РОДИМЫЙ КРАЙ — орган обще-казачьей мысли

На Украине. — Наш побег из Совдепии, моего двоюродного брата прапорщика конной артиллерии Аполлона Горбунова и меня корнета Изюмского гусарского полка, донского казака по рождению, благополучно закончился и мы находились на пограничной станции Украины, на свободе, под властью гетмана. Было чудное майское утро 1918 года.

Как только открылась билетная касса, Аполлон поинтересовался у кассира относительно курса карбованцев на царские деньги. Кассир ответил ему по-украински и раньше чем продать билеты, потребовал наши документы. Украинской визы мы, конечно, не могли получить в Курске и поэтому были немедленно арестованы «побитовым» комендантом. Суровый блюститель гетманских порядков, из бывших русских прапорщиков, обрушился на нас за нелегальный переход границы и невероятно вспылил на Горбунова, назвавшего его по ошибке «повивальным» комендантом. Ругаясь на всех известных ему наречиях, он грозил отправить нас через 24 часа обратно в Сов. Россию. Выругавшись в последний раз, комендант приставил к нам двух часовых и уехал в поселок справиться о свободном карцере в местной тюрьме.

Мы уселись на лавочку и принялись обдумывать создавшееся положение. Наши стражи гайдамаки покуривали цыгарки и с полнейшим безразличием созерцали пленных «москалей» и наш весьма скудный багаж. Осматривая внимательно маленькую станцию, я заметил рядом с конторой начальника станции открытую дверь с надписью «Германская Военная Комендатура». До войны мне приходилось бывать заграницей и я довольно прилично знал немецкий язык. Вмиг у меня созрел новый план. Толкнув Аполлона локтем под бок, я указал ему глазами на надпись и попросил часового провести меня в уборную. Около германской комендатуры я остановился под предлогом закурить и в тот же момент на глазах растерявшегося стража, вошел в открытую дверь. В комнате за столом сидел германский майор, дежуривший в тот день; он внимательно меня выслушал, похвалил мое знание немецкого языка и, увидав на наших бумагах печати с двухглавым орлом и короной, приказал писарю выдать мне два пропускных билета, на которых собственноручно написал: «Два русских офицера следуют с моего разрешения через Украину на Дон»

Поблагодарив майора за любезность, я вернулся к перепуганным гайдамакам и повелительным тоном приказал им принести наши вещи и позвать прапорщика Горбунова. Подчиняясь силе германской оккупации, гайдамаки взяли под козырек и безпрекословно выполнили мое приказание. Я передал Аполлону германское удостоверение и обрадовал приятной вестью о том, что майор разрешил нам ехать в Харьков в вагоне для немецких военно-служащих, ожидавших на станции поезда, который должен прибыть с минуту на минуту, а гайдамакам приказал удалиться и оставить нас в покое. Смущенные таким неожиданном оборотом дела, наши стражи отправились на розыски начальника, а мы, забрав вещи, заняли места в немецком военном вагоне подошедшего поезда. Аполлон не стал терять понапрасну золотого времени и сразу вошел в контакт с парой усатых фельдфебелей, купив у них бутыль красного вина и мы вместе с ними отпраздновали избавление, на сей раз, от украинской тюрьмы.

Перед отходом поезда на вокзал прибежал запыхавшийся побитовый комендант и до последнего момента пытался проявить свою бутафорскую власть, потребовав, чтобы мы немедленно покинули бы германский военный вагон. Я подошел к окну и показал ему под дружный хохот фельдфебелей пропуск германской военной комендатуры и просил больше не приставать к нам с глупыми приказаниями. «Побитовый» почувствовал себя оскорбленным в украинском самолюбии и в безсильной злобе принялся осыпать нас самой наироссийской бранью. Аполлон возмутился подобным нарушением германских законов и немедленно призвал его к порядку: «Эй, ты, повивальный комендант, прохаю мувить на державной мове!». Поезд тронулся и украинская пограничная станция осталась позади с грозным добродием и живописными гайдамаками. Всю дорогу до Харькова мы посвятили красному вину и курению немецких сигар.

Рано утром мы приехали в Харьков. В гостинице «Ампир» мы приняли горячую ванну и затем пошли гулять на Сумскую улицу. Бывшие русские офицеры носили цветные фуражки с кокардами, но были без погон и выглядели, приблизительно также, как и мы в первое время в Совдепии. Всюду можно было видеть довольную толпу, раздавался звон трамваев, слышен женский смех, но самое главное, что заставило нас искренно обрадоваться, это стоявший над городом церковный перезвон, то есть все то, от чего мы уже успехи отвыкнуть под властью коммунистов. Приволье на Украине чувствовалось во всем. Магазины ломились от товаров, булочные и кондитерские манили белым хлебом и пирожными, колбасные — десятком сортов ветчины, колбас, сосисек и копчеными окороками, а гастрономические лавки были полны фруктами и консервами. После советской голодухи мы сразу почувствовали здесь сытую и спокойную жизнь.

Вот мимо нас прошли украинские офицеры — «старшины» — в национальных свитках, перетянутые офицерскими ремнями с белыми аксельбантами на плечах и кривыми саблями у бедра. Некоторые имели желтые канты на узких защитных погонах и желтые генеральские лампасы на синих галифе. Но забавно выглядели сердюки, гетманская гвардия, с отпущенными на бритых головах оселедцами, выглядевшими совсем, как спелые арбузы с хвостиками.

На фоне украинского опереточного лубка, по мостовой четко проходили роты германских солдат в тяжелых шлемах и с винтовками ровно висевшими за плечами. У них чувствовался порядок, железная дисциплина и сила.

Город уже успел оправиться от большевицких зверств и принял вполне нормальный вид. Спокойно торговали магазины, на улицах царил порядок и заметно было большое количество интеллигентной публики.

Проголодавшись, мы зашли пообедать в ресторан «Франсуа», и, утолив голод малороссийским борщем с сосисками и плававшими в красном бульоне шкварками, запив рюмкой водки жареного поросенка и выпив кофе, покинули гостеприимный ресторан, погуляли в сквере, где прослушали концертное отделение в прекрасном исполнении немецкого военного оркестра и ровно в полночь мы были уже на вокзале, где, спокойно купив билеты, сели в купе ростовского поезда.

Конечно, следует заметить, что освобожденная от коммунистов Украина блаженствовала под властью гетмана Скоропадского, бывшего кавалергарда, теперь правившего страной под сенью германской армии. Граница между Украиной и Доном была открыта и мы не могли понять, почему русские офицеры, вместо того, чтобы ехать воевать в Добровольческую Армию, предпочитают службу в украинских ресторанах лакеями, что мы, к сожалению заметили у «Франсуа». Этого мы никак понять не могли.

Дорога на Дон. — Южная украинская ночь окутала нас душистыми объятиями полей и в теплом воздухе чувствовался приятный аромат цветов. Утром, на станции «Матвеев Курган», при переезде Донской границы, в наше купе вошел Александрийский гусар корнет Н. Чегодаев, оказавшийся моим товарищем по 1-ому Кадетскому Корпусу и по Училищу. Расцеловавшись со мной и познакомившись с Горбуновым, он начал нам рассказывать о положении на Дону и в Добровольческой Армии. На левом рукаве его черной гимнастерки у него была нашита углом романовская ленточка. Князь стал нас уговаривать поступить в Астраханскую Армию, единственную, по его мнению, имевшую явно выраженные монархические идеи. Добровольцев ген. Деникина он упрекал за их республиканские взгляды и, как пример, продекламировал нам песню корниловцев:

Упоминая про Донскую Область, он отдал должное Атаману Краснову создавшему в короткий срок хорошую армию и сумевшего наладить экономическую жизнь края.

«Должен вас предупредить, что здесь на Юге сейчас творится полная неразбериха — сказал он нам в конце — посмотрите сами. У нас имеется Украинская Держава, Всевеликое Войско Донское, Кубанская Рада, Астраханское Войско и Добровольческая Армия с девизом «Единая, Неделимая Россия», не говоря уже о самостоятельных республиках Грузии, Армении, Азербейджана. Все они задались целью бороться с общим врагом коммунизмом, но вместо того чтобы навалиться общими усилиями и раздавить красных, они действуют вразброд и все время стараются напакостить друг другу. Таким образом вместо единого фронта получается множество враждующих между собой политических образований: монархисты-астра-ханцы, республиканцы-добровольцы, самостийники-украинцы, германофилы-донцы, независимые-кубанцы и кто знает, если в ближайшем будущем не появятся еще какие-нибудь новые попутчики вроде «учредиловцев» или правых эс-эров? Все эти образования обременены огромными штатами министерских паразитов с безконечными канцеляриями и чиновниками, воюющими больше между собой, чем с коммунистами. Наш Юг задыхается от интриг и каждый вождь старается побольше насолить своему соседу».

«Ты, Святослав, сам знаешь, я, без году неделя офицер и не посвящен еще в закулисную сторону всех этих тайн «мадридского двора!» До революции офицеры служили в армии верой и правдою своим царям и никому в голову не приходила мысль о самостийности. Да и теперь я отказываюсь понять причины столь печальных явлений! Вы сами, господа, только вникните серьезно в эту российскую трагедию и вам самим станет страшно!»

«Посмотрите, бывший командир Конной Гвардии, свитский генерал и боевой кавалерийский начальник П.П. Скоропадский превращается в украинского гетмана и не может до сих пор договориться с бывшим атаманцем генералом П.В. Красновым, выборным Атаманом Всевеликого Войска Донского, а «железный стрелок» генерал А.И. Деникин, командуя добровольцами, норовит им обоим вцепиться в чубы! Ведь этот разнобой выгоден только большевикам в Кремле и никому больше!»

«Я советую вам записаться в нашу Астраханскую Армию, возглавляемую князем Тундутовым. Он бывший паж и полковник гроденских гусар, а теперь выборный Атаман Астраханского Казачьего Войска. Пистолет мужчина! Разгуливает себе в серой черкеске и ни с кем не ссорится, молодчага кал-мыченок! Уверяю вас, все монархисты должны объединиться в нашей Армии!».

Всем этим Чегодаев сбил нас с толку и мы были не в состоянии разобраться в этом политическом сумбуре. Республиканцы, монархисты, германофилы, франкофилы и самостийники! Что за чепуха, а куда же делись русские патриоты? Почему в Совдепии под бдительным оком чекистов офицеры дружно работали и не разделялись на партии, а здесь на свободе сразу подняли кавардак?

Злила меня также и любовь «вождей» к черкескам. Пусть это красивая кавказская форма, но почему ее напяливают на себя бывший флигель-адъютант Скоропадский, пехотинец Деникин и гусар Тундутов? Нет, здесь творится что-то неладное. Надо приехать на место и самим присмотреться к политической обстановке и только тогда вынести окончательное решение.

В Ростове, на вокзале развивались сине-желто-красные флаги, а новый войсковой герб Дона привел в восхищение Аполлона. Признаться и во мне проснулись казачьи чувства при виде голого казака, сидевшего на винной бочке с ружьем и шашкою в руках. Этот символ Донского казачества времен Петра Великого гласил, что донец все может пропить, кроме оружия и свободы.

Напившись в буфете чаю и простившись с кн. Чегодаевым, мы отправились к ближайшему портному. Услужливый еврей осторожно распорол подкладку наших кителей и вынул на свет Божий спрятанные там погоны и филиграновые шнуры, а мы тем временем пристегивали на сапоги шпоры, я привинчивал гусарские розетки, затем надевали на фуражки офицерские кокарды. Если к портному только что вошло два подозрительных субъекта, то через пол часа от него вышли два с иголочки одетых офицера.

Ростов напоминал собой русский город до революции. В нем отсутствовали опереточные гайдамаки, не было видно странных не русских форм, как на Украине, а поведение небольшого количества германских войск было безукоризненным. Трудно себе представить наши восторг и гордость с которыми мы гуляли по улицам, чувствуя себя на сей раз настоящими, а не «бывшими» людьми. Словно дети, мы безцельно бродили по городу, рассматривали нарядную публику, улыбались отдавшим нам честь кадетам и юнкерам и любовались на самих себя.

На Таганрогском проспекте меня кто то окликнул по фамилии и, обернувшись, я увидал товарища по Училищу Волынского улана корнета Любовицкого. После дружеских объятий и всевозможных расспросов про Орел о судьбе тамошних его однокашников кадет, мы зашли позавтракать в «Чашку чая», как назывались теперь здесь кафе-рестораны. Вместо лакеев, там обслуживали посетителей миловидные барышни, беженки из Совдепии, создавая своим присутствием приятную семейную обстановку. Подчиняясь общим законам, мы стали в очередь у кассы за талонами, заплатили за три завтрака и сели за столик у зеркального окна. Купленные талоны мы передали хорошенькой шатенке и ожидали, когда нам накроют стол. Я не видел Шуру Любовицкого со дня нашего производства в офицеры и поэтому у нас была масса тем для разговоров. На потрепанной гимнастерке у него висел странный орден на георгиевской ленточке, изображавший бронзовый меч в терновом венце. Таких знаков отличия в русской армии не было и Аполлон поинтересовался, почему вместе белого креста на ленточке висит этот оригинальный орден. Шура пояснил нам, что этот знак учрежден в память 1-го Кубанского Похода командованием Добр. Армии.

«Вы, господа не имеете представления об этом Походе предпринятом добровольцами зимой из Ростова на Кубань».

Я взглянул на Шуру, он мало изменился, только немного похудел. Как всегда красиво и просто, он рассказал нам про героическую эпопею Добровольческого движения, связанную с безпрерывными боями и потерей своих лучших начальников.

«Ужас нашего положения в том, что какой-то злой рок тяготит над нашим белым движением. Борьба с большевиками только началась, а мы уже потеряли своих лучших начальников. 30 марта этого года погиб при штурме Екатеринодара «храбрейший из храбрых» командир Корниловского Ударного полка полковник Неженцев. 13 апреля пал главнокомандующий Добровольческой Армией генерал Корнилов и в самый критический момент существования Армии, мы потеряли в бою под станцией Шаблиевка героя добровольческого эпоса генерала Маркова!»

Поделившись с нами своими печальными мыслями, Шура задумчиво посмотрел в окно. Странно было теперь наблюдать бегающих по улицам газетчиков, проходящих девушек в светлых платьях, биржевых дельцов с толстыми портфелями и купцов с самодовольными улыбками на лицах, в то время как поблизости отсюда, на Кубани, горсточка белых бойцов сдерживала грудью красный поток, грозивший затопить Ростов и весь юг России.

«Я страшно рад, что мы встретились — продолжая Любовицкий — да оно иначе и не могло быть. Ты бывший кадет и офицер по призванию, ты должен быть с нами! Помнишь наш эскадронный командир в Училище подполковник Левенец говорил юнкерам во время революции, что у офицеров не может быть компромиссов с совестью. Мы должны либо победить, или умереть! Основатель Добровольческого движения генерал Алексеев назвал, как то в разговоре, нас факелом, светящим во мгле. Прекрасное сравнение, не правда ли? Но я бы назвал добровольцев не факелом светящим, а тускло горящим. Ведь мы вовсе не светим, не освещаем дорогу, а медленно сгораем во тьме одинокими и всеми забытые. Нас следует назвать армией нищих рыцарей, сражающихся раздетыми и разутыми на фоне общего благополучия! А ведь одно только ростовское купечество могло бы поставить нас на ноги, уделив для армии самый ничтожный процент со своих барышей. Но, к сожалению, капиталисты слепы и денег давать не желают, а наше командование опирается на отжившие императорские законы и, как старая дева, продолжает миндальничать, а мы в это время должны босяком по снегу защищать их фабрики и заводы, не получая никакого жалования, изображая собой российских Дон Кихотов!»

«Совсем забыл тебе сказать, четверо офицеров твоего Изюмского гусарского полка принимали участие в 1-ом Походе, ротмистр Дубровенский и корнеты Морозов, Мясоедов и прапорщик Смит. Из них только двое осталось в живых. В самом начале Похода при выходе из Ростова был зарублен прапорщик Смит, а корнет Мясоедов погиб под станцией Белая Глина. Вот вам наглядный пример наших потерь, выражаясь коммерческим языком они равны 50 процентам!»

«Из наших товарищей по Николаевскому Кавалерийскому Училищу в 1-ом Походе убит Малороссийский драгун корнет Степанов, а при защите Терского Атамана Караулова на станции Прохладная вместе с ним был убит наш корнет Симонович».

После завтрака Любовицкий пошел навещать в госпиталь своего раненого приятеля юнкера Елисаветградского кав. Училища Юру Деконского, а мы вернулись на вокзал.

Через час скорый поезд «Молния» доставил нас в столицу Всевеликого Войска Донского, в Новочеркасск, где я должен буду отыскать своих родственников и где мы должны будем решать нашу дальнейшую военную карьеру.

 

© “Родимый Край” №110 — ЯНВАРЬ-ФЕВРАЛЬ 1974 г.