Вопрос снабжения водой во время этого похода был очень важным. В закаспийских степях, помимо колодцев, разбросанных в беспорядке и сооруженных кочевниками, была линия колодцев от Бухарской и Персидской границ, сооруженных еще во времена движения азиатских орд Атиллы, Чингис-Хана и др. на завоевание Европы. Орды эти шли равниной через «Каспийские ворота» между Уральскими горами и Каспийским морем и для их питания и была сооружена эта линия колодцев. Иногда мы попадали на них. Было видно, что их сооружением руководила какая-то могучая власть, с наличием больших материальных средств, большого количества рабочих рук и некоторым уровнем техники. Некоторые из этих колодцев были глубиной до 60 метров, срубы их, как правило, были выложены из тесаного камня огромного веса и большой величины. Камень этот был, повидимому, привозим издалека, так как поблизости никаких каменистых пород или гор нет. Все колодцы, попадавшиеся по пути, как правило, имели воду сильно соленую, что вызывало у людей поносы, истощая организм и без того бедно питаемый. Были и смертные случаи от истощения. Расстояния между колодцами были различными, но не менее одного перехода. Но были случаи, когда между ними бывало до 200 верст. В таких случаях до перехода делалась дневка, поили верблюдов, для людей брали воду про запас и потом двигались днем и ночью с маленькими отдыхами пока не доходили до колодца. Хорошо, если случайно для такого перехода был проводник. Чаще без дорог, с плохой картой, без наличия каких бы то ни было ориентировочных предметов на местности, только по компасу, нужно было выйти к помеченному на карте 100 лет тому назад колодцу. А с середины апреля, в степи, днем была сильная жара и за два месяца похода выпал всего только один раз дождь.
По пути до Персидской границы отряд встретил два «чуда природы». Это были две впадины или большие ямы с пресной хорошей водой. Одна из них (Бульмундзир) имела поверхность до 60 кв. метров и была большой глубины, вторая (Капланы) была меньше — до 40 кв. метров. Об их происхождении трудно судить, можно было лишь делать догадки, что они образовались от скопления воды при таянии снегов и от дождей, но так как выпадающих за год в степи осадков было очень мало, скорее они образовались из родников.
На одном из ночлегов возле моря, постами был замечен пароход, который, выйдя на высоту расположения отряда, остановился. По тревоге отряд снялся и отклонился глубже за холмы, в степь. Но после этого пароход до Красноводска шел вдоль берега, наблюдая за нашим движением. Один раз даже выпустил по отряду несколько снарядов, не причинивших никакого вреда. Другой раз, застигнув разъезд полк. Сладкова на одном из маленьких промыслов, обстрелял его из пулемета и высадил дессант для его преследования, но матросы от берега не отрывались. Так как дальнейший путь отряда лежал в некотором удалении от берега, то все скоро забыли об этой встрече.
При движении со многими двухколками и в особенности при больших переходах были потери и в верблюдах. По этой причине, а также для пополнения запасов мяса, было решено сделать еще одну реквизицию. Это мера была вызвана еще и тем соображением, что отряд приближался к заливу Бургаз, после которого начиналась нейтральная незаселенная полоса земель между владениями киргизов и туркмен. Для большего успеха дела, В. Атаман решил отправиться на эту экспедицию сам, лично. Было назначено 45 казаков. Поехали и полк. Карнаухов со своим помощником ес. Митрясовым и я с пор. Сидоренко и вся группа 4-го взвода, которая сопровождала меня в таких случаях. Одна из сестер милосердия, что находилась в группе ген. Моторного, тоже изъявила желание поехать и испытать новые впечатления.
С наступлением темноты, с запасом сухарей и воды, мы двинулись в путь в направлении на озеро Батырь (в переводе — богатырь). С пор. Сидоренко и 4-ым взводом мы замыкали движение, чтобы не было отстающих. Это было необходимо, так как измученные предыдущими большими переходами люди, при слабом питании, двигались как тени и к полуночи стали засыпать. Вдруг, два верблюда с заснувшими на них казаками поворачивают и идут в сторону. Заснув, спавшие часто падали с верблюдов. Вот и я слышу в темноте, что-то мягкое упало на землю. Обернувшись, говорю: «Отвязался вьюк или мешок какой-то — подобрать!» Оказалось, что это сестра милосердия, бывшая поблизости от меня, заснув, упала с верблюда. Этот случай развеселил окружающих на некоторое время. Подобрали сестру, без серьезных ушибов, но дрожащую от испуга, посадили на верблюда и тронулись дальше. Через некоторое время был объявлен привал с распоряжением положить верблюдов. Эта рекогносцировка была богата приключениями.
Сидоренко, положив верблюда, подошел ко мне и мы втроем, сестра была с нами, выкурили по папиросе и он ушел в самый хвост колонны, к своему верблюду. Примерно через полчаса было приказано двигаться дальше. Все тронулись, и я, уверенный в бдительности Сидоренко, не остался, что-бы проверить «хвост», отдав команду двигаться, но при ней — «смотреть за всеми, чтобы никто не остался…» То было около 2-ух часов ночи. Через час-два остановка на ночлег, так как было потеряно направление и нужно было ждать рассвета для определения своего местонахождения. Во время этой остановки пор. Сидоренко не пришел в группу 4-го взвода. Сначала я не обратил на это внимания, проходит еще четверть часа — поручика все нет. Я пошел к Атаману, думая встретить его там. Никто ничего не знает. На мою просьбу разрешить мне вернуться на место предыдущего привала, Атаман и полк. Карнаухов мне отсоветовали, советуя обождать рассвета, ибо ночью можно сбиться с пути (двигались мы без дорог), да и верблюды не выдержат новых усилий. Обеспокоенный случившимся, я вернулся в свою группу, накормил сестру сухарями, выпили воды и легли спать. Несмотря на большую усталость, спал я плохо. Слышал, как и Фофонов ворочался и часто вздыхал.
Спать долго не пришлось — быстро наступил рассвет. Атаман, поднявшись на соседний холмик, увидал большое количество киргизских караванов. Не теряя времени, мы разделились на две партии: Атаман, полк. Карнаухов и ес. Митрясов с половиной людей должны были выйти с правой стороны караванов, я же, с другой половиной казаков, с левой стороны, чтобы их окружить с двух сторон. Я хотел направить караваны в сторону Атамана. Киргизы, заметив нас, стали метаться во все стороны — маленькая группа казаков с прап. Горшковым была направлена глубже, в обход. Киргизы начали по ним стрелять, но группа, усиленная 4-5 казаками, их разогнала и все караваны повернули на Атамана. Уже в конце этой операции, сестра и Фофонов, которые всегда находились при мне, на соседнем холме заметили всадника на верблюде с винтовкой за плечами, который, оглядевшись, быстро повернул в нашу сторону. То к общей радости был пор. Сидоренко, Возвратившись от меня после курения к своему верблюду, он прилег около него, желая выкурить еще одну папиросу, но не докурив заснул. При подъеме всего разъезда верблюд его не встал и Сидоренко не проснулся. С верблюдами это может случиться, объясняется это усталостью и возрастом. «Проснувшись еще в темноте — рассказывал Сидоренко — я понял случившееся, и волосы на моей голове зашевелились…» Но он был человеком с большим характером. Успокоил себя. Верблюд лежит головой к движению отряда. Зажег под шинелью недокуренную папиросу и стал ждать рассвета. Лишь только посветлело — двинулся вперед. По пути видел двух киргизов на конях, на находившихся вправо холмах, но, взятые на прицел, они быстро скрылись. Потом послышалась стрельба, что дало ему направление на мою группу. По пути он «посетил» две брошенные кибитки, подобрал там кое что из пропитания и чайник, которого не хватало в нашей артели. Эта реквизиция, в общем, кончилась благополучно, без потерь, но и не дала добычи, как этого хотелось и как могло быть. С поворотом мною караванов на группу Атамана, пришли к нему киргизы, ставшие Атамана просить и плакать. Чтобы смягчить для них потери, Атаман, указав нужное количество верблюдов и баранов, предложил им самим сделать распределение их. В это время моя группа гнала стадо верб. без киргиз, ибо стрелявшие по мне разбежались. Отвлекшись этим, ни Атаман, ни находившиеся с ним, не заметили как киргизы, вместо того, чтобы распределять поставку, скрылись между холмов и исчезли. Пришлось удовлетвориться тем, что пригнала моя группа. Между верблюдами было много непригодных для нас, совсем не было баранов и пришлось ограничиться лишь 60-тью верблюдами. Киргизов с баранами можно было еще догнать, но было приказано остановиться на привал возле колодцев и 2-ух кибиток, оставленных киргизами. Вода в колодцах была хорошая, а рядом и пастбище для наших утомленных и голодных верблюдов. В кибитках было найдено несколько баранов, пошедших на довольствие разъезда. Вечером реквизированные верблюды были поделены по взводам и на ночь, с постами вокруг, были связаны и уложены возле кибиток. В. Атаман, полк. Карнаухов и ес. Митрясов ночевали в кибитке. На ужин мы с Сидоренко были приглашены Атаманом и после доброго бишбармака, который ел бы и сам Чингиз-Хан, и кумыса, на ночь возвратились дежурить по разъезду. По моему предложению, и сестра также была приглашена на это «торжество», чем была необыкновенно польщена и довольна.
Ночь, казалось, прошла спокойно, но утром заметили, что в 4-ом взводе не хватает двух самых лучших из реквизированных верблюдов. На одном из них прап. Горшков с вечера приторочил узелок со своим «имуществом». Только теперь, именно теперь, при писании этих строк, мне пришла мысль, что это не киргизы украли у нас верблюдов, а казаки одного взвода, который всегда завидовали 4-ому, и от них же (Редутская сотня, самая близкая Атаману) был донос, что «в 4-ом взводе едят вволю хлеб и пьют чай с сахаром». Проверить и доказать тогда, если бы и вздумалось, не было никакой возможности, но тогда я был уверен, что это киргизы ночью выкрали у меня двух верблюдов. Поэтому я просил Атамана разрешить мне с 10-ю казаками моего взвода отправиться в преследование караванов и отобрать, что мне удастся. Атаман разрешил, но ждать моего возвращения не хотел, и собирался выйти на присоединение ко всему отряду этим же утром. Сын хозяина кибитки, молодой парень, согласился быть у меня проводником. Еще перед тем, как Атаман выступил на соединение с отрядом, мы отправились в обратную сторону. Двое из нас, пор. Сидоренко и вольноопр. Чампалов, были на реквизированных конях. Я был на «свежем» реквизированном молодом верблюде. Не прошли мы и 3-ех верст, как наш проводник стал уговаривать нас вернуться: нас мало, а киргизов, там, куда мы едем, очень много: «как конского помета у колодца». Но мы продолжаем двигаться. Через некоторое время видим: на холмах маячат конные. Парень со слезами умоляет меня вернуться, не губить себя и его, так как и его киргизы убьют за измену. Лавой поднимаемся на возвышенность и видим лаву, не менее чем в сотню киргизов, двигающихся на нас. Мы остановились в прикрытии холма, пытаемся их обстрелять, но половина винтовок (в затворах) не действует. А из киргизской лавы выскакивает всадник и впереди ее гарцует, горячит коня и размахивает обнаженным клычем… «Чего он хочет?» — спрашиваю проводника. Он объясняет, что это вероятно известный ловкач-джигит Упа и что он вызывает нас на единоборство: обычай, что сохранялся до того времени. Стрелять в него не положено. Немедленно посылаю конного Чампалова догнать Атамана и доложить ему о виденном и просить о присылке мне подкрепления. А разъезд, дав несколько залпов по киргизской лаве, поверх головы джигита, на рысях направился к кибитке — месту нашего ночлега. Киргизы, левее нас по увалу, понеслись в том же направлении. Подскакав к кибитке, наш проводник немедленно скрылся, а отец его торопит нас с отъездом, ибо киргизы раньше нас могут занять подъем на увал, на который нам нужно подниматься. Выпили еще по чашке арьяна и двинулись дальше. Чампалова не видно, успокаиваемся с Сидоренко, что он уже прискакал. Поехали к подъему: видим, что подниматься можно только по одному. Пропустили всех, потом начали подниматься с Сидоренко. Я последний. Едва мы втянулись на подъем, слева послышалась частая ружейная стрельба и «победные» крики. Спешим… Вдруг чувствую, что падаю с верблюдом на землю: верблюд, оказывается, был убит. Вскочив на ноги, бегу по тропе вперед, зовя Сидоренко на помощь. Киргизы, ободренные успехом, усилили свою стрельбу. Сидоренко, услышав мои крики, повернул назад коня и вдвоем на его коне мы догнали нашу группу, крича: «На подъеме бросить верблюдов и всем в цепь…» Мы считали киргизов хорошими стрелками и трудно объяснить, что кроме убитого моего верблюда не было больше никаких потерь. Нашим преимуществом было то, что киргизы нас боялись и поэтому, прискакав на подъем раньше нас, заняли неудобную для них позицию слева, а не преградили нам путь. Забравшись на гору, мы все спешились и начали обстреливать киргизов. Вдали виднелись удаляющийся караван Атамана и маленькая группа конных, скакавших в нашу сторону. Киргизы, заметив конных и боясь нашего обстрела, спустились под увал, вне обстрела, но после нашего присоединения к Атаману, низиной они заскакали движующемуся каравану во фланг и, прикрытые складкой местности, открыли по нему огонь, которым были ранены два верблюда и задета пулей в руку сестра милосердия. Мы были вынуждены выделить более сильную группу с полк. Карнауховым, которая, аттаковав, рассеяла киргизов по степи и они оставили нас в покое.
По началу местность была теперь более или менее пересеченная. Не те унылые однобразные равнины, где ничего не видно на десятки верст, кроме… миражей. Порой они бывали очень замачивыми, как в жизни: вы видите вдруг оазис с белыми кибиками или домиком, деревца, маленькое озеро или ручеек, кони или верблюды пасутся около… Но это только мираж!
После того, как киргизы прекратили свои нападения, я заметил вправо от нашего движения 2-3 кибитки. Думая все время о возмещении пропавших двух верблюдов, с разрешения Атамана, но под его ворчание «небитому не спится», я со своей группой направился к ним. Какое счастье! Киргизы, заметившие движущийся на них разъезд, побросали кибитки и попрятались за холмами, оставив все на месте, в том числе и 3-ех хороших верблюдов. В кибитках мы хорошо «похозяйничали»: напились «Чубату» (кислое верблюжье молоко), а приготовленные бурдюки с молоком и водой, чашки, ложки забрали с собой. Фофонов нашел закопченный вяленый кусок конской шеи (жевлак, что находится непосредственно под гривой коня), который считался большим деликатесом у киргиза. Почиталин «захватил» одеяльце из верблюжьей шерсти, как «базарлык» (подарок с базара) для Анны Николаевны и другое для раненой сестры, как «награду за храбрость»… Жизнь не останавливалась, юмор применял свои права, было и желание быть приятным «слабому полу»… До присоединения к отряду был заключен общий уговор «молчать о прочем» и лишь угостить молоком раненую сестру.
Движение с утра без отдыха продолжалось. Наступил вечер, верблюды стали показывать признаки своей усталости. Несмотря на огромную силу и колоссальную выносливость, верблюды имели и свои слабости. Одной из них была, как бы необходимость, отдых и сон на вечерней заре, после которых, даже если
они не совсем сыты и были без воды, они способны сделать еще большие усилия. Поэтому было решено остановиться, покормить верблюдов и «дать им зарю». Верблюды легли, вытянув шею по земле.
Во время привала Атаман и вся «знать» были угощены продуктами последней добычи: по чашке «чубату» и по кусочку киргизкой конской колбасы. Фофонов был героем этого «празднования» и не забыт в благодарностях самим Атаманом. В полночь мы выступили с надеждой до полудня следующего дня достичь намеченных колодцев, последних до соединения с главным отрядом. Ночь была тихая, звездная. С людской силой и выносливостью не считались. Движение ночью имеет свои прелести. Все были спокойны и уверены, что благодаря опыту и упорству Атамана колодцы будут найдены, а потому даже все «начальники» выдвинулись вперед к Атаману. Полк. Карнаухов, знаток наших песен, «затянул» — «В степи широкой под Иканом…», как следствие на замечание Атамана, что «Иканский бой» происходил сравнительно недалеко (около 200 верст) от линии движения отряда. Это было в 1864 году и в свое время о необычайной яркости геройства уральских казаков говорила вся Россия. На месте боя продолжавшегося три дня и окончившегося в день Св. Николая, 6-го декабря, в голой степи был сооружен памятник с надписью «Иканским героям», который сохранялся до последнего времени.
Аул Икан находится в 20-30 верстах на юго-восток от г. Чекмета, из которого есаул Серов с сотней уральцев был выслан на преследование небольшой группы туркмен-кокандцев, но натолкнулся на 12-титысячный отряд с пехотой и артиллерией под командой Алимкула, правителя Кокандского ханства. Завязался бой. Выход сотни из Чекмента в одной из песен описан так:
Песен об этом событии существует несколько, все они красочны, все написаны «с натуры»
В другой песне поется:
Напрасно сдаться они предлагали…
На предложение Алимкула сдаться:
Есаул Серов, по словам песни «храбрый наш Ерой», ответил:
Аналогичный ответ был дан большевикам на их намерение насильственно ввести советскую власть в Уральском Войске.
Кони у казаков были все побиты, из их трупов сделали «завалы»… «Пущенка», так в песне был назван «единорог» (род бомбомета), была разбита вражеским ядром. — «И ядра рвали нас в куски…»
В итоге, сотня была окружена со всех сторон. Конные кокандцы подвозили все новых сарбазов (пехотинцев), которые под прикрытием щитов «поднакатом» атаковывали казачьи завалы. «Приуныли казаки» — поется в песне. Но собравшись с духом, помолившись и перекрестившись, решили прорваться.
И было чему! Алимкул только при выходе казаков из-за завалов увидал их подлинное число, считая до того сотню Серова за отряд в тысячу человек. Еще во время полного окружения два казака Борисов и Чернов, с проводником киргизом, ночью пробрались через расположение кокандцев, между их постов и разъездов, в Чекмент. В гарнизоне города была всего одна рота пехоты, которая и была отправлена на выручку сотни Серова.
Из сотни в 150 человек половина — 75 — были убиты, из оставшихся в живых 36 казаков были ранены, многие по несколько раз. Ес. Серов вышел из боя невредимым. Младший офицер сотни сот. Абрамов был ранен три раза. Его казаки, как и других раненых, несли с собой. Четвертой пулей он был убит и оставлен на месте. После, при сборе тел убитых, большинство их было найдено обезглавлеными. Сот. Абрамов, кроме того, был изрублен накуски и только по остаткам одежды смогли его отличить от других искалеченных посмертно. О расправе с убитыми казаками в одной песне поется:
Среди таких племен, может быть предки которых — кокандцы — сдирали кожу с «убитых героев», нашему отряду нужно было пройти до выхода на Персидскую границу.
Возвращение с реквизиции прошло благополучно и разъезд с Атаманом присоединился к отряду. В колодцах, у которых остановился отряд в ожидании Атамана, вода была настолько соленая, что люди страдали животами. От поноса и истощения умер кап. Михайлов. После этой экспедиции отряд двигался еще быстрее и к началу мая приближался к заливу Бургаз. За время этого движения нам повезло: на отряд наткнулся большой караван киргизов, сбитых с толку отделением разъезда Атамана на реквизицию. У них было куплено до 30 верблюдов и несколько десятков баранов, которые этим же вечером были зарезаны и мясо засолено.
За день до выхода к заливу Бургаз в отряде произошло большое событие: от него отделились две группы — ген. Моторный с 24 последователями, преимущественно офицерами Ген. Штаба, и полк. Сладков с 10 казаками и несколькими каз. офицерами. Это произошло вблизи от берега моря, где было несколько оставленных маленьких рыбных промыслов в районе промысла Киндерли и где отряд должен был окончательно решить «Куда идти?» — в Персию или Бухару. И в том и другом случае нужно было круто повернуть на север для обхода зал. Бургаз. В группе ген. Моторного были все офицеры Ген. Штаба, сестра милосердия, раненая при последней реквизиции, два поручика 4-го взвода Есипов и Сердюк, а из казаков только один вахм. Агафонов. Ген. Моторный известил об этом Атамана письмом. Из этого видно, насколько отношения между ними были ненормальными, что и было одной из главных причин отделения. Второй причиной была неуверенность в благополучном исходе похода, а потому они решили лучше сдаться большевикам, чем погибнуть от голода и жары или пули туркменов. Мне, как командиру 4-го взв., было известно, что пересечение туркменского района их сильно страшило.
Полк. Сладков решил, что морем, небольшой группой, на лодке вдоль берега легче добраться до первого персидского порта, обойдя Красноводск ночью. С ген. Моторным остался и командир 3-го взв. ес. Жигалин.
Ген. Толстов в своей книге объясняет это отделение тем, что в отряде находился «злой гений», который портил отношения его с ген. Моторным, полк. Сладковым и др. Это совершенно неверно, так как ссоры эти были начаты еще в Ф. Александровске и фамилия «злого гения» почему то не указана. Я же объясняю это особенностью характера Атамана — иметь вокруг себя хотя бы воображаемых врагов.
После оставления на месте отделившихся, отряд выступил дальше и только после двух дней усиленного марша вышел на Бургаз, но не на северный его берег, а на западный. К началу мая в степях начались страшные жары, переходы стали более утомительными, потребность в воде более частой. Питание оскудело до того, что временно было решено выдавать только по пол фунта муки в день на человека, часто заменяя ее пшеницей или просом, которые на примитивных приспособлениях из двух камней нужно было размалывать в муку. По пути собирали «для улучшения стола» дикую траву, зерна которой можно сравнить с гречихой, варили ее и тоже ели. Мяса не было уже несколько дней до выхода к заливу, а потому было решено забить усталую кобылу. Переход того дня был настолько утомительным, что я заснул до окончания приготовления мяса и на предложение Фофонова «закусить» — отказался и только утром проглотил сухой твердый кусок, похожий на мясо. Выкупаться в море, что мне очень хотелось, удалось на половину: подступы к воде затруднены камнями и нужно идти с пол версты, чтобы достичь глубины до колена. После некоторого времени лежания в воде, человек встает из нее как бы посыпанный солью. Вода в зал. Бургаз настолько соленая, что и рыба в нем не живет.
Судьба отделившихся от отряда групп такова: группа полк. Сладкова вышла на берег моря к маленькому рыбному промыслу, там найдя лодку, отремонтировав ее и плывя вдоль берега, ночью обойдя незамеченными Красноводск, благополучно вышла к одному из маленьких портов персидского берега. Там все они были арестованы и посажены в тюрьму до выяснения причин и целей их путешествия. По выяснении этих вопросов, группа была отправлена в Тегеран, откуда хлопотами Английской Миссии отправлена в Месопотамию, где и соединилась с прибывшим туда всем отрядом.
У ген. Моторного с его группой было определенное намерение сдаться тому кораблю красных, который постоянно двигался вдоль берега на высоте отряда. Выйдя к берегу, группа расположилась там на ночлег. Утром еще до восхода солнца (рассказ участника) к этому точно месту подошли несколько катеров с матросами и всех забрали. Дальше группа была высажена в Красноводске и отправлена в г. Ташкент по железной дороге, где оставалась около недели, а потом была отправлена в Москву. Еще в Ташкенте в помещение, где находилась группа, ночью была брошена ручная граната, которой был легко ранен кап. Тодуа. По прибытии в Москву ген. Моторного, на вокзале его ожидала дама в белом платье и с автомобилем. После этого, рассказывавший мне все это ген. Моторного не видел. Вся группа была отправлена в тюрьму, все офицеры Ген. Штаба повеселели. После был суд. К «высшей мере наказания» был присужден один лишь вахм. Агафонов, Илецкой станицы, а остальным было предложено или понести кару или записаться добровольцами на польский фронт. Все выбрали последнее. Так мне рассказывал пор. Сердюк, который был в группе ген. Моторного, а до этого был у меня в 4-ом взв., и которого я встретил в первый же день моего приезда из Индии в г. Братиславу, в Чехии. Как все, он был в Красной Армии на польском фронте, где и перебежал к полякам, а затем через Подкарпатскую Русь пробрался в Чехо-Словакию.
Ген. В. И. Моторный (не казак) находился в Уральске с начала гражданской войны, куда он прибыл с фронта вместе с Уральской льготной дивизией, кажется в роли временного начальника ее штаба или присоединившись к штабу по пути движения дивизии — это мне точно неизвестно. Первый раз я встретил его в январе 1919 г., вскоре после сдачи Уральска, в роли начальника штаба 1-ой Конной дивизии в посел. Владимировском. После выборов Войсковым Атаманом ген. Толстова, он был им приглашен на должность начальника штаба Армии, каковым и оставался до конца существования фронта с малыми перерывом из-за болезни тифом. У него был брат, также офицер Ген. Штаба, который, оставшись после революции у красных, занимал у них большой пост и во время прибытия всей группы в Москву был там. Отсюда надо думать, что «дама в белом платье» была женой брата генерала, которым было точно известны день и час прибытия последнего в Москву.
Во время существования фронта, по своей должности начальника штаба Армии, ген. Моторный имел все возможности связаться с братом. Губительный план Тетруева (атака ст. Сахарной), где он был лишь исполнителем, не мог принадлежать никому другому, как ген. Моторному, как начальнику штаба Армии. Посылка дивизии полк. Горшкова на Волгу для связи с кубанскими частями, которых там не было, так же, как и исчезновение
из штаба красного летчика со списками боевого состава нашей Армии на своем аероплане были также работой штаба Армии. Однако, все это не мешало все удачные наши операции, без «плана», вплоть до Лбищенского рейда, приписывать хорошей разработке планов в штабе Армии. Я не делаю из этого никаких выводов, но к сказанному дополню, что генерал Моторный по своей внешности и характеру был человеком приятным, общительным и пользовался любовью всей нашей Армии.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...Читайте также: