РОДИМЫЙ КРАЙ — орган обще-казачьей мысли

(Финляндия, в дни революции)

Высочайшим Указом Государя Императора Николая Александровича для Донского и Кубанского казачьих Войск — был устано­влен общий Войсковой праздник 5-го октября, в день Тезоименитства Наследника — Цеса­ревича, великого князя Алексея Николаеви­ча, ставшего Августейшим Атаманом всех казачьих Войск.

В феврале 1917 г. в России произошла ре­волюция; в марте Император отрекся от престола; не стало и Августейшего Атамана, но Войсковой праздник в Кубанском Войске тогда отменен не был. Революционные со­бытия в стране расширялись. Нашу 5-ю Кав­казскую казачью дивизию, из-под Карса, пе­ребросили в Финляндию, где и застал ее наш Войсковой Праздник. Полки дивизии были распылены по стране: 1-й Таманский полк и 4-я Кубанская батарея стояли в Выборге; 3-й Екатеринодарский полк в Гельсингфорсе; 1-й Кавказский, 3-й Линейный полки и 6-я Кубанская батарея — в Вильмондстранде, что у озера Сайма, на северо-восток от Вы­борга. Наш городок маленький, чистенький, уютный. Здесь «тупик» железнодорожной ветки Выборг-Вильмодстранд. Дальше на во­сток — озеро и лес до самой Карелии. Пол­ки расположились в отличных двух-этажных кирпичных казармах 20-го драгунского Финляндского полка. К городку мы подхо­дили поездными эшелонами. На вокзальчике казаков встречали мрачные фигуры оз­лобленных солдат. Для вызова им, моло­дые командиры сотен нашего полка с пес­нями прошли по городку и вошли в очень просторный двор, мощеный булыжниками и

окруженный многочисленными казенными кирпичными зданиями. Казаки не могли сразу же расположиться в казармах, т. к. — помещения загажены; кровати перевернуты; матрацы и подушки разбросаны на полу. Оказывается, здесь квартировала какая-то пехотная часть и уходя на фронт, оставила свой революционный след. Возмущенные казаки быстро все привели в порядок и впер­вые после г. Мерва, с августа 1914 г. — рас­положились на одиночных, железных воен­ных кроватях с матрацами. Все довольны. Казаки отдыхают после трехлетней войны со всеми ея невзгодами совершенно по мирному. Около города широкий военный плац окай­мленный сосновым лесом. В конце его, в сторону города, стоит одиноко военная цер­ковка гарнизона, теперь заброшенная. Полк «живет» нормальной жизнью. Имея собствен­ных лошадей — уборка их идет исправно, как и в мирное время. Имеется вместительная столовая драгунского полка, но, провонявшаяся от солдатской грязи, мрачная, с гряз­ными дубовыми столами. Казаки и ее вы­чистили, вымыли. Питание их полковое. Ка­заки нашего полка отдают офицерам честь, в особенности в городке, подчеркивая это солдатам.

«Да, у казаков сохранился полностью ста­рый ряжим!» взвыли солдаты. Они начали устраивать гарнизонные митинги в нашей полковой столовой. Приезжали какие-то де­легаты и звали казаков «к раскрепощению». А они только посмеивались, да и приходило их на митинг мало. «Утопить казацких ахвицеров в Сайменском озере!» — был брошен лозунг. Казаки насторожились.

При таких обстоятельствах приближался к нам наш Войсковой праздник, который офи­церы полка решили отпраздновать «как сле­дует», чему способствовал командир полка, с широким размахом, смелый на слова, дру­жественный со своими офицерам, полковник Георгий Яковлевич Косинов (будущий первопоходник в должности командира сводного полка). На Кубань были командированы офицер и урядники «за белой кубанской му­кою» и привезти джигитам призы из каза­чьего строевого обихода. Решено — полко­вых и сотенных экономических денег не жалеть. От сотен вызвали наездников, добро­вольно желающих участвовать в джигитовке. Их собралось около полусотни. Возглавил их автор этих строк. Начались ежедневные ре­петиции. Солдаты, увидев «казаков разби­вающихся на джигитовке» — ахнули от уди­вления, злобы и ненависти к офицерам. На репетиции выезжали и молодые офицеры. Офицеры и казаки все в черкесках и вместе «разбиваются» на занятиях. А после заня­тий, полусотня джигитов, во главе со сво­ими офицерами, на разгоряченных в работе лошадях, с лихими песнями, возвращаются в свои казармы.

«Ды… ваши ахвицеры совсем другие люди, чем наши» — уже с похвальбой говорили солдаты нашим казакам. Но, скоро солдаты узнали, в честь «кого» устраивается празд­ник. Государь с наследником престола и со всею своею семьею был в это время в заклю­чении, в Тобольске. Запестрели газеты с ру­ганью и угрозами, что «казацкий праздник» они сорвут и недопустят его. Офицеры полка насторожились и решили: — на Богослуже­ние и парад, вывести полк в конном строе и при винтовках. Это будет торжественнее, на­ряднее и лучше, чем маршировать пешим строем по пыли, чего казаки не любили. Если же солдаты выступят, то конным строем легко будет расчистить себе дорогу. В нашем полку совершенно не было революционных смутьянов и, как показатель, — и сотенные и полковой комитеты не протестовал против устройства, фактически, Царского Праздни­ка.

Настал день 5-го октября старого стиля 1917 г. В конном строю, резервною колонною в 750 всадников, по команде командира пол­ка, сняв папахи, казаки слушают Богослу­жение. «На-а… кройсь!» — пронеслась ла­коническая команда. Перед строем выехал командир нашей 1-й бригады, генерал-майор Филиппов. Он казак Терского Войска. В Рус­ско-японскую войну 1904-05 гг. он был ко­мандиром сотни 1-го Сунеженско-Владикавказского полка, которым командовал полков­ник Н.Н. Баратов. На ней, Филиппов был награжден офицерским Георгиевским крес­том 4-й степени. На эту войну он вышел в должности командира 1-го Черноморского полка; недавно назначен командиром нашей бригады и произведен в чин генерала. Он не женат. Мог кутнуть в кругу друзей. Веселый и находчивый. Он стильно одет по-кавказ­ски. Бритая борода и усы. Выглядит молодо. Довольно высокая папаха темно-серого ка­ракуля, — чуть на бекрень. Вид его отлич­ный внешне, импонирующий перед конным строем.

Поздравив полк с Войсковым Праздником, он очень умело и проникновенно произнес Казачью Заповедь — заклиная казаков не поддаваться никаким искушениям в этот Войсковой Праздник и оставаться до конца молодецкими казаками, закончив свое слово «Ура — за Вольную Кубань». Это было кста­ти изболевшему сердцу казаков по далекой своей Отчизне, заброшенных сюда, в дале­кую Финляндию, в пучину революционного солдатского разгула.

После этого, шесть сотен полка, разверну­тым строем, каждый под полковой хор тру­бачей сигнала «рысью» — прошли мимо генерала со своим Георгиевским Штандартом. Сознавая святость дня — полк без песен, спокойно вернулся в свои казармы. Обиль­ный обед казакам, с толикой вина; отдых и в 4 часа дня началась полковая призовая джи­гитовка.

Полусотня наездников появилась на гар­низонном плацу тогда, когда толпы казаков бригады, солдат и местных жителей-финнов, уже были на нем. Полусотня идет 2-шереговым развернутым строем. Шесть сотенных цветных значков на пиках, делят джигитов по их принадлежности к своим сотням. На правом фланге широкий полковой флаг Вой­скового алого цвета. Все джигиты одеты в однообразные светло-серые черкески при черных бешметах. Все они в белых папахах и с красными башлыками за плечами. Полко­вой хор трубачей одет был так же, следуя перед строем на серых лошадях. Он бравур­ным маршем сразу же повернул в свою сто­рону всю толпу и, прорезав через нее «ули­цу», выстроился против офицерской палат­ки) где стоял командир полка с комиссией, для оценки состязующихся. Ее составили два штаб-офицера и все шесть вахмистров от со­тен. Не буду описывать, как прошло это красочное и молодецкое казачье представле­ние. Оно прошло так, словно казаки делали

вызов революции. В ней приняли участие все молодые командиры сотен и их младшие офицеры. Развернутым строем разгорячен­ных в работе казаков и лошадей, полусотня наездников подведена к офицерской палат­ке с призами. Командир полка благодарит джигитов за молодецкую работу в седле.

«Рады стараться, господин полковник!» – дружно, в один голос, ответили 50 голосов, да так, словно и не было революции. Что думали солдаты, видя и слыша все это — не знаю. Стояла дивная погода. Все они в гимнастерках, иль в шинелях на распашку, иль накинутых на плечи. Большинство без поясов. Разстегнутые воротники и картузы «на бок» — стояли они гуртами, молча, И тут же стояли казаки бригады, совершенно обособлено от них, словно люди иной нации — все в черкесках, при кинжалах, в папа­хах.

Это было ровно за 20 дней до большевитского переворота в Петрограде, 26 октября того же 1917 года.

Вечером этого же дня, в городском народ­ном доме финнов, на сцене, офицеры устро­или состязание в лезгинке. Выступило около 20-ти урядников и казаков. Лезгинка была в моде в полку. Танцоры в суконных наговицах и в цветных чевяках без подошв, что­бы делать «на когтях» (на пальцах). Вы­ступали по-одиночке, без перерыва музыки полкового хора трубачей. За офицерскими рядами стульев с гостями, с дамами — толпы казаков заполнили все места позади; толпились во всех дверях, во всех окнах, чтобы повидать невиданное ими раньше со­стязание в лезгинке. Инициаторами этого были мы молодые командиры сотен в чине подъесаула. Успех был исключительный. Ка­заки были в восторге. Мы радовались за свой родной 1-й Кавказский полк, за его непогнутость в месяцы революции.

Казак Поздняков на репетиции свалился вместе с конем, сломал ключицу и был от­правлен в госпиталь. На войне он оглох и подлежал отправки домой, как неспособный, но отказался, заявив — «А чиво я там буду делать в станице, когда мои сверстники еще на войне. Это стыдно». И остался в своей 4-й сотне. Он казак станицы Тифлисской, славившейся наездничеством. Поздняков был отличный наездник. Сам стройный, ниже среднего роста, безусый. Под ним вороной, как смоль черный конек-горбунок, белоно­гий со щетками, пылкий, нарядный, хвост трубой. К седлу набор красного ремня, т. е. уздечка, пахвы, нагрудник. Он был претен­дент на первый приз. И вот — сорвался с конем и разбился. Для поощрения молодцу — офицеры собрали денег между собою, ку­пили серебрянные часы с цепочкой и пода­рили ему, с надписью: «Молодецкому джигиту, приказному Позднякову, от господ офицеров полка». Автор этих строк награж­ден был офицерским золотым жетоном, с надписью: «За рубку и джигитовку».

* * *

В наш Вильмондстранд с фронта прибыл подполковник, заведовающий хозяйством 20-го драгунского Финляндского полка, в ка­зармах которого расположился наш полк. Представившись командиру полка полк. Косинову, он доложил, что прибыл сюда, что­бы забрать все оставшееся их полковое иму­щество и доставить на фронт. Он был очень скромен, тих и неразговорчив. Возрастом под 40 лет, хорошо сложен, чуть полноват, рост выше среднего. Он — в кителе, в бриджах, с желтым кантом по ним, цвет их полка. Он ни чем не вооружен — ни револьвера, ни положеной шашки.

«Что он?» — делимся мы впечатлениями между собою. «Корчит благородного кава­лериста?… Недоволен, что казачий полк за­нял казармы их полка?»

Пробыл он всего лишь три дня. Побывал на нашей призовой джигитовке и собрался уезжать. Но он, все же, понравился нам — и своею скромностью и тем кавалерийским шиком в одежде и в манерах, которых при­обретаются воспитанием в кавалерийских училищах и долгою и хорошею службою в строю.

Наш полк был гостеприимный. Решили ин­тимною средою штаб-офицеров и командиров сотен почествовать его ужином в закрытом кабинете ресторана. Он удивился этому при­глашению и очень скромно принял его.

Нас одиннадцать офицером с командиром полка. Под легкую выпивку с закускою, он поведал, что окончил Николаевское кавале­рийское училище в Петербурге перед Русско-японской войною 1904 года и поэтому оказался сверстником и нашим войсковым старшинам, помощникам командира полка. Это их всех очень сблизило. Тосты наших штаб-офицеров (за Армию, за нашу конницу, царицу полей, за их славный драгунский полк) он принимал, как-то очень скромно, сдержано и, как будто, удивленно: — так-ли это?… к чему это?… искренне ли это?

Ужин окончен. Подали кофе. Он попросил разрешение у нашего командира полка полк. Косинова, ответить нам сидя, т. е. не вставая со стула. И сказал тихо и внятно следующее: «Господа… Я пробыл среди вашего каза­чьего полка три дня. Я старый кавалерий­ский офицер. Я хорошо все вижу с первого же взгляда. Как хорошо у вас в полку. Ка­кие молодцы ваши казаки. Как они еще по­слушны вам, офицерам. Я так завидую Вам, господа…» и, передохнув, продолжал под наше молчание: — «Посмотрели бы вы, что делается в нашем бывшем славном 20-м драгунском Финляндском полку… Драгуны словно сошли с ума. У них осталось единст­венное слово в употреблении — «давай». Все им «дай» — и законное и незаконное. Я заведывающий хозяйством полка и это сло­во «давай» адресуется лично ко мне. Вы ду­маете, что я приехал с фронта сюда добро­вольно?… Драгуны потребовали «все полко­вое имущество разделить между собою»… я вот и везу его им. И не знаю — удовлетворили их требование?… Они вытянули у меня всю душу… и теперь я возвращаюсь в полк на новые мучения»… И, недосказав своей речи, он опустив голову на свои руки на столе, безмолвно заплакал, как малое дитя. Мы, так чутко слушавшие его слова, при виде такого резкого перехода, буквально ото­ропели. Дав несколько секунд ему успоко­иться слышим от него дальше:

«Вот и все… Вот и конец Армии. Пожив среди вас, казаков, всего лишь три дня — я словно в последний раз увидел былую нашу Императорскую Армию, а теперь… я даже не знаю, что со мною будет в нашем полку… замучают они меня наши драгуны». Сказал и вновь заплакал.

Наши штаб-офицеры, с командиром полка, окружили его с сердечною ласкою, выпили на «ты».

Придя в себя, он рассказал нам о букваль­но диких случаях из жизни и поведения сво­их солдат-драгун.

«Офицеры разбегаются у нас из полка. Нет возможности терпеть придирки, требо­вания и оскорбления от драгун. Я прожил у вас три дня, но если я расскажу своим офи­церам, как сохранился ваш полк — они не поверят. И вот, отдохнув среди вас — я еду на новые мучения… Да и останусь ли жив?!» — закончил он. Так жаль, что я забыл его фамилию, а имя его было Влади­мир.

Нью-Йорк

Полковник Ф. И. Елисеев

© “Родимый Край” № 108 СЕНТЯБРЬ-ОКТЯБРЬ 1973 г.