюда же прибыли еще двое в штатском. Зюк заметил Анненкову, как бы издеваясь, что он, наконец, нашел ему номер в лучшей гостинице Москвы, откуда он и сможет позвонить своим друзьям. Но вместо гостиницы Атамана доставили на Лубянку.
Возможно, что чекисты хотели устроить пресс-конференцию и показать «добровольно» вернувшегося в СССР Анненкова иностранным журналистам.
Следующая фраза в заметках чекиста Лопатина показывает, что Анненкова им все же не удалось сломить до конца, и на пресс-конференцию они не рискнули. Лопатин записал: «А как держится этот Анненков — словно едет принимать парад… Силен, силен, ничего не скажешь!»
В деле Анненкова имеется сообщение и о полковнике Денисове. Его привезли чекисты в Москву 8 июня 1926 года и сразу же посадили в камеру ГПУ на Лубянке. Он явился туда с двумя чемоданами набитыми «всяким добром и товарами». Он старательно разыгрывал предложенный ему чекистами вариант «добровольного» возвращения и «чистосердечного раскаяния». Он в довольно восторженном тоне описывал в записках свое путешествие из Китая в Москву, восхвалял советскую власть и… надеялся на поблажку. На допросах, как пишут Мартьяновы, он врал, изворачивался и хныкал. В конце концов, Денисов на допросах и на суде начал все сваливать на Анненкова. Так кончилась вся его преданность и любовь к Атаману.
Кстати, в деле и в судебных протоколах несколько раз отмечалось, что Атаман Анненков держался достойно. Это было признано и чекистами.
Летом 1927 года, когда следствие по делу Анненкова и Денисова заканчивалось, к советскому консулу в городе Кульджа явился, якобы, некто Антонов, бывший начальник анненковского отряда в Семипалатинской губернии, и передал консулу рукопись под названием «Колчаковщина». Он добавил, что эти мемуары в свое время были, якобы, написаны самим Атаманом Анненковым. Мемуары (30 листов тонкой бумаги), содержащие все жизнеописание Анненкова, были приложены к его делу и фигурировали на суде.
Весной 1927 года, конечно, по указке свыше, в Семипалатинске, Петропавловске, Усть-Каменогорске, Лепсинске и других местах начали созываться митинги «трудящихся», на которых единогласно принимались резолюции с требованием судить Анненкова «пролетарским судом рабочих и крестьян» в Семиречье.
Москва, конечно, согласилась «уважить требование трудящихся масс» Узнав об этом Анненков понял, что снисхождения ему не будет никакого и ждать пощады бесполезно.
Анненкова и Денисова, теперь уже под сильным конвоем, как государственных преступников, отправили из Москвы в Семипалатинск.
Сессия Верховного суда СССР проходила с 25 июля по 12 августа 1927 года. На суде официально была представлена версия о «добровольном возвращении Анненкова и Денисова в СССР. И здесь чекисты снова обманули подсудимых: им было обещано снисхождение, если они на суде умолчат о тем, как действительно их захватили чекисты в Калгане. И подсудимые промолчали…
О том, как вели себя на суде в Семипалатинске подсудимые, написали Мартьяновы:
«Денисов сидел съежившись, как от холода, хотя в переполненном зале суда стояла страшная жара. Он опустил голову и, даже когда к нему обращались с вопросом, он вставал, не понимая вопроса, отвечал глухо и невнятно.
Сам Атаман Анненков, как всегда, был подтянут, прям, хорошо выбрит (он просил ежедневно присылать к нему в камеру парикмахера, и его просьбу удовлетворяли). Он смотрел только на тех, кто сидел за столом, покрытым красным бархатом. И только иногда поблескивали белки его глаз и вздрагивали тугие желваки на скулах».
Приговор: высшая мера социальной защиты — расстрел.
Итак, в «Деле Анненкова» Мартьяновы, а, следовательно, и советская власть, признали и рассказали почти всю правду:
«Официальная версия о том, что Анненков добровольно приехал в Советский Союз, — писали они, — жила очень долго. Вызвала она много сенсационных сообщений в зарубежной прессе. Были и такие охотники до драматических ситуаций, которые описывали, как Анненков и Денисов, якобы надев простые солдатские шинели, пришли на Лубянку в Москву и рассказали о том, как их замучила совесть и тоска по родине, и что они готовы нести любое наказание. О добровольном возвращении Анненкова появились легенды и небылицы, они попадали на страницы повестей, рассказов, романов наших советских писателей. Но прошли годы. Теперь народ знает правду, как Атаман Анненков «добровольно» вернулся на родину».
В конце концов, Мартьяновы привели, якобы, подлинное письмо Анненкова, написанное после суда и вынесения приговора в Семипалатинске, адресованное главному следователю Владимирову в Москву:
«Глубокоуважаемый товарищ Владимиров! Прежде всего позвольте Вас поблагодарить за человеческое отношение, которое Вы проявили ко мне за время моего пребывания в Москве. Моя глубокая просьба к Вам: помогите моим бывшим партизанам Ал. Яркову, Ив. Дуплякину, Леониду Вялову и Петру Павленко. Они не виноваты. Их не за что карать. Они шли за мной по молодости и полной несознательности…
Здесь в Семипалатинском ГПУ, я встретил отношение к себе со стороны администрации исключительное по человечности. Должен признаться: я был пристыжен и убит этим отношением, много я перенес нравственных ударов во время процесса. Прокурор, общественные обвинители и свидетели говорили, все равно, что щелкали бичом по лицу меня. Сейчас легко. Я отчитался в своих грехах и расплачусь своей жизнью. Я должен уйти из жизни и уйду с сознанием того, что я получил по заслугам. Уважающий Вас Б. Анненков. Еще раз прошу о партизанах. 13 августа 1927 года, г. Семипалатинск».
Советские историки это письмо назвали «покаянным» и объяснили желанием Атамана Анненкова произвести впечатление благородного и гордого человека. Однако, на краю могилы Анненков не забыл своих ординарцев-партизан и заботился о них. Не каждый на такое способен.
27 августа 1927 года в 11 часов вечера приговор был приведен в исполнение.
Возглавители операции по похищению и «добровольному возвращению» в СССР Атамана Анненкова коммунист и чекист Виталий Маркович Примаков в 1937 году был расстрелян как «фашистская собака» и «предатель». С ним, по-видимому, погибли и Н. Лопатин и М. Зюк.
Что касается предателя полковника Гущина, то все следы его затерялись сразу же после расстрела Анненкова и Денисова. Можно не сомневаться, что Гущин был «ликвидирован», так как чекисты не любят оставлять в живых лишних свидетелей. Белогвардейский мавр сделал свое подлое дело…
С. Рождественский
© “Родимый Край” № 107 — ИЮЛЬ-АВГУСТ 1973 г.
(1 votes, average: 1.00 out of 5)
Loading ...Читайте также: