Однообразно ровный характер района Лео становился холмистым и более веселым в сторону северо-запада. В деревне Пура я напал на следы старых работ негров по золоту и жильному, и рассыпному. Данные многочисленных проб были настолько интересны, что я велел привести ко мне начальника кантона и его брата. Этот последний хорошо говорил по-французски, так как служил прежде унтер-офицером в инженерных войсках.
Я предложил им научить своих соотечественников извлекать кустарным способом золото и даже помочь им материально. Они оба удивились и не поверили в существовании золота в Пура и ее окрестностях Но я велел промыть взятые в их присутствии образчики земли. Результат был хороший. Тогда я оставил шефам необходимые инструменты и приказал приготовить к моему возвращению через две-три недели возможно больше гравия для промывки. В Лео я рассказал все Бурваль. Ему понравилась моя мысль организовать и пустить в ход разработку россыпного золота в Пуре. Он обещал мне поддержку. Было очень важно убедить негров. Пура, что золото действительно существует у них под рукой, что промывкой извлечь его из земли может каждый и что золото никто не будет отбирать от туземцев. Бурваль был заинтересован в успехе моего проэкта, так как деревня Пура и окрестности ее были административно подчинены Лео. По моим указаниям, плотник поста соорудил специальный деревянный желоб для промывки земли и в назначенный день мы явились с ним в Пура. Там была приготовлена куча гравия, вода и собрана вся деревня Переводчик объявил жителям, что они живут на золотоносной земле; она и содержащееся в ней золото принадлежат деревне и никому больше. Мы сейчас докажем, что говорим правду, каждый увидит это золото.
Администратор предлагает обучить жителей даром работе и даром предоставить им необходимые инструменты, в случае согласия населения, обязуется охранять права обитателей Пура на весь золотоносный участок и не мешать им обращаться с выработанным золотом, так, как это заблагорассудится каждому из них.
За этим приготовленная земля была промыта. Сначала было почтительное молчание, кое-какие скептические взгляды, перешептывания, но когда я отмыл тяжелую часть черного песка, оставшегося на дне желоба, на солнце блеснул широкий и довольно длинный треугольник чистого золота, негры смутились, не зная, как реагировать на такую неожиданность. Но их оцепенение отошло. Они слушали, одобрительно качали головами, когда Бурваль подтверждал им сказанное мною, но так и не дали общего согласия на открытие золотоносных работ. Раздосадованный Бурваль с сердцем плюнул в сторону и добавил: «Вот и занимайся с таким ослами! Одни боятся какого-то подвоха со стороны администрации, другим надо узнать предварительно мнение колдунов»… Он уехал к себе в Лео, а вечером того же дня я снова вызвал к себе начальника кантона и его брата.
Я уговаривал их опять приняться за промывку золота. Они соглашались со мной, но унтер вздыхал, говоря, что убедить сразу его сородичей невозможно. В конце концов уговоры надоели мне: «Подумайте и решите, через месяц вы скажете мне, хотите или нет добывать для себя золото из вашей земли. Если наши слова окажутся безрезультатными, я это место укажу «белым». Они поставят тут свои машины, своих рабочих и вы все останетесь в дураках. Тогда я только скажу — туда вам и дорога!…»
В дальнейшем так и произошло; район Пура был занят концессиями частных европейских обществ. К 60-ым годам Пура дала уже больше шести тонн золота, а сами жители выселились куда-то на сторону.
Изыскания заставляли меня неоднократно заходить в район Диебугу, в котором я работал уже в предыдущую миссию. Начальником поста теперь был там Галле, бывший секретарь губернатора Экваториальной Африки Антонетти, милейший весельчак, хороший товарищ и толковый администратор. Если он, как и Бурваль, иногда неожиданно получал от меня хороший кусок дикого кабана, антилопы или дрофы, то и меня он не раз умилял тем, что где-то в неописуемой глуши, меня догоняли его посыльные с корзинами на головах. В них я находил овощи и фрукты, которых не видел порою несколько недель подряд. А караван мой находился в километрах ста от поста.
Как-то я попал по делам в Диебугу и Галле уговорил меня задержаться у него на один лишний день. Оказывается, невдалеке от Дуебугу, знакомый уже мне полковник Буиссу вел разведочные работы по золоту вдоль реки Бугуриба и почему-то он просил Галле свести нас, чтобы познакомиться поближе. Зная прессу о нем, как об умнейшем и хитрейшем представителе корпорации инженеров, я сразу почуял, что в чем-то нужен Буиссу.
Мы обедали втроем, а потом перекочевали на террасу. Буиссу неоднократно подливал мне виски, чокался, пил со мной, но потом не выдержал, признался: «Не могу вас споить и главное, добиться от вас где находится самый интересный по вашему мнению участок для разведки по золоту. Вы только что сказали, что известные Вам золотоносные районы, по степени их важности, вы сводите в три группы. Так вот, если вы не имеете права их назвать, может быть, вы скажете, к какой из этих групп принадлежит то место, где я работаю в настоящий момент!…» — «Да, я не могу дать вам уточнения, но тот участок, где вы работаете сейчас, я отношу к третьей, т. е. самой неинтересной группе».
Бедный Буиссу замолк и вскоре ушел спать. Мне было жаль его, но без разрешения свыше давать сведения посторонним было равносильно преступлению. Расставаясь с ним, я посоветовал ему обратиться прямо к Малавой. И действительно, летом в Дакаре Буиссу появился в нашей Горной Дирекции. Малавой приказал дать Буиссу все данные по поводу района Пура, который по моей оценке являлся № 1, т. е. самым интересным из трех золотоносных секторов вне Леди. Буиссу быстро покрыл своими заявками все окрестности Пура и стал законным хозяином района. А чтобы негры не мешали ему, он дал им приличную сумму в виде отступного и они перешли на новое место в нескольких километрах от старой деревни. Бурваль был очень огорчен молчаливым равнодушием жителей Пура к вопросу о добровольной разработке золота. Он возмущенно стучал кулаком по столу: «Вот вам, дорогой, наша хваленая Африка! Тут не только извлекать золото из собственной земли, но даже посадить в своей деревне апельсиновых или манговых деревьев негры отказываются, когда видят, что их к этому не принуждают силой. Стоит ли вообще тратить деньги, терпение, умственные способности, чтобы разъяснять им преимущества культурного существования над архаическим бытом?»
Вернувшись во время своих геологических блужданий в округе Кудугу, я узнал о начале эпидемии желтой лихорадки в нашей колонии. Желтая лихорадка, обратно случаю сонной болезни, была более опасной, как говорили старожилы, европейцам, чем туземцам. Работая в окрестностях деревни Зо-мо, за которой была слава, как об убежище воров, грабителей и даже убийц, я как-то раз задремал в гамаке. Проснулся я от резкого толчка. На дорожке предо мной стоял деревянный крест и у подножья его холмик из земли. На кресте белой краской было выведено: «Марк Сарторио», потом даты его рождения и смерти. Тут я сразу вспомнил о тихом, скромном человеке небольшого роста, с которым я как-то познакомился в Бобо-Дьюляссо. У него в округе Кудугу была плантация хлопка и она шла плохо. Прийдя в лагерь Зомо, я сказал Гомбэле: «постарайся узнать, от чего умер Сарторио». Гомбэле под вечер, понизив голос, сказал мне: «Говорят, от желтой лихорадки». — «А французский доктор был у него?» — «Нет». — «Так как же можно утверждать, что Сарторио умер от желтой лихорадки, а не от чего другого?» Гомбэле улыбнулся, подмигнул одним глазом: «Здесь большая глушь и кто это проверит?». Еще немного позже Гомбэле тихо посоветовал: «Вечером перед тем, как есть, дай попробовать еду твоей собаке и дверь на ночь запри на ключ. Я же лягу у входа в твою комнату». Ночь прошла благополучно, а несколько лет спустя я был ограблен около Зомо самым наглым образом.
И вот мне пришлось как-то, в душный и темный вечер, писать на дворе одного лагеря отчетный рапорт. Рядом, немного позади горел большой костер. Вокруг него отдыхали мои рабочие, готовясь ко сну. На веранде лагеря, тоже в каких-нибудь десяти метрах от моего стола, лежала свернувшись моя собака. И вдруг в тишине вечера, я услышал звук, особенный звук, который невозможно принять за что-нибудь иное, к деревне подходил лев… Раньше я неоднократно слышал льва, но всегда поздно и где-то очень далеко. А тут сейчас же вдоль окраины деревни поднялся заливистый собачий лай и тоже какой-то особенный, он вдруг смолкал, но после паузы слышался снова еще с большей силой и ожесточением. По его прекращению можно было точно определить, где находится лев в данный момент. Я понял, что лев идет к лагерю. За невысокой глиняной оградой росла густая трава и дальше стояли хаты феллахов, а рядом с ними загон с быками и овцами.
Я позвал моего конвоира и приказал зарядить карабин. Передав мне его, он нерешительно сказал: «Вам может быть лучше уйти в помещение лагеря». Я не ответил, поставил карабин рядом с собой и продолжал писать; мне, как «белому», не полагалось подавать признака страха. Носильщики переговаривались негромко между собой и прислушивались к звукам. И вот ближний собачий лай приостановился совсем в то время, как вдалеке собаки неистовствовали. В чаще сухой травы, за оградой лагеря, послышался осторожный шорох… Это несомненно был лев и поблизости от меня, но его скрывала густая трава. Он продвигался медленно и осторожно, видимо, разглядывая, что происходило у нас. Я положил заряженный карабин на столе, переставил поудобнее ночной фонарь и бросил писать. Зверь как-будто приблизился еще, а потом наступила тишина. Ему было достаточно двух хороших прыжков, чтобы достигнуть моего стола, но он не решался на это; по словам охотников, лев, как и некоторые другие дикие животным, чует запах пороха и часто из-за этого не рискует нападать на вооруженного человека. Огонь точно так же не подпускает диких зверей.
Стадо быков, стоявшее в загоне, за травой, почуяло льва и начало реветь. Феллахи подняли беспорядочный шум и грохот, к которому присоединился громкий «там-там» деревни. И лев исчез и постепенно все улеглось. Войдя в лагерь, где стояла моя постель, я нашел там мою собаку забившуюся за кровать. У нее уши были заложены назад и шерсть взъерошена и влажная. Собачка дрожала, как в лихорадке и жалобно повизгивала, прижимаясь к моей ноге. Это был пример настоящего «животного страха».
Дни, недели бежали незаметно, подошло время продолжать разведку Черной Вольта дальше к югу; конечным пунктом путешествия я выбрал мост Уэсса. Там проходила автомобильная дорога, Диебугу-Лео.
Невдалеке от моста Боромо, где я оставил в прошлом году свои пироги, был какой-то порог или что-то в этом роде. В архивах я нашел ценный документ: Записку-дневник одного европейца «Героической эпохи», — пытавшегося проследить течение Черной Вольта в период разливов, спускаясь по реке на небольшом пароме, он наткнулся на указанный порог и не смог пройти его. Там и кончилось его путешествие, иными словами — сведения об реке. Мне предстояло одолеть это препятствие, как и все дальнейшие, которые ожидали меня в будущем.
Река у Боромо становилась шире и глубже, но так как я вел разведку в конце сухого сезона, когда в ней воды минимальное количество, но зато наиболее часты обнажения горных пород, пирога и тут не раз цеплялась за дно или камни. Мои лодочники, а с ними и мой Гомбэле, исполняли трудную, иногда и опасную работу, проталкивая тяжелейшие пироги руками до места, где было достаточно глубины для движения. В качестве главного лодочника, я получил бывшего паромщика поста, когда-то служившего в сенегальских стрелках и поразился его знанию реки, а главное, животного мира. Мне удалось бы научиться от него еще большему, если бы он умел складно говорить по-французски. Начиная новое путешествие, я выслал сухопутным путем вперед, в лагерь Бапоро, что километрах в двадцати на восток от Боромо, весь мой караван. Сам-же с Гомбэле, в двух пирогах, тронулся туда вслед за уходом носильщиков.
Ночью путешествие оказалось неудачным; каких-нибудь четверть часа спустя, я услышал крики позади. Второй пироги не было. Метрах в ста от нас я различил рыжую голову Гомбэле, то появлявшуюся на поверхности воды, то исчезавшую в ней. Рядом с ней держались две другие головы его лодочников.
Пирога Гомбэле перевернулась, набрала воды и легла на дно. Вернуться к ней было не под силу моим двум лодочникам из-за сильного и быстрого течения реки. Гомбэле что-то кричал и взмахивал над своей головой руками. Мои лодочники перевели: «Гомбэле потерял в воде свой шлем и умоляет поймать его». Действительно к нам приближалась колониальная каска Гомбэле. Она была удачно поймана лодочниками. Ее я не так давно подарил Гомбэле и он гордился ею, хотя с нее свисала повсюду белая бахрома. «А они умеют плавать или нет?» обратился я к своим людям, которые изо всех сил старались замедлить движение пироги.
«Наши оба плавают хорошо, а Гомбэле не умеет». Мне стало смешно, и я расхохотался; думать о старом дырявом шлеме, танцуя в воде, с риском утонуть! Но судьба была милостива, неизвестно какими путями и средствами лодочники и Гомбэле умудрились поднять пирогу выкачать из нее воду и броситься догонять нас.
Вскоре впереди послышался глухой наростающий шум. Еще издали стало понятно что мы идем к водопаду; течение все быстрей и сильней увлекало нас. Я приказал грести прямо к берегу, чтобы выйти во время из полосы опасного течения. Лодочники успели выйти в сторону. Мы были у водопада образованного вертикальным обрывом обнажения латерита, метра в три четыре высоты.
У подножья этого обрыва были нагромождены в хаотическом беспорядке огромные глыбы того-же латерита. Между ними и еще дальше бурлили водовороты и пенилась вода. «Можно ли пройти тут и как?» С таким вопросом я обратился к людям. Те после совещания с Гомбэле, безапеляционно высадили меня на берег со всеми вещами, а потом занялись переводом пирог через водопад. Я не схватил примененную ими технику приемов, но обе пироги были проведены через водопад. Однако приключения этого дня не были исчерпаны. Черная Вольта начала описывать большую излучину, о ее существовании я уже знал по данным старых топографических карт и по моим маршрутам в район Боромо. Начинался закат. Далеко впереди у самой воды появилась маленькая красная точка — феска моего солдата конвоира. Он уже поджидал меня с группой носильщиков гамака.
Ложе реки, уходившее все более налево, стало сужаться. И вдруг метрах в ста пятидесяти впереди, я увидел поперек реки большое стадо гиппопотамов. Бегло досчитав до двадцати, я бросил счет; их было значительно больше. Тут были животные разных возрастов; самцы, более темного цвета, самки гораздо светлее их, рядом детеныши, родившиеся, видимо, совсем недавно. Все это зверье застыло в оцепенении, увидев наши пироги, сносимые течением. Мой старший лодочник, сидевший позади меня, тихо сказал: «Если хочешь прорваться, поедем». Я ему ответил: «Ты работал паромщиком и зверей знаешь лучше меня. За вас всех отвечаю я, но сейчас, видишь сам, рядом слева отвесный берег, противоположный — пологий, но сплошь занят гиппопотамами и в воде много животных впереди и справа. Быстро решай сам!…» Лодочник окинул взглядом место, сделал рукой знак шедшей поза нас пироге Ромбэле и шопотом поделился со мной. «Мы прижмемся совсем к берегу слева и будем безшумно сноситься течением. Заряди потихоньку карабин, держи ствол его на борту пироги, а палец на спуске курка. Но молчи и не шевелись. Сейчас вожак пойдет к нам узнавать, что мы такое. Если я крикну, то стреляй, но не раньше. Он обнюхает именно тебя совсем близко, а узнав в чем дело, даст знать своим. Ну вот он и идет!»… В самом деле от стада отделился огромный зверь и медленно поплыл наперерез нам. Подойдя близко к пироге, он стал обнюхивать воздух. С пальцем на спуске карабина я следил за каждым малейшим его движением, в то время, как лодочник позади меня бесшумно работал веслом и пирогу несло течением. Гиппопотам был теперь около самого дула винтовки, обнюхивал внимательно ее и осматривал меня своими бычачьими глазами. И вдруг он заревел, задрал голову кверху и пошел вниз. В стаде по этом реву началась суматоха; звери бросились спасаться в воду в разных направлениях и залегли на дне. Как только все стихло мой лодочник улыбнулся. «Видишь в воде пятна пути? Это место где лежит гиппототам, ложась на дно, он взбаламутил ил. Теперь нам остается только объезжать эти пятна не трогая их». Мы прошли благополучно между ними и добрались до тропинки, где нас ожидали носильщики с гамаком.
Дальше путешествие шло нормально. Лодочники придумали отгонять це-це, заставляя тлеть и сильно дымить в горшке, на носу пироги, влажный помет диких животных. Запах его напоминал запах нашего донского кизяка, а дым не ел глаза, но хорошо защищал от це-це.
© “Родимый Край”№112 МАЙ — ИЮНЬ 1974 г.
(Вашего голоса не хватает)
Loading ...Читайте также: