РОДИМЫЙ КРАЙ — орган обще-казачьей мысли

В Новочеркасске. — Наш первый визит в Донской столице был нанесен в Военное Министерство, где грозный командир Донской Армии, микроскопического роста генерал Денисов, подробно разспросил нас о положении дел в Советской России и, поблагодарив за желание служить в Войске, вручил нам предписание для следования в действующий отряд к полк. Филимонову, осаждавшему Азов.

Воспользовавшись 2-хдневным отпуском, мы отправились на розыски родственников. Аполлон нанял старомодный рыдван и мы поехали по адресам двоюродных бабушек и дедушек. Наши визиты нельзя было назвать удачными. Прибыв по первому адресу мы узнали, что двоюродный дед изволил шесть лет тому назад тихо почить, а в следующем доме сообщили печальную новость о смерти в позапрошлом году троюродной бабушки. Все это так разстроило Аполлона, что он посоветовал мне ехать прямо на кладбище, где мы безусловно розыщем всех своих родных.

Но мой оптимизм победил его пессимизм и рыдван, гремя всеми своими составными частями, подкатил к нашей последней надежде каменному особняку на Комитетской улице. Перекрестившись на всякий случай, я позвонил у подъезда и спросил горничную могу ли я видеть полковника Матвея Ивановича Голубинцева. Мой вопрос несколько смутил служанку и, вытаращив на меня глаза, она ответила, что барина еще в феврале разстреляли большевики. Как пораженный громом я продолжал стоять на крыльце. Горничную, видимо, тронул мой растерянный вид и она тихо проговорила: «Если вам угодно поговорить с барыней Ольгой Димитриевной, то войдите». Мы вошли в переднюю. Через открытую дверь был виден зал с анфиладами и столовая с кипящим самоваром на столе.

Из столовой к нам вышла маленькая, приятного облика старушка и поздоровавшись, пригласила войти в зал. Мы покорно исполнили ея просьбу и робко сели на диван. Благообразная дама поинтересовалась, какие новости мы привезли с фронта от ея старшего сына полковника Владимира, считая нас офицерами с его бронепоезда. Получилось неловкое положение и мы еще больше разочаровали Ольгу Димитриевну пояснив, что мы приехали не с фронта, а из Советской России. Тогда она внимательно посмотрела на наши не казачьи формы и переспросила, чем может быть нам полезна. Я поднялся с дивана, поклонился и назвал свои имя и фамилию, а так же представил ей Аполлона Горбунова.

«Боже мой, Светик, да как же ты успел измениться!» — воскликнула моя двоюродная бабушка, заключив в объятия новоявленного внука. Я не пробывал ей возрожать, так как прекрасно понимал, что за двадцать лет разлуки, 2-ух летний младенец может на самом деле немного измениться.

Во время наших родственных воспоминаний в зал вошла барышня в сером платье с надменным выражением строгого лица. Бабушка познакомила нас со своей любимицей дочерью Ниной и вошедшим вслед за ней сотником, младшим своим сыном Виктором. Несмотря на кажущуюся строгость лица, Нина оказалась весьма симпатичной тетушкой и сразу взяла нас под свое покровительство. Дядя Виктор все это время разгуливал по ковру и с интересом разглядывал мою гусарскую форму. На кителе у него блистал раз-пластаный двухглавый орел, знак Николаевского Кавалерийского Училища и университетский белый ромб с голубым крестом. Русский Сен-Сир и гражданская образованность украшали грудь моего нового дядюшки. Поглаживая свои усики, он интересовался составом красной армии и нашим бегством из советского рая. Нину, недавно окончившую медицинский факультет, больше интересовало здравоохранение и положение женщин в социалистическом отечестве. О первом мы знали оба очень мало, но зато по женскому вопросу могли прочесть ей целую лекцию. В короткий срок Ольга Димитриевна зачислила нас в круг своей семьи и, распивая в столовой чай, мы блаженствовали, так как нашим странствованиям теперь пришел конец и на Дону для нас началась новая жизнь.

После чая Нина пригласила нас в летний сад на оперетку «Сильва». Городской сад, в котором помещался летний театр, произвел на нас чарующее впечатление. Привыкнув в Совдепии к «пролетарскому» обществу, мы почувствовали себя здесь в новом прекрасном мире и с наслаждением созерцали гулявшую по аллеям публику. Боже мой, сколько тут оказалось моих знакомых и товарищей по Училищу. Все они отдыхали теперь в Новочеркасске от революционных бурь и красного террора.

Аполлон изливал перед моей новой тетушкой свою наболевшую душу: «Нина Матвеевна, как у вас тут хорошо в тихом Новочеркасске! Здесь чувствуется та самая Россия, которую мы все любили с малолетства и которую у нас теперь отняли большевики! Я никогда не предполагал, что на Дону так вольно дышится».

Оставив кузена ухаживать за тетушкой, я пошел навстречу к лейб-казакам, моим товарищам по Гвардейской Школе, вышедшим из сотни в гвардию. Хорунжие Ляхов, Ротов, братья Сережа и Гриша Чекуновы, произведенные за Азовские бои в сотники, Боря Греков, все они обступили меня и радостно поздравляли с приездом. После радостных объятий последовали уговоры немедленно ехать в их полковой лагерь в Персияновку и представиться там их командиру полка. Греков с воодушевлением рассказал про Атамана Краснова, возстановившего в полном блеске Донскую гвардию Лейб-Казаков и Атаманцев. От него же я узнал о разстреле большевиками второго выборного Атамана Донского Войска ген. Назарова. Он оказался единственным из членов всего Круга не пожелавшим встать перед ворвавшимся в Новочеркасск с красными казаками бывшим есаулом Голубовым. Шесть дней большевики продержали его в тюрьме и 18 февраля разстреляли около станционных пакгаузов. Умер генерал по казачьему, сам скомандовав разстреливающим его большевикам: «Раз, два, три, сволочь, пли!». Мне припомнился трагический конец Атамана Каледина и я взгрустнул. Борис заметил мое настроение и принялся успокаивать.

«Что и говорить, ужасной смертью погибли два первых наших Атамана, но теперь снова восходит солнце над измученным Доном!

3 мая Кругом Спасения Дона был избран Атаманом генерал Петр Николаевич Краснов. Его выбрали на служение Войску в тяжелое время. Красные занимали большую часть донской земли, горсть партизан и возставших казаков, отстаивали подступы к Новочеркасску и только десять станиц из 152-ух были освобождены от большевиков, а к нашим границам с запада приближалась германская армия. Печальное было тогда и положение у добровольцев на Кубани. Завязнув на Кавказе, они истекали кровью под Екатеринодаром. Ген. Деникин, заменивший убитого Корнилова и умершего ген. Алексеева, продолжал верить союзникам и надеялся на помощь Ллойд Джоржа и Клемансо, которым нужна была Россия для сокрушения центральных монархий. Наши внутренние дела и революция их мало интересовали, так как союзники нуждались только в русских солдатах без различия их политических взглядов, а торговать они могли даже и с каннибалами из Африки. В противоположность добровольческому командованию, Краснов не доверял тем, кому Россия помогла совершить знаменитое «Чудо на Марне», стоившее нам жизней сотен тысяч лучших сынов. Желая приостановить движение немцев в глубь Донской Области, Атаман проявил волю и ум, прекратив безполезную в данный момент для казачества войну с центральными державами, тем более что оккупация ими Украины обезпечивала западную границу Войска. Трудно даже поверить, как ему удалось в такой короткий срок создать регулярную армию в 33 тысячи казаков при 76 орудиях и 267 пулеметах. Донская армия теперь обладает прекрасными техническими средствами, организованным интендантством и многочисленным подвижным составом. В этом великом деле ему помогли талантливые помощники генералы Денисов, Абрамов, Гусельщиков, Голубинцев и др., а также и простое казачество Круга Спасения Дона!»

Как противоположны были суждения моих друзей. В Ростове корнет Любовицкий жаловался на печальное состояние добровольческого тыла и на отсутствие у командного состава здоровой политической ориентации, а сегодня лейб-казаки говорили мне совершено противоположное о Донском Войске. Безусловно мы поступили правильно, оставшись на Дону.

В антракте я разыскал Колю Русанова, корнета Павлоградского гусарского полка, бывшего у нас в Училище «Земным Богом» и спросил его, не знает ли он о судьбе Изюмских гусар нашего выпуска. Оказалось, что двое из них находятся в Киеве при гетманском штабе. «Там у Скоропадского много гвардейцев и кавалеристов» — добавил он. На мой вопрос в какой армии он служит теперь сам, Коля ответил, что вначале сражался с большевиками в донском партизанском отряде, а теперь, после ранения отдыхает у родных в Новочеркасске. Неприятельская пуля пробила ему левую скулу и обезобразила красивое лицо.

«Ты, Святослав, еще и пороху не нюхал, а я уже имел честь скрестить саблю с большевиками и оцарапал себе физиономию. Но это ничего, до свадьбы заживет! В Екатеринодаре сейчас собралось несколько наших офицеров и они думают формировать в Добровольческой Армии павлоградских гусар.

«А ты, конечно, как казак, останешься на Дону? Переводись к лейб-казакам или атаманцам и твоя военная карьера будет блестяще продолжена».

Вспомнив однокашников погибших в большевитской революции, Русанов поделился со мною впечатлениями от поездки на Кубань.

«На прошлой неделе мне пришлось побывать в Екатеринодаре и должен тебе сознаться, я совсем не очарован Добровольческой столицей! Все там у них организовано кустарным способом на скорую руку. Представь себе, до сих пор в Екатеринодаре, столице Кубанского Войска не имеется гостиниц и приезжим офицерам приходиться ютиться по ночлежкам на полу, именующимся у них почему то общежитиями!»

Удар театрального гонга разлучил нас и я просидел, как на иголках весь третий акт от массы полученных впечатлений.

После спектакля меня остановил в саду александрийский гусар, донской казак, ротмистр Янов и долго уговаривал поступить в Калмыцкий конный полк, в котором собирались офицеры-казаки, служившие ранее в регулярной кавалерии.

Желая перевести разговор на другую тему, я спросил у ротмистра про судьбу бывшего офицера большевика Голубова.

«Этого подлеца застрелил на митинге в Заплавской станице какой-то студент» — ответил мне Янов, закуривая папиросу — «Но все таки, я советую вам, корнет, переводиться в Калмыцкий конный полк. Он числится при 1-ой Донской дивизии и мы будем в нем жить по кавалерийски!»

Но я думал совершенно о другом. Странное совпадение, из всех казачьих офицеров, с которыми мне приходилось встречаться на Дону в конце Великой войны, я никого из них теперь в Новочеркасске не встретил. Лейб-казак есаул Чеботарев, которого я встречал в Виннице, погиб при большевиках в Новочеркасске, атаманец хорунжий Горбачев, безследно исчез в станице Каменской, ахтырец ротмистр Греков был убит под Глубокой, а офицеры наши однобригадники 12-го донского каз. полка, по-видимому разсыпались по всему Войску.

Ротмистр Янов попробывал еще заговорить о калмыках, но заметив мое полное безразличие по данному вопросу, распрощался и просил не забывать его в Новочеркасске, тем более что оба мы гусары и наши отцы были приятелями и служили вместе в Атаманском полку.

Как в сказке прошел для меня первый вечер на берегах Тихого Дона. Да что и говорить, стоило рискнуть жизнью в Орле, удирая от большевиков, чтобы снова очутиться в дореволюционной обстановке.

У Лейб-казаков в Персияновке. — Утром, посоветовавшись, с родственниками, я поехал в Персияновку, где стоял в лагерях Лейб Гвардии Казачий полк. С маленькой дачной станции я направился в парк к офицерским баракам. Около полкового собрания часовой, отдавая мне честь, покосился на гусарские зигзаги на погонах, вероятно, удивляясь юному возрасту молодого «генерала». Поднявшись на балкон я встретил там Бориса Грекова, который шепотом сообщил, что молодежь уже разговаривала с командиром полка относительно моего прикомандирования. Поблагодарив его, я подошел к сидевшему в голове стола плотному полковнику с малиновым мальтийским крестом на кителе. Поздоровавшись со мной и разспросив про 1-ый кадетский корпус и Николаевское кавалерийское училище, Василий Аврамьевич Дьяков сказал, что будет рад видеть изюмского гусара в своем полку. Затем я представился войск. старшине К.Р. Поздееву, есаулу Краснову, Воронину, Дубенцову, Рыковскому, подъесаулу Агафонову и однокашнику по корпусу подъесалу герцогу Николаю Лейхтембергскому. После этого Греков увел меня в свой барак и просил немного обождать, пока закончится офицерское совещание. Через четверть часа полковой адъютант подъесаул Кундрюков объявил мне о согласии командира и господ офицеров на мое прикомандирование к Лейб-Гвардии Казачьему полку. Так началась моя гвардейская служба.

Поблагодарив офицеров за оказанную мне честь, я доложил командиру о полученном предписании из Военного Министерства, согласно которого я должен отбыть в действующий отряд под Азов. Полковник Дьяков написал на обратной стороне бумаги о моем прикомандировании к Л.-Гв. Казачьему полку и просил сегодня же передать ее в Военное Министерство. В Новочеркасске я с вокзала сразу отправился исполнить просьбу нового командира. Не успел я перешагнуть порог министерского кабинета, как генерал Денисов обрушился на меня подобно грому небесному, затопал ногами и закричал, что вместо лейб-казаков я завтра же должен буду ехать к полк. Филимонову под Азов, а если осмелюсь не исполнить предписания то буду предан суду за ослушание в военное время. Вылетев пулей из Министерства, я немедленно вернулся в Персияновку и доложил о случившемся командиру полка. Не говоря ни слова, полковник Дьяков одел серое пальто и приказал мне сопровождать его в Новочеркасск. Волнения мои усиливались с каждой минутой. От этой бумажки сейчас зависела моя военная карьера. Либо я попаду в гвардию, либо буду зачислен в армейскую казачью часть.

На площади против памятника Атаману Платову возвышался атаманский дворец. Ветер развевал над ним донской штандарт синего, желтого и красного цветов, означавших народности, входившие в состав Всевеликого Войска Донского, казаков, калмыков и иногородних. Парные часовые в голубых безко-зырках Атаманского Конвоя отчетливо взяли шашками на-караул и мы вошли во дворец. Приказав мне остаться в приемном зале, полковник Дьяков вошел в атаманский кабинет. В томительном ожидании прошли безконечные для меня полчаса. Наконец появился командир и радостно сообщил от отмене Атаманом предписания военного министра и о моем прикомандировании к гвардии. С сияющим лицом я снова поднялся по каменным ступеням Военного Министерства. Дежурный офицер, увидя меня, перепугался и советовал не безпокоить военного министра, опасаясь моего ареста. Но я успокоил его и передал полученную от Атамана бумагу. На сей раз ожидание длилось ровно пять минут. Генерал Денисов отказался меня принять и через адъютанта вручил новое предписание для следования в Лейб-Казачий полк.

Закончив свои хождения по мукам, я купил пирожных и поехал к бабушке Ольге Димитриевне пить чай. Моя молодая тетушка Нина похвалила мое упорство и как бы в награду познакомила меня с интересной петербуржанкой Марией Ильинишной Михеевой, сразу развеевшей все мои печали. Весь день я провел в приятном дамском обществе.

Вечером дядя Виктор предложил пойти в театр на «Гейшу». Все радостно приняли его идею и стали собираться. Михеева кокетничала и окончательно забрала в свои изящные ручки гусарского корнета, а Нина продолжала шутить со своим новым племянником. Трудно было представить, что несколько дней тому назад мы были безправными париями, «бывшими людьми» в Совдепии. После театра никто не хотел расходиться и мы пригласили дам ужинать в кавказский погребок. За бокалом цымлянского, в милом обществе прошел второй вечер нашего пребывания на Дону.

На другой день утром, Аполлон, уезжая на фронт, тепло распрощался с молодой тетушкой, а Нина перекрестив своего нового племянника, подарила ему на счастье образок Покрова Пресвятой Богородицы. Бабушка пожелала ему получить побольше наград, а я пожелал ему побольше успехов в донской артиллерии. Горбунов чувствовал себя молодцом и признался, что никогда не уезжал на войну с таким прекрасным настроении духа, как теперь.

Разпростившись с кузеном, я так же расстался с родственниками и с первым дачным поездом поехал в Персияновку. 16 июня 1918 г. я был назначен в 3-ю сотню к есаулу Борису Федоровичу Дубенцову. Младшими офицерами в сотне были три хорунжих, прикомандированных к полку из Донской армии: Николаевского кавалерийского училища, мой однокашник по выпуску Ваня Усачев, Елисаветградского училища Коля Поляков и Новочеркасского казачьего Боря Денисов, племянник военного министра, симпатичный офицер, славившийся своей красотой на всю дивизию.

Наш сотенный командир представлял собой тип гвардейского офицера в лучшем случае этого слова. Окончив сотню Николаевского кав. училища, он был прекрасно воспитан, сердечно относился к своим субалтернам и был любим всеми офицерами полка.

Должен сознаться, что почувствовал я себя среди новых сослуживцев — прекрасно. С первого же дня меня взял под свое высокое покровительство старый «корнет гвардейской школы» подъес. Агафонов и так же, как мой однокашник по корпусу герцог Коля Лихтенбергский, игравший на память на рояле марши всей гвардейской кавалерии. Из старших офицеров ко мне почувствовал особую симпатию брат сотенного командира, сотник Георгий Феодорович Дубенцов, прозванный в полку «графом». Нельзя также не упомянуть о сотнике Николае Петровиче Ефремове, правнуке героя Отечественной войны 1812 г., водившего лейб-казаков в историческую конную атаку под Лейпцигом. Он окончил Пажеский корпус и выделялся из общей офицерской среды своими прекрасными манерами и поразительной скромностью. Кроме меня из офицеров регулярной кавалерии в полку находился прикомандированный неженский гусар Говоров. Сын новочеркасского священника, он по окончанию университета поступил в Елисаветградское кав. училище и окончил его взводным портупей-юнкером. Он поражал меня разносторонностью своего ума и прекрасным знанием кавалерийской службы. В нем соединилось в одно целое образованность приват-доцента с превосходным строевиком. Во всех спорных вопросах по службе или житейских неурядицах я всегда обращался к нему за советом и никогда не уходил без необходимых разъяснений.

Но самое большое впечатление производил на всех офицеров наш командир полка. О нем у меня сохранились самые лучшие воспоминания. Это был добрый гений полка и мне кажется, что не было такого лейб-казака, который не любил бы его искренне.

Лагерная жизнь вливала в мой молодой организм свежие силы и энергию. Ранние вставания, по сигналу кавалерийской трубы, конные занятия на широком лугу, перебежки с казаками по траве в пешем строю и офицерская езда, создавали ту спортивную тренировку, которая укрепляла здоровье лучше всяких лекарств. Невольно обращал на себя внимание подбор молодых казаков и прекрасный конский состав, оба были намного лучше виданных мною на фронте у изюмских гусар. Особенно выделялся выправкой вахмистр нашей 3-ей сотни подхорунжий Мигулин. Коренастый шатен, в затянутой белым ремнем гимнастерке, с георгиевскими крестами на груди, в синих гвардейских шароварах без лампас, он обычно брал под козырек своей алой фуражки и позвякивая шпорами докладывал мне, слегка откашлянувшись, по утрам перед занятиями: «Так что, господин корнет, 2-ая полусотня на проезду выстроена. А только разрешите доложить, что вашего коня перековать надобно, «Бунчук» с вечера хромать изволит и я приказал подать вам «Богатыря».

Таков был в 1918 г. Лейб-Гвардии Казачий полк. В Донской гвардейской бригаде чувствовалась мощь старой русской Императорской армии. Донская «Молодая армия», созданная трудами ген. Краснова, могла гордиться выправкой и в праве считала себя наследницей Российской Империи.

Кроме упомянутых мною офицеров, в полку числились на офицерском положении два юнкера старшего курса эскадрона Николаевского кав. училища Кутепов и Ананьев. Как только могли, они развлекали своего старшего «корнета» и старались разнообразить наши лагерные вечера.

Святослав Голубинцев

(Продолжение следует)

© “Родимый Край” №111 МАРТ — АПРЕЛЬ 1974 г.