Вот что случилось со стариками Садовского и его любимой Стасей.
В те дни, когда разметалось по всей Руси красное пламя революции, то дошло оно и до Кубани в ликовании и радости свобод и упований на новую, светлую, еще более вольную жизнь всем людям. Так празднично и легко и с надеждами окрылялись люди, вместе со свободой чаявшие конец войне и тревогам за ее печальный исход. Но отзвучали гимны и праздничные песни революции о прекрасной свободе и счастии всем людям на земле без рабства и цепей, без насилия и угнетения человека человеком. Октябрьские тучи заволокли северные столицы и поползли оттуда по всей стране молниями страшных лозунгов «смерть буржуям и кулакам» — призывом разрушить до основания старый мир. В темном, веками спящем сознании рабочих и крестьян эти молнии зажгли ненависть и жажду разрушений под истеричные выклики вождей рокового октября.
Дошли и до Кубани грозные тучи, сгустились особенной злобностью против казачества, не принявшего новой власти и жившего своей демократической казачьей федеративной республикой. Но часть легковерных не устояла перед соблазнами революционных посулов, не уразумев обмана большевистской пропаганды и сложило оружие перед новой властью. А когда Кубанское Правительство вынуждено было под натиском красных полчищ отойти за реку Кубань, то еще с большим разгулом понеслись вихри революции, разрушая все старое казачье, ненавистное иногородним и красному сброду, наводнившему Кубань и ставшему властью неумолимой и беспощадной в расправе с контрреволюцией кровавыми методами Чека, стиранием с земли старого мира, мира казачьего.
Вслед за октябрьскими днями пришли страшные дни гражданской войны, первые ее стычки с Кубанскими, Корниловскими, Донскими отрядами на Дону и на Кубани, одиночные бои красной гвардии с врагами революции.
Бесконтрольная и самочинная власть на местах первых дней так называемого военного коммунизма. Власть первых его палачей, найболее жестоких и худших, случайно всплывших в мутном водовороте погромных страстей не знала пощады «буржуям» и «кулакам». Смерть, насилия, произвол и муки надругательства пришли вслед за коротким периодом сперва только тревожных слухов, после озлобленных выкриков и угроз на митингах и в личных частых перебранках казаков и иногородних. И вот уже из станицы в станицу, а вскоре и везде и всюду обрушились на казачьи хаты и головы суд и расправа, убийства, пожары, грабежи.
Не миновали они и станицы где жили старики Садовского и Стася. Черные дни революции также пришли в станицу, уже притаившуюся в страхе от недобрых вестей и слухов о том, что творилось в других близких станицах.
Когда карательный отряд чинил суд и расправу в одной из ближайших станиц старикам Садовским и всем стало ясно, что не сегодня-завтра очередь дойдет и до их станицы. На базаре и на улицах иногородние держали себя вызывающе, а их бабы кивали в сторону старухи матери доктора Садовского, увидав ее на базаре:
«Глянь полячкина свекровь для дворяночки своей рыбку выбирает! Да как же не стараться, коли та старуху поверх головы задарила!..»
«Повытрясут товарищи не только добро, но и требуху заодно повыколачивают из богатеев. Будет им нашими руками жар загребать!»
«Земельку всю поровну разделят, а кто артачиться будет, того ради навозцу закопают, чтобы не очень пахли бы буржуи проклятые!»
«Слышали, бабоньки, в станице соседней всех буржуев расчехвостили: кого к стенке, а кого — в ревтребунал пристроили, а кого и в Чеку!»
«Сказывают и батюшку не помиловали» «Зря, вот это уж зря. Священную особу не кстати трогать!»
«Зря не зря, а, значить, он, священник, буржуйную сторону держал и против товарищей шел. И еще корниловцев у себя в доме держал и панихиду по белым служил».
Слышит такие речи старуха Садовская и голова у нее идет кругом от таких слов и от ужасов содеянных. Спешит скорее домой.
Вернулась она ни жива, ни мертва. И даже покупок не сделала. Собрались на совет всей родней думать, да гадать как быть. И решили податься со всем легким движимым имуществом в предгорье в станицу Андрюковскую, куда обычно летом на «взяток» перевозили пасеку, места там в стороне и укромные и большевикам торопиться туда нечего и не скоро они туда придут. А если что, так и дальше уйти в горы можно и там отсидеться, пока Корнилов и свои кубанцы не выгонят большевиков с Кубани.
Упало сердце у Стаей. Не думала она, что и сюда за тридевять земель придет беда, да еще и от своих российских граждан.
Старики суетятся, свое добро прячут, закапывают здесь во дворе и на хутор отправили, собираются в дорогу, чтобы поскорее и незаметно выбраться и следы замести.
Опустились руки у Стаси, нет у ней дум о вещах. Сердце сжимается от недобрых предчувствий и тоски по милому Саше, по самому дорогому существу на свете, которого ждала и ждет, но верно не судьба дождаться. Мрачные мысли тревожат: «Где ты милый мой мальчик? Придешь ли в добрый час, пока еще не отрезали пути из станицы?» Пока она еще ее не покинула вместе со стариками. Пусть бы он пришел, и, если суждено умереть обоим, то умереть бы вместе… Жив ли он, здоров ли, не разлюбил ли?
Не спит Стася. Поставила большой Крест и статуэтку Ченстоховской Божьей Матери в углу под образами и стала горячо молиться. Ставни закрыты. В доме тишина, полегли уже спать все спозоранку, чтоб в ночь еще затемно выехать из станицы.
Стоит Стася на коленях перед Святым крестом с Распятием и перед образом Божьей Матери и перед теми Святыми Угодниками, которым всегда молилась, а теперь как и последнему прибежищу с упованием глядит затуманенными слезами глазами, полными печали, горя и отчаяния. Слезы текут по щекам, горькие слезы отчаяния и обиды, что выстрадано так много, что казалось, что не далек был день встречи с милым и нареченным и… Но опять неведомо на сколько времени отдаляется встреча и неизвестно что будет дальше…
На дворе залаяли собаки. За лаем раздались голоса брани и крики на собак. Грянул выстрел, а за ним неистовый визг и вой раненного пса, стук в ворота и громкое злобное, в крике, приказание: «Отворяйте! Эй, пошевеливайтесь, не то иначе разбудим».
В хате засуетились, встревоженные неожиданными ночными посетителями. Поднялся детский плач, заголосили перепуганные женщины. На них закричали мужчины. В доме опять стало тихо. Думали в хате: постучат, постучатся и, не дождавшись отклика, решат что в доме никого, и уйдут.
Крики и стуки стали злее, настойчивее, нетерпеливее.
Зажегся огонь в хате, и сквозь щели в ставнях свет лег узкими полосками в саду и по дорожке к воротам. Там группа вооруженных винтовками людей сбивала замок. Часть людей отделилась, перелезла через ограду и шла к крыльцу дома.
Что делать? — немые вопросы растерявшихся, попавших в расплох, в западню.
«Не сдамся живым» — волновался старик Садовский. Его успокаивали, говоря, что его, старика никто и пальцем не тронет. «За что его старика обижать?»
Против силы нужна сила, а не горсточка, да еще безоружных и нам нет иного пути как покориться. Бог не без милости, а мы не злодеи и никому худа не делали. Может пришли так, для порядка, может кто зря на нас донес. Придут поглядят, что все в порядке и уйдут» — утешали старика.
Открыли ворота и двери в дом, встретили честь честью, спрашивая: «Али дело какое есть?»
«Дело не маленькое — ответили вошедшие, все свои же одностаничники, иногородние — Сказывайте, куда добро прятали?
«Нет у нас ничего прятанного. От кого свое прятать? честно нажитое свое добро? — с плачем причитала старуха.
«Молчи старуха — огрызнулся один из спрашивающих — И до тебя черед придет, коли без ума себя вести будешь. Сказывай
те, да поживее, времени мешкать с вами у нас нет, работы доутра не провернешь .
«Чего сказывать, коли все сказали — осерчал старик — Пришли в хату, не спрашивались, стоите в хате шапок не скидаете, как разбойники и вороги. Мы люди честные, казаки и добро у нас свое, не краденое. Хотим прячем, хотим показываем, наше, вот этими мозолями добытое .
«Слушай старик, прикуси язык или подвяжи его до времени.
«Чего с ним разговаривать! Коли много балакать хочет, мы ему место хорошее для разговоров предоставим. Отведите старика и прочих мужчин в станичное правление — приказал старший из пришедших с обыском.
«Никуда не пойдем из своего дома — протестовал и упирался за всех старик.
«А ну, товарищи, вяжи их, бери силой, коли добром не хотят идти.
Шум борьбы, крики протеста связываемых и брань нападающих. И над всем этим шумом громкий плач и вой женщин. Заголосили, заплакали, завыли в страхе и ужасе, заорали тонкими голосами в плаче ребятишки.
«Айда, товарищи с обыском! Шарь везде и у той, у благородной, у полячки. Там есть что прятать…
Слышит Стася все, что творится за стеной и чует, что надвигается страшное, роковое, от чего не уйти и, что некому спасти и некому отвести удар. Слова молитвы застыли на устах. Встала Стася с коленопреклонного моления, взяла Крест с распятием, перед которым до того молилась, приникла к святому Кресту, ища в нем спасения и защиты. Перекрестилась, одела на себя крест и, придерживая его рукой, подошла к двери прислушаться, что будет дальше. Глянула в замочную скважину и… замерла. Идут люди в серых солдатских шинелях и в серых мерлушковых папахах, с винтовками в руках. Лица суровы, злобны, шаг тяжелый, решительный.
«Зачем они идут к ней, что им надо от меня, несчастной сироты и покинутой в беде беззащитной женщине? — немой вопрос Стаей в мгновенных мыслях отчаяния — Эти люди не помилуют… Что делать?»
Отпрянула Стася от двери, заметалась по комнате, ища выхода, спасения.
«Нет.. Нет.. Я не хочу умирать не повидав Сашу, не хочу…» — шептали бескровные губы и слезы катились из глаз. И тут вдруг она вспомнила страшные рассказы про зверства и насилия, творимые в других станицах, про насилия и надругательства над беззащитными женщинами
«Нет, нет… — простонала Стася в отчаянии и страхе — нет, живой не сдамся… Лучше смерть, чем позор и поругание. Вот на стене висит Сашино ружье, оно заряжено. Да, да… Она будет защищаться».
Достала ружье и стала вспоминать. «Вот так — шептала она про себя — так учил меня Саша на охоте: приложить приклад к правому плечу, левую руку на ложе снизу дальше курка. Крепче прижимать к плечу. Спокойно, не жмурить глаза. Правая рука у курка. Целиться не торопясь, не задерживать дыхания. Цель сажать на мушку и чем дальше, тем выше и наоборот…» В мгновение вспомнила все Сашины наставления и все делала по порядку как учил Саша. Его карточка стояла перед ней на комоде. Стася видела его лицо с кудрями русых волос, его губы в приветливой улыбке, его казачье широкое лицо. Вот он родной и близкий сердцу, бравый казак в черкеске и как бы глядит на Стасю, будто бы ободряя ее: «Так, так, правильно! Молодец!»
«Так, так… — повторяла Стася, прилаживая ружье к плечу, беря левой рукой за ложе впереди курков.
Стук в двери и крики: «Отворяй двери!»
«Входите, дверь не заперта!.. — кричит в ответ Стася.
Двери с шумом открылись и сразу гурьбой ввалились в комнату товарищи и попятились, замерли в ужасе. Перед ними стояла маленькая женщина с охотничьим ружьем взятым наизготовку и спокойно целилась в середину толпы.
«Бери цель на мушку… Не торопись, не жмурься, прижимай крепче к плечу приклад и… нажимай курок…»
Маленькие пальчики с силой нажали сразу на оба курка и грянул выстрел из обоих стволов прямо в толпу. Но не выдержало маленькое слабое плечико Стаей. От сильной отдачи после выстрела из обоих стволов, упала навзничь Стася.
И вслед за этим рванулись с проклятиями и бранью и стонами те, кто остался жив или легко ранен, ринулись дикой разъяренной толпой, топча хрупкое тело маленькой Стаей, ударами прикладов добивая и терзая бездыханное тело, которое всего лишь за миг перед этим трепетало жизнью и сердцем, любившем так сильно. Только миг, в котором, вспыхнув пламенем любви осветилось бесстрашием души перед жутким видением смерти пришедшей с чужими людьми. Этот миг Стасю разлучил навеки с ее милым, которого она так долго ждала и никогда больше не увидит, также как и он ее.
Страшная доля, жуткая смерть Стаей и такой же нежданный смертный час казаку Садовскому в отчаянном крике взметнувшемуся к небу, к нам уходившим карьером от противника. Было тогда раннее утро. Уже рассветало, но солнце только, только брызнуло своими бледно-желтыми золотыми лучами на землю, на росистые травы, на белые хаты и цветы и садочки возле них, и на пыльную дорогу, по которой мчался неоседланный конь, сбросивший седока. И на обезумевшего в страхе бегущего вдоль улицы за конем доктора Садовского, простершего руки в нашу сторону с криками о помощи…
Крики дикие, страшные, в которых я, знавший все про него, услышал боль, больше чем другие: слышал я и смертную тоску, и отчаяние, и боль, и обиду, что выстрадано так много, и, что близок был уже конец долгого пути, который приведет его к самому дорогому, любимому — к Стасе, отцу и матери, и к родной его станице.
«Братцы!.. Братцы!.. Спасите ..» — Всплески мольбы, всплески протянутых к нам рук… И по простертому, упавшему от пуль настигавшего врага протопали, промчались сотни коней, раздавивших тело и сердце доктора Садовского, так мучительно томившегося и в тоске претерпевшего так много ради долгожданной встречи с любимой нареченной невестой.
Мы мчались. Слышен был топот преследовавших нас красных всадников. Все тише и тише топот конный и, вот, уже и затих. Но в ушах все еще звенит неистовый вопль и дикий отчаянный крик доктора Садовского, настигаемого врагами.
«Братцы!.. Братцы!.. Спасите..»
И в памяти всколыхнулись и ожили образы доктора Садовского, юного казака и панны Стаей, милой его невесты. Оба они были убиты и оба в предсмертном миге думали об одном и том же, истекавшее в тоске предсмертной сердце билось до конца только любовью, только желанием друг друга.
© “Родимый Край” № 116 МАЙ – ИЮНЬ 1975 г.
(Вашего голоса не хватает)
Loading ...Читайте также: