РОДИМЫЙ КРАЙ — орган обще-казачьей мысли

Воспитанник последнего курса Кубанско­го Войскового Технического Училища, ниче­го другого не было у меня на уме, как о продолжении образования и о получении соответствующих дипломов по его оконча­нии.

Но тут разразилась гроза. В 1919-м году, на фронте Белой Армии создалось более чем серьезное положение, и была объявлена мобилизация учащейся молодежи моего возраста, 18-ти с половиной лет. Нам, как вольноопределяющимся дан был выбор из трех пунктов: Чугуев, Ейск и Ставрополь-Губернский. Я выбрал последний, зная хо­рошо этот город, так как до войны 1914 го­да несколько раз проводил летние канику­лы у брата служившего в то время в Кон­трольной палате.

После двух или трех недель особой уче­нической роты, попал в Военное Училище т.н. Ставропольские Ускоренные Курсы для подготовки Пехотных Офицеров. Спешная и усиленная подготовка. Кроме теоретиче­ских и строевых занятий была каждоднев­ная утренняя тренировка, марширование, и сокольская гимнастика большей частью на снегу а, иногда и при сильных морозах в минимальном одеянии. Таким образов за 3-4 месяца юнкера получили серьезную за­калку. Всевозможные дежурства, дозоры. Заставы, главным образом на окраинах го­рода. Бывали случаи, когда по юнкерам возвращавшимся с заставы ранним утром (на Татарке) из окон или с крыш раздава­лись выстрелы. Но жертв не было. Одна­жды командующий корпусом ген. Писарев, очевидно проверяя посты среди ночи был задержан юнкерами дежурившими на мос­ту и его автомобиль не смог двинуться с места до тех пор, пока не пришел началь­ник поста, и проверил документы, (на этом посту был также пишущий эти строки).

Вскоре после этого случая красные приб­лизились к Ставрополю и юнкера были бро­шены за город для защиты города от напо­ра большевиков. На нашем левом фланге стоял 3-ий Армейский батальон. При первом же контакте с неприятелем, он полностью сдался, оголив, таким образом, наш левый фланг, то есть нашу 4-ую роту, которая и пострадала больше всех. Отступая, прошли через Татарку и лишь на следующий день собрались в станице Николаевской Куб. Обл. и на вокзале нашей группе удалось навестить в санитарном поезде вчерашних раненных юнкеров нашей роты. Пополуд­ни, во дворе станичной школы, юнкера вы­строившись по ротно предстали перед ясны очи генерала Писарева, который привет­ствовал нас теплыми словами и тут выяс­нилось, что от нашей роты осталось лишь 19 чел. В тот же день мы погрузились в товарные вагоны поезда, который нас дос­тавил на следующий день в Екатеринодар. Простояв на запасном пути пару суток наш поезд наконец двинулся по направлению на Новороссийск. Мне и Николаю Белицкому пришлось занять место на паровозе. Как техникам знакомым с машинами нам дове­рили деликатную роль следить за маши­нами. Поезд шел медленным ходом, так как путь был не совсем надежный. На станции Ильской — остановка. Нам приходит смена, но без провожатого. Пользуясь остановкой, естественно, после долгого дежурства нам потребовалось зайти в уборную, находя­щуюся в нескольких шагах от пути. Выхо­дя из уборной — видим, что поезд тронулся и, несмотря на наши крики и сигналы, он вскоре скрылся за поворотом. В отчаянии мы не знали, что делать. Идти в станицу, отстоящую от станции на хорошую версту мы не решились. Вечерело, проблематич­ный, следующий поезд не подошел. Нико­лай предлагает идти по шпалам в сторону Екатеринодара, за ночь дойдем до следую­щей станции, все равно до утра вряд ли пройдет какой-либо поезд в ту или в дру­гую сторону. Шли без остановки всю ночь. К рассвету подходим к станции и как раз поезд готовится к отходу. Бабы с корзина­ми и мешками торопятся занять место в вагонах (конечно товарных). Мы следуем их примеру. Прибыв в город сразу же на­правляемся к зданию, где находится Ку­банское — имени ген. Алексеева Военное Училище, где у нас были знакомые по Тех­никуму — юнкера, благодаря которым мы были приняты в учебную команду учили­ща. Успели хорошенько выспаться и отдо­хнуть перед тем как 4-го марта по ст. сти­лю до зари перейти Кубань по ж. дорож­ному мосту покинув Екатеринодар и, по не­пролазной грязи пошли на аул Шенджий. К вечеру пришли в станицу Пензенскую, где и заночевали. На утро двинулись на станицу Хадыженскую, так как Майкоп уже был занят красными. Пробыв несколь­ко дней в этом центре нашей нефтепромы­шленности, где там и сям были разбросаны буровые вышки (деррики). Отсюда был про­ложен нефтепровод до Екатеринодара. Мы были погружены на платформы полуброни­рованного поезда, который доставил нас на последнюю станцию перед перевалом Гойтх, Походным порядком приблизившись к селу Садовому, где были сосредоточены главные силы красно-зеленых, нападавших на на­ши поезда. Внезапной и решительной ата­кой защитники высоты перед селом были сбиты. Заняв село и продержавшись в нем до утра мы вернулись на станцию, где нас поджидал поезд, который и доставил нас в Туапсе (26 марта по н. стилю). На следу­ющий день походным порядком вышли из Туапсе. После двухдневного марша к ве­черу Святой Субботы пришли в Лазоревку. Несмотря на усталость Николай мне пред­ложил пойти в церковь, так как у него здесь были знакомые, но я, уже чувство­вал себя не в силах даже двинуться с места. Лишь только Николай ушел, я улегся на соломе и заснул как убитый, и лишь на ут­ро был разбужен моим другом принесшим мне Красное Яичко. Разговевшись и отдох­нув пару дней в этом селе, пошли дальше, перешли реку Псезуапсе, покинули шоссе и, поднявшись вверх по течению реки за­няли позицию (31% 3). В течении трех дней отбивали яростные атаки красных, пытавшихся переправиться через реку, на четвертый день, рано утром нам пришла смена и в то же утро большевикам удалось переправиться через реку Псезуапсе у са­мого побережья безволнистого моря и, за­нять шоссейную дорогу, единственный спо­соб передвижения (не считая строющуюся железную дорогу), так что наш батальон очутился в тылу у красных. Когда 3 чело­века (из юнкеров) посланные в штаб с до­несением — вернувшись доложили ком-ру батальона полк. В. К. Зродловскому, что Штаба уже нет на вилле, которую он зани­мал и, что красные движутся по шоссе и даже везут артиллерию, то стало очевид­но, что мы отрезаны от наших и заперты в горах и лесах. Единственно, что нам оста­валось делать, это продвигаться вдоль мо­ря и одновременно подниматься на глав­ный хребет, а там, на все Божья Воля. Во время этого перехода не только пишущий эти строки, но и все юнкера и их начальст­во на опыте убедились, что самое страш­ное — не голод, а жажда. Кое-где в ложбин­ках с северной стороны хребта оставался еще не успевший растаять грязноватый снег, вот им то юнкера и спасались, пока шли по вершине хребта наполняя свои коте­лки снегом и давая ему время таять, для того, чтобы не замедляя ходу по капельке глотать драгоценную живительную влагу. Когда же, спускаясь с гор, дошли до леса и расположились бивуаком в, кажется, буко­вой роще, то по почину кого-то все люди превратились в «сосунков», штыком про­бивая древесную кору и, приложившись гу­бами, утоляли жажду древесным соком. Представьте себе картину. Жаль, что ни у одного из нас не нашлось фотоаппарата.

Вскоре после этого начали попадаться ручейки в которых можно было наполнять наши фляжки. На четвертый день подошли к реке Шахе. С левого берега раздались не­сколько выстрелов это наш арьергард при­нял было нас за красных… Лишь к вечеру удалось всем перейти через эту горную и полноводную реку. Нас было примерно 700 человек, и в штабе, куда мы добрались к полудню следующего дня нам была выдана минимальная пища, необходимая предосторожность для того, чтобы приучить наши желудки к пищеварению. Тяжелый горный переход совершенно надорвал наши силы, а кроме того, как у меня, так и у Николая сильно были растерты ноги и, медицинский осмотр показал, что мы оба, также как и десяток других, не сможем продолжать путь и нас отправили в Сочи, в отделение для выздоравливающих местного госпита­ля на три недели, но через десяток дней, узнав, что большевики уже под Сочи и даже в городе слышна перестрелка, мы с Николаем бросили госпиталь и, по шпалам строющейся жел. дороги пришли в Адлер. Увы! Ни одного корабля там уже не было, кроме еле заметного вдали английского крейсера. Юнкера были погружены нака­нуне на пароход «Бештау» уже за Адле­ром в местечке Веселое, а так как грузин­ская граница была для нас закрыта, то мы очутились на положении военно-пленных. Под конвоем, по шоссе через Сочи, где нам было выдано по одной сухой селедке и по куску черствого хлеба, мы должны были дойти до Туапсе. Пройдя еще некоторое расстояние мы с Николаем начали отставать, наши недолеченые ноги не позволяли нам следовать за колонной пленных. Один из конвойных попробовал было нас подгонять, но, когда мы ему показали наши ноги, то он, оказавшись сердобольным малым (спа­сибо ему) посоветовал нам прождать в кус­тах, пока не пройдут все колонны пленных, добраться до близлежащей станции и поез­дом доехать до Туапсе. Что мы и сделали. (20.4 — 1920). На вокзале в Туапсе мы обра­тили внимание на погрузку в поезд следо­вавший в Армавир пленных черкесов так называемой «Дикой Дивизии». Случайно встретивший нас черкес, оказавшийся кома­ндиром эшелона, узнав меня (он, когда-то бывал в нашей семье) сразу же назвал ме­ня по имени и задал нам некоторые вопро­сы. Узнав о нашем положении и, чтобы по­мочь нам, зачислил как меня, так и Николая в число нестроевых в свой эшелон. Объяс­нив нам, что все нижние чины направляют­ся в Армавир, а они — офицеры должны явиться в Екатеринодар для особой реги­страции, на прощанье он посоветовал нам совершенно забыть, что мы были в Военном училище, и ни в коем случае не прогово­риться об этом на допросе. Эта случайная встреча; во первых многим помогла нам в будущем, а во вторых, дала возможность во­очию убедиться в легендарной верности дружбы горцев: за того, кого он считает своим другом, черкес, чтобы вызволить его из беды, готов отдать все. В противном же случае, недолго ему задумываться, чтобы всадить свой кинжал в изменника, или не­друга. Ввиду того, что не было никакой воз­можности втиснуться в переполненные ва­гоны, набитые не только людьми, но и вся­ким имуществом, т. к. черкесы, вынужден­ные расстаться со своими лошадьми, все же сохранили их сбрую и седла; не задумы­ваясь мы забрались на крышу, и путеше­ствовали лежа, распластавшись на ней, особенно при проходе поезда через туннель. Копоть и дым превратили нас в негров, так что мы стали совершенно неузнаваемы. По приезде в Армавир нас, человек десять нестроевых, так же, как и всех черкесов разместили в пустых казарменных конюш­нях, но мы предпочли, пользуясь идеаль­ной весенней погодой, спать на открытом воздухе во дворе на соломе. Всем нам было выдано по 5-ти листов анкетных бланков, на которых нужно было указать все, без утайки, начиная чуть не от прабабушки. Держались мы все дружной группой и, по просьбе малограмотных туземцев заполня­ли для них их анкетные листы; эта рабо­та доставляла нам некоторое разнообразие в ожидании регистрации. Среди нашей, небольшой группы «нестроевиков» особен­но мне запомнился маленький кадетик, сов­сем почти мальчик, Владикавказского к. корпуса, очень скромный, словоохотливый, можно сказать даже — милый молодой человек. Все мы, так же, как и черкесы его уважали. Незабываемый час допроса. В мо­мент, когда мы входили в зал, то мое вни­мание было обращено вглубь залы где, между двух солдат при штыках ведших его в малую дверь, я узнал нашего милого кадетика. Куда его повели, и что с ним ста­лось — догадаться не трудно. Меня подвели к освободившемуся столику за которым си­дел «следователь» (если можно его так назвать), перед ним на столе — кипа анкет­ных листов. Задав мне несколько вопросов он начал рыться в бумагах… тем временем я заметил Николая за соседним столом, по­дающего своему допросчику удостоверение о том, что он выбыл из Майкопского Тех­нического Училища по мобилизации, (эту предосторожность он к счастью сделал еще будучи в Ставрополе, запросив директора об этом письменно и получив во время про­симое, держал его все время при себе. Со­вершенно другое было у меня, никаких удо­стоверений я не имел, выглядел гораздо моложе своих лет и поэтому доказать, что я был мобилизован, а не пошел добровольцем мне было труднее, тем более, что меня допрашивал следователь очень грубый с физиономией каторжника, или, вернее, ма­троса, так как каждая его фраза оканчива­лась отборными ругательствами. По мере того, как он знакомился с моими ответами в анкетном листе он произносил: «Бре­хня!», а когда я ему отвечал на его вопро­сы, он кричал: «Брешешь, такой сякой, так я тебе и поверил… мобилизован… По­смотри на себя, у тебя еще молоко на гу­бах не обсохло!..»

Потом, меняя тон: «Ты, лучше скажи, какого ты корпуса, или, может, юнкер? Ты признайся! Если признаешься сейчас, то пойдешь в нашу военную школу, будешь нашим — красным офицером»… Выведен­ный из терпения моим упорством, он резко нажал кнопку электрического звонка и два красноармейца с примкнутыми штыками подошли и стали около меня, но им не уда­лось меня увести, как того кадетика. Сосед­ний следователь, сделав знак солдатам, что­бы они удалились и не отпуская Николая, подозвал меня к его столу и, очень вежливо сказал: «Вы говорили сейчас, что Вы учи­лись в Техническом училище?.. Мы это сейчас установим. Быстро и без заминки от­вечайте на мои вопросы. Кто у вас был Директор?., его имя-отчество?.. Кто препо­давал технологию? Физику?.. Химию?.. Я быстро отвечал называя имена и фамилии инженеров и профессоров: у него были уже записаны показания Николая и он думал быстротою своих вопросов сбить меня, и мы оба были бы уличены во лжи.

«Я задам Вам еще один вопрос, от которого будет за­висеть ваша судьба. Кто преподавал вам словесность?..» «Жена профессора Федора Тимофеевича Федотова». Знаете ли вы ее имя и отчество?.. Да.. Екатерина Михайлов­на» Он улыбнулся и, давая нам по билети­ку произнес: «Зайдите в канцелярию на­лево по выходе, для получения удостовере­ния на право возвращения на родину». Внизу этого удостоверения значилось: в 48-часовой срок по прибытии явиться к ко­менданту для проверки.

У коменданта я так и не был. Но об этом — позже расскажу. Нужно ли описывать — радость, с которою мы покинули казар­мы и, с каким облегчением пришли на стан­цию ж.д.; и, даже, не найдя поезда, пешком дошли до следующей станции, кажется «Курганная». Зайдя в станционную залу, в ожидании поезда случайно встретили од­ного из моих одноклассников по Т.У. из черкесов, разговорились, после чего он под­вел нас к группе пожилых Черкесс и пред­ставил нас своему отцу, тоже из «Дикой Ди­визии» и тот, узнав кто мы, на ломанном русском языке с трудом пытался нам объяснять, что ни один горец не согласит­ся жить с коммунией. «Подождите, мы им покажем!..» В это время подошел поезд, и все мы поторопились занять места в вагонах. В тот же день мы были в Майкопе.

Продолжение следует

К. Баев.

© “Родимый Край” №117 ИЮЛЬ – АВГУСТ 1975 г.