A. ПОЖЕРТВОВАНИЯ НА ПАМЯТНИК КАЗАКАМ В СЕНТ-ЖЕНЕВЬЕВ-ДЕ-БУА:
Шпынев Т.К. (6-ой взнос) 20 фр., Фадеев П.A. 50 фр., Васильев Д.М. 30 фр., Донсков В. С. (3-ий взнос) 100 фр., Кравцов 100 фр., Шляхтин В.В. 50 фр., Войсковой стар. Дьяков В.И. (2-ой вз.), Ершов И. (2-ой взнос) 50 фр., Горбачев Борис Тимофеевич 100 фр.
Сергею Алексеевичу Жарову в этом году исполнилось 79 лет. Состояние его здоровья в последние годы вынудило его прервать свою артистическую деятельность, требующую большого физического напряжения. Морально знаменитый регент бодр и, можно сказать, молод. В текущем году он прошел курс лечения, окреп физически и почувствовал возврат прежних сил, требующих применения их на его любимом поприще. Несколько месяцев тому назад он получил повторное солидное предложение совершить по Европе концертное турнэ в сезон 1976-1977 г. Пока он не дал окончательного ответа на полученное предложение.
3-го ноября 1919 г., железно-дорожный узел Касторная пал. Конный корпус Буденного, со своими двумя пехотными стрелковыми дивизиями, переименованный в 1 Конную армию, активно действовал в стыке Донской и Добровольческой Армий вдоль железной дороги по маршруту — Касторная, Старый Оскол, Новый Оскол, Валуйки, Купянск, с заданием: разрезать фронт белых, растянувшийся от Днестра по Румынской границе, через Днепр, Дон. до самой Волги.
Дома
Приехав в Майкоп 23.4.1920 г. н.ст., прямо с вокзала зашли мы к моей сестре, жившей поблизости. По привычке, войдя на кухню, через двор, изумленные мирной идиллией представившейся перед нашими глазами, мы остановились как вкопанные. В столовой — рядом с кухней, за большим столом сидели — сестра, она же крестная мать Николая, мама, и кузина с 12-ти летней дочерью Настенькой и, преспокойно пили чай. Как-бы пораженные зрелищем, ни я, ни Николай не были в состоянии произнести хотя бы одно слово, и стояли — как истуканы. Все на нас смотрят и, как видно нас не узнают. Это нас еще больше обезкураживает. Молчание было нарушено мамой: «Что вам здесь нужно?..» Этот вопрос еще больше нас ошеломил. Слезы были на борту, готовясь брызнуть из глаз. Вдруг, 12-ти летняя Настенька — узнала. Одним прыжком, очутилась подле нас и — произнеся мое имя повисла у меня на шее. Само собою разумеется, что радость была неописуемая, не только у моих ближних, но и у Белецких, когда узнали, что Николай жив и пришел домой. На следующий день, вместо того что-бы явиться к коменданту, как это значилось в документе, я зашел к директору Технического Училища который, после, можно сказать, дружественной беседы, посоветовал мне не являться к коменданту, сказав, что в данный момент в городе — такая неразбериха, что мое отсутствие из училища может пройти незаметно. Выдав мне соответственную карточку, прибавив к этому, что регистрация населения еще до сих пор не закончена, он попросил меня зарегистрировать ее в райкоме моего края города. «Это — говорит — не трудно сделать, если у вас имеется кто-нибудь из знакомых в этом учреждении». Мне хотелось бы повидать моих однокашников, но они были на практических занятиях по геодезии за городом, так, что мне удалось повидать лишь одного из них Леньку З. Поговорить мне с ним так и не удалось в этот день, но он пригласил меня к себе в воскресенье, чтобы поговорить наедине, так как он будет один дома. Прийдя домой, первым долгом я навел справки о районном комиссариате. Он оказался неподалеку от нас, а главное, что один мой хороший знакомый живший неподалеку, пристроился в нем, таким образом, для оформления моих бумаг и для превращения меня в мирного советского гражданина не понадобилось больше пяти минут. В субботу, чувствуя себя полноправным гражданином, пошел я по городу и на одной из улиц центра города встретил одного из наших техников. Не останавливаясь — разговорились о том о сем, а главное о том, где я был и, что нового в городе. Обратив внимание на то что мой собеседник слишком уж часто оборачивается и разглядывает по сторонам, я спросил: ищет ли он кого? «Знаешь, прежде всего, запомни, — на всякий случай, мы говорим о Верочке и Аничке, наших общих знакомых». «Что за чушь?…» удивляюсь я. «Это очень важно, так — ты еще этого не знаешь? — здесь ходят шпики, и, когда увидят двух прохожих, мирно беседующих, притворяются такими же мирными прохожими и, поровнявшись с ними берут каждого из собеседников под руки, разводят их на некоторое расстояние и, каждого в отдельности расспрашивают, о чем они вели разговор. Если ответы совпадали — то их отпускали, иногда даже извинившись, но — горе, если один скажет одну версию, а другой совершенно другую. Тюрьмы уже давно заполнены, погреба, даже частные, где сохраняются овощи и где солят огурцы, реквизируют и туда сажают «врагов народа».
— Пропели они хором импровизацию из песенки «Мичман Джонс» и командировали меня с Верой Александровной и Сорокиным на базар за провиантом. На базаре мадам Лазаревич веля себя с торговцами, как настоящая «ханум», торговалась до потери сознания с армянами и прямо таки вырывала у них из рук молоденького барашка, свежую рыбу, напоминавшую по виду осетрину и небольшой копченый окорочек. В булочной мне было предложено попробовать, круглые как блины, лепешки называемые «чуреками» и заменявшими здесь наш белый хлеб. Должен заметить, что этот хлеб несравненно хуже мягких французских булочек, выпеченных в третьеразрядной пекарне любого русского провинциального городка. В то время как я жевал чурек, Сорокин куда-то скрылся под предлогом поговорить с Али Бабою и вскоре вернулся с четвертью Кахетинского вина. В гостинице офицеры наперебой помогали Воре Александровне накрывать на стол, жарить барашка, резать тонкими ломтиками окорочек и отваривать рыбу, причем поручик фон Меер обещал приготовить к ней по собственному рецепту соус майонез. Володя Лазаревич, хозяин дома и командир обоза первого разряда, постукивал деревяшкой и суетился около «спиртного» довольствия, дополняя к двум рюмкам женину фарфоровую кружку, чей то разбитый стакан и какой-то странный сосуд, сильно напоминавший лампадку. Запах жареной баранины приятно щекотал обаяние и не выдержав соблазна, Лазаревич выпил со мною на «ты» под звон шпор, то есть без закуски. По причине полнейшего отсутствия тарелок, завтрак был сервирован на оберточной бумаге и мы пользовались четырьмя вилками и двумя ножами. В виде особого уважения Сорокин предложил хозяйке раскладной охотничий нож, за что и был вознагражден лучшим куском жирного барашка. Но дело, конечно, не в удобствах, а в гусарской пирушке под шум Черноморской волны. После завтрака Лазаревич предложил мне поехать навестить в Лазаровке штаб дивизиона. Сорокин чувствовал себя в Туапсе, словно в родном Харькове, незаметно отлучился на четверть часа и подкатил к гостинице на уместительной черкесской арбе. Лазаревич приказал прикомандированными поручикам оставаться дома и захватив супругу и фон Меера, предложил нам занять место в восточном «кабриолете». Дорога сразу покорила меня сказочной прелестью своих пейзажей. Я любовался все время живописными ущельями, изумрудной зеленью лесов и пеной морского прибоя, разбивавшегося почти под колесами нашей арбы. Безусловно правы были те, кто называл Черноморское побережье «Лазурными Берегами», так как по красоте им нет равных в России. В пяти верстах за городом арба остановилась около небольшого «духана» и Вера Александровна предложила мне выпить кофе «по-турецки». Для этого ее супруг отозвал в угол старого хозяина грузина и делая ему какие-то кабалистические знаки, указывал все время в мою сторону. Грузин кивал в ответ своим красным носом и принялся возиться у огня, насыпая в металлическую чашку с длинной ручкой черный порошек напоминавший слегка порох, дул на огонь и в довершении всего обмакнул в содержимое питье горящую лучину. После всех этих таинственных махинаций мне было торжественно предложено выпить настоящее кофе по-турецки. Откровенно говоря, напиток этот мне совсем не понравился и отплевывая гущу, я хвалил его что бы не обижать корнета Лазаревича и его супругу. Не успели мы отъехать от духана и с пол версты, как на дороге, словно из под земли, появился всадник в лихо заломленной на затылок алой гусарской фуражке, верхом на великолепном рыжем скакуне. На этом офицере все хорошо сидело, начиная с новенького кителя, украшенного орденом Св. Владимира с мечами и бантом и двумя знаками Николаевского кавалерийского училища и Московского Наследника Цесаревича Лицея, кончая синими чакчирами и кривой шашкою, надетой на золотой портупее. То был ротмистр Анатолий Георгиевич Гольм. Я соскочил с арбы и подошел к нему поздороваться. — «Здравствуйте хорунжий Голынцев, рад вас видеть! Я уже кое что о вас слышал от ротмистра Слезкина. Хотите вернуться к нам в полк или решили остаться в гвардии? У нас пока только два пеших эскадрона, но как только нам удасться раздобыть коней, то уверяю вас, Изюмские гусары еще поспорят в конных атаках с Лейб Казаками!» — Проговорил он спрыгнув с коня и здороваясь со мной и с Верой Александровной. — «Вот хорошо, что вы барыня надумали заглянуть к нам в гости. Представьте себе, у нас в штаб-квартире иссякли «харчи» и подполковник Петухов послал меня к черкесам в аул за провизией, иначе «господам» придется питаться акридами и диким медом!» — Засмеявшись он похлопал по плечу Лазаревича, обнялся с фон Меером, поцеловал ручку Вере Александровне и отвесив общий поклон, вскочил в седло и так же быстро исчез, как и появился. Местечко Лазаревка состояло из четырех полуразрушенных дач и двух беседок, уныло ютившихся на берегу моря. Когда-то все это принадлежало столичным богачам, но в данное время здесь располагался штаб Изюмского гусарского дивизиона, как называл Лазаревич с гордостью местожительство своих офицеров. Там я встретил Бориса Николаевича Слезкина, недавно приехавшего из Киева подполковника Михаила Александровича Петухова, сумрачного брюнета ротмистра Владимира Николаевича Авдеева, а так же и моих приятелей по Великой войне корнетов Сергея Алексеевича Грачева-Косоговского и Георгия Васильевича Нехаевского. После радостных объятий и поцелуев я был приятно удивлен, заметив среди офицеров так называемого на фронте «большевизана» в кожаной куртке прапорщика Жедринского и его неразлучного друга прапорщика Копыля, прибывших в числе первых на формирование родного полка. Шутки и смех раздавались со всех сторон. Натянутость отношений, существовавшая в старом полку между старшими и младшими офицерами, исчезла бесследно и корнеты не давали покоя подполковнику Петухову, упрашивая подарить им украинские кокарды которые они наденут на сапоги вместо розеток. Михаил Александрович отнекивался и отвечал, что пока еще не знает, останется ли в дивизионе или вернется на Украину, если там опять будет гетман. По его лицу не трудно было прочесть разочарование от порядков в Добровольческой армии. Молодежь немедленно завладела мною и мне пришлось поселиться у них в маленькой даче-кладовой без окон и без дверей. Спали мы все на полу на свежем сене, укрывались шинелями и, несмотря на зимнее время, не могли жаловаться на холод, так как на побережье стояла прекрасная теплая погода. В первый же день я обратил внимание на странное формирование дивизиона. Старший из полковых офицеров, кавалер Золотого Оружия, боевой подполковник Петухов совершенно не прикасался к делу, отдав бразды правления ротмистру Слезкину, прибывшему ранее него в Доброармию, ротмистр Гольм с поручиком фон Меером так же не интересовались формированием и занимались больше обстрелом персиками дачи Веры Александровны, чем портили только нервы корнету Лазаревичу, а ротмистр Авдеев, офицер мирного времени, чувствовал себя в гостях и усевшись за единственный столик, составлял пульку в преферанс. Корнеты и прапорщики вообще ничего не делали и только ежедневно по несколько раз купались в море. На фронте против мирной Грузии находились с двумя пешими эскадронами ротмистр Дубровенский, поручик Кавесников, корнет Морозов и прикомандированный прапорщик, участник «Ледяного Похода», бывший кадет пятого класса Орловского Бахтина кадетского корпуса Мамин-Драшпиль. Дубровенский на правах «первопоходника» играл первую роль и полноправно распоряжался тридцатью пленными красноармейцами, которых Слезкин гордо называл Изюмскими гусарами. Остальные офицеры, как я уже сказал раньше, ничего не делали и каждый по своему развлекались на морском курорте. Душа этой странной организации, прозванный Гольмом в шутку, «Шлепкиным», вечно суетился, писал кому то длинные рапорты и ежедневно ездил к Дубровенскому, стоящему со своими гусарами в семи верстах от нас в разрушенном черкесском ауле. Молодые корнеты уже успели мне рассказать, что фронта вообще с Грузией не существовало и гусары пока охраняли только кухни и обозы Первого Офицерского конного полка, к которому мы были причислены, а деловой вид ротмистра Слезкина был попросту «блефом». В качестве первого боевого трофея мне показали четырнадцатилетнего мальчугана грузина, перебежавшего к гусарам около Сочи и теперь исполнявшего в штаб-квартире обязанности метрдотеля. Сережа Грачев Косоговский с Володей Сорокиным очень интересовались жизнью у Лейб Казаков, расспрашивали про Ростов и завидовали моей службе в гвардии на Дону, где все было так, как в старой России. Георгий Васильевич Нехаевский по-прежнему продолжал оставаться бирюком и только заметил раз мне во время прогулки по пляжу: — «Странные здесь порядки, Олег, не формирование гусарского полка, а водевиль какой-то разыгрывается. До сих пор не могу понять в чем тут дело?» — Таким образом, в дружной корнетской семье пролетел очень быстро мой недельный отпуск и мне пришлось возвращаться в Туапсе. На мой вопрос при расстовании, почему такая разница в жизни на Дону и в Доброармии, Нехаевский, улыбнувшись ответил: — вполне понятно, казаки у себя дома на Дону со своим атаманом, а мы здесь у черта на куличках у черкесов и нами командуют, как ты сам видел у нас в дивизионе, сами назначившие себя генералы и что они хотят, то, мне кажется, они и сами не знают.
Третья сотня выходила из окружения, выводя с собою станичные обозы, перегруженные женщинами, детьми, стариками — семьями казаков, ранеными и больными. Миллионы людей валом шли на Запад.
Казачья станица, уменьшившаяся в составе во время переселения «маленького народа», по прибытии в Северную Италию начала быстро пополнятся беженцами. Кроме казачьих семейств, генерал Доманов имел под его командой около двадцати тысяч казаков строевых и это представляло собою серьезную проблему. Во время переселения Резервный Казачий полк частично был деморализован и утратил былую дисциплину. Положение ухудшилось еще тем, что немцы перебросили в Резервный полк, казачьи формирования не поддающиеся контролю, среди которых находилась хорошо вооруженная орда кавказских горцев. Горцы настолько разочаровались в немцах и их обещаниях, что стали почти бандитами, одетыми в военную форму. Они занимались мародерством на дорогах, разоряли деревни и насиловали итальянских женщин, попадавшихся им в руки.
Разговор ген. Корнилова с ген. Красновым.
Вскоре ген. Краснова попросили к Верховному Главнокомандующему. Генералы до этого никогда не встречались. Краснов узнал ген. Корнилова по описанию его, по портретам. «Я представился ему» — писал Краснов. — «С нами вы, генерал, или против нас?» — быстро и твердо спросил меня Корнилов. — «Я — старый солдат, Ваше Высокопревосходительство и всякое ваше приказание исполню в точности беспрекословно». Корнилов говорил чтобы Краснов поехал в Псков, разыскал там Крымова. «Если его нет там, оставайтесь пока в Пскове. Я НЕ ЗНАЮ, как Клембовский? Во всяком случае явитесь к нему. От него получите указания. Да поможет вам Господь»!
Жизнь казаков во Франции ознаменовалась важным событием — завершением памятника казакам. Три с половиной года ушло на сбор средств для создания его и на исполнение проекта, соответствующего собранной сумме.
Так можно-бы было тоже озаглавить недавно вышедшую книгу *) о принудительной выдаче Советам Союзниками Русских военнопленных и беженцев в 1945-46 гг. Ее трудно читать спокойно до конца, но читать ее
Правление Казачьего Союза поздравляет казаков и казачек всех казачьих войск с наступающим 1976-ым годом.
По обычаю, вошедшему в жизнь во всем мире, принято выражать пожелания по случаю Нового Года. Правление Казачьего Союза, следуя этому обычаю, шлет вам, казаки и казачки, свои пожелания. Делает оно это не машинально по привычке, а от глубины сердца. Пусть наступающий год принесет вам и вашим семьям здоровья и благополучия.