РОДИМЫЙ КРАЙ — орган обще-казачьей мысли

На одном из дальнейших переходов наши пироги вдруг подхватило быстрое и мощное течение. Оно понесло к наметившемуся в по­следний момент узкому проходу между ог­ромными глыбами гранита. Там вода спадала невысоким, но опасным каскадом в широкую яму. Моя пирога, со всего размаха, наскочи­ла на одну из глыб. Я успел схватить кара­бин, фотографический аппарат и наиболее нужные вещи. С ними, по выступам гранита, я выбрался на берег, а мой переводчик, не умевший плавать, успел зацепиться за вто­рую перевернувшуюся пирогу и вместе с нею был снесен вниз, прямо под морды четырех гиппопотамов. Этот инцидент прошел бла­гополучно для него: я выстрелил в воздух и бегемоты исчезли. В другом месте, опять пришлось иметь дело с бегемотами. Тут река суживалась и я, по опыту у деревни Бапоро, сам скомандовал прижаться к берегу, выж­дать, чтобы звери успели залечь на дне, и потом осторожно обходить их. Не знаю, что именно произошло — возможно, что голов­ной мой лодочник не заметил впереди себя пятно с гиппопотамом и пирога зацепила зве­ря. Так или иначе произошел сильный удар; головной лодочник перевернулся совсем на­зад, пирогу сильно швырнуло в сторону и из-под нее показалась широкая спина беге­мота. Он с перепугу бросился в другую сто­рону, произвел бурун и исчез… Все отдела­лись только перепугом.

Дальше на юг мы пересекали необитаемый район. Надо было расчитывать на киломе­тров пятьдесят пути, то есть самое меньшее на два больших перехода, с ночлегом под открытым небом.

В первый же день нас застала в пути сильнейшая гроза с очень крупным градом. Мы спрятались в чаще лиан, но град доставал повсюду; он сильно тарабанил по моему шлему, а бедные негры получали его прямо на голову. Я тогда приказал им накрыться железными тарелками для промывания гра­вия. Поднялся неимоверный грохот, а лодоч­ники были довольны, как дети, и благодари­ли меня за избавление их от лишних шишек на голове. Спасаясь от ливня и непрекращающегося града, мы вышли совсем на берег. Вблизи оказалось несколько заброшенных хат. В одной из них мы решили переждать грозу. Но там я вдруг заметил трещину в стене; через нее пробивался свет. И вдруг мне показалось, что эта трещина начинает расти и раскрываться… В голове промелькнула мысль… Я быстро схватил за руки двух лю­дей и рванул их к себе и дальше на воздух… Несколько мгновений спустя крыша, под ко­торой мы находились, наклонилась и, увле­кая за собою стены, тяжело рухнула…

Как только прошла гроза, мы продолжили путешествие и шли до сумерек. Уже было темно, впереди хрюкали где-то бегемоты. На­до было располагаться на ночлег. Мои лодоч­ники быстро развели чудный костер и устро­или мне из веток, листьев и травы уютное мягкое ложе около огня и сами устроились тут же. Я поделился с ними остатками еды, так как они, видимо, надеялись найти что-нибудь съестное в пути, но обманулись в рассчете. Один из них сказал: «Пойду, по­стараюсь сделать что-нибудь для тебя». Ми­нут через десять он вернулся с большой ры­бой в руках, которую сейчас-же на вертеле приготовил для меня над огнем костра. Та­кой вкусной рыбы, какой она мне показалась в этот вечер, даже без хлеба и без соли, ни­когда не ел я в жизни!..

На следующий день мы продолжали путь. Необитаемый район, без малейшего призна­ка присутствия человека, а только со следа­ми крупных диких животных — слонов, буйволов, гиппопотамов, львов и т. п., тя­нулся нескончаемо… Медленно проходили часы, пот лился, как говорится «ручьями», жалили немилосердно цеце, но съемки про­должались и пироги удалялись все дальше и дальше на юг… Раз прошелестел по откосу берега своими длинными иглами потрево­женный дикобраз; шлепались с разбега в воду гревшиеся на солнце крокодилы, изред­ка доносились крики птиц… Природа жила, но молчала и это молчание девственной глу­ши действовало на сознание.

Мы приближались к густым прибрежным зарослям лиан. Вдруг головной мой лодоч­ник замедлил свою работу веслом и, указы­вая на самое темное место, сказал мне: «Так хочется есть! Выстрели хоть один раз ..»

Только тогда я распознал там бесчислен­ное множество больших летучих мышей, гроздьями покрывавших все ветви, сучья де­ревьев и лианы. «И ты будешь есть эту гадость?» спросил я лодочника. Тот утвер­дительно кивнул головой. Пирога подошла вплотную к берегу и я, не целясь, выстрелил дважды мелкой дробью в темноту лиан… Что там произошло! На землю, как горох, посыпались десятки летучих мышей!.. Ло­дочники бросились подбирать их и почти за­были о моем существовании; тут же, как-то приготовив убитых мышей, они начали на­спех поджаривать их на угольях. Этими рас­каленными углями лодочники наполняли глиняные горшки и поверх них накладывали слой сыроватого помета диких животных. От этого из глиняных жаровень исходил до­вольно-густой дым, не едкий и запахом на­поминавший наш донской «кизяк», то-есть скорее приятный. А дым отгонял цеце, что чувствительно облегчило работу.

Двинувшись, наконец, дальше, наши пиро­ги стали поднимать целые тучи таких же ле­тучих мышей. Оне перепуганные выстрела­ми и начавшейся паникой в зарослях лиан, вылетели оттуда и беспорядочно, с писком, ослепленные солнцем кружились над рекой. В течении доброго получаса длилась подоб­ная суматоха и от такого неисчислимого ко­личества летающих над головой зверей словно «померкло» солнце, как при частич­ном затмении. Ни я, ни мои лодочники ни­когда раньше не видали и не подозревали, что могут существовать такие фантастичес­кие скопления летучих мышей, даже в дев­ственной глуши

Нечто подобное, но уже вне реки и в го­раздо меньшем масштабе, мне пришлось увидеть позже в одной из деревень округа Буни. Огромные баобабы росшие рядом с нею оказались совершенно черными от усе­явших их летучих мышей. Тут меня, однако, леби просили не стрелять. Некоторое время спустя, выяснилось, что летучие мыши, той же породы, что и на реке Черная Вольта, живут здесь с незапамятных времен и толь­ко здесь образуют подобные скопища. Ник­то мне не смог объяснить, почему и как это происходит. Пришлось удовольствоваться, что данная деревня слывет «табу» из-за своих летучих мышей, а посему лучше про­ходить мимо нее, не задерживаясь ни на ми­нуту.

Я закончил благополучно съемку Черной Вольты в деревне Тантама и, после всех лет­них затруднений и приключений, вздохнул там облегченно.

Теперь мне оставалось заснять и изучить западную и юго-западную окраины страны Леби, составлявшей часть бывшей колонии Верхняя Вольта. Они были очень плохо из­вестны местной администрации и француз­ские чиновники там, в общем, почти никогда не появлялись. Местные власти, не без осно­вания, беспокоились за меня, тем более, что недавно на одном из военных постов Леби произошел тяжелый случай: молодой солдат только что отбывший службу вернулся раньше, чем его ожидали, в свою страну. С группой отслуживших свой срок таких же, как и он, стрелков этот леби должен был про­вести некоторое время на посту, пока тяну­лись формальности связанные с демобилиза­цией. В течении этого периода все вернув­шиеся, продолжали нести службу. И вот новоприбытого, о котором идет речь, здесь ожидал неприятный сюрприз: за время его отсутствия во Франции, его молоденькая же­на сошлась с европейским лейтенантом, ко­мандовавшим постом, и переселилась к нему. Оскорбленный и обманутый стрелок, не дол­го упрашивал жену вернуться домой. Лейте­нанту он не сказал ни слова и продолжал службу на посту.

Случилось так, что лейтенанту надо было осмотреть участок подведомственного ему района. Как и обычно, лейтенант уходил ту­да в гамаке, а необходимые вещи посыла­лись на носильщиках. Как нарочно, на часах у выхода из поста стоял в это время, быв­ший муж негритянки офицера. Пропуская гамак с сидевшим в нем лейтенантом, часо­вой отдал ему честь винтовкой и, вслед за этим, не произнеся ничего, выстрелом в упор убил офицера.

Пользуясь происшедшей суматохой, стре­лок бежал — так, как стоял на часах: в форме, с винтовкой и большим запасом па­тронов.

Заварилась большая история: высшие власти требовали найти и предать правосу­дию убийцу живым, но приказать было лег­ко, а выполнить приказание очень трудно. Леби укрыли стрелка и извещали его о ме­рах, которые предпринимала французская администрация для розыска и поимки убий­цы. Белые власти узнали, что солдат не рас­стается с винтовкой и с патронами. Он всюду заявлял, что оружие никому не отдаст; тех, кто захочет арестовать его, перестреляет и живым ни белым, ни черным не сдастся. Он прибавлял, что сам будет наказывать всех, кто решится действовать против него. И, действительно, он начал «наказывать». В общем, в стране установился настоящий террор. Проходили недели в безрезультат­ных поисках убийцы-дезертира и в отрывоч­ных переговорах с ним через доверенных ту­земцев.

Однако, тогдашний начальник округа Гауа преуспел в этом деле. Среди леби своего и соседних районов он пользовался уважением из-за своего прошлого в офицерских чинах и имел репутацию честного человека, кото­рому можно доверить все. Когда до убийцы дошло обещание начальника Гауа сохранить ему жизнь, стрелок поверил слову админис­тратора. Он довел до сведения последнего, что отдаст свою судьбу в его руки, но без посторонних свидетелей: — начальник ок­руга должен приехать один в указанный пункт на автомобиле, без всякого оружия и увезти его под своей защитой в Гауа. Это так и произошло: в назначенный день и час ад­министратор приехал один в пустынный за­брошенный лагерь на автомобильной дороге. Немножко спустя, из-за зарослей вышел убийца, отдал честь «белому» и сложил пе­ред ним винтовку с патронами. Администра­тор увез его в Гауа… Таковы были леби и в других местах, и в иных положениях. Надо было их знать и не трогать того, что им было дорого от природы, то есть их верований и женщин. И нельзя было трусить в серьезных случаях. Я старался всегда помнить эти принципы и, слава Богу, все шло благопо­лучно, даже и тогда, когда я оказался невда­леке от участка, где властвовал этот убийца.

Я часто вспоминал советы Гриньона, кото­рый, между прочим, говорил: «Силой и ис­пугом вы не возьмете леби, а, раздавая им мешечки с солью, которой у них нет, Вы мо­жете пройти самые дикие и враждебно-нас­троенные места». А на почве неуважения к фетишистским верованиям леби позже прои­зошел другой трагический случай в стране.

Один протестантский молодой миссионер вздумал вступить в борьбу с колдунами де­ревни, где находилась миссия. Колдуны ме­шали ему в его деятельности — в привлече­нии к христианству сородичей. Как-то про­изошел спор между этим пастором и одним из колдунов. Не выдержав возражений леби, пастор тут же ногами разбил на куски гли­няного идола туземца, а некоторое время спустя, ушедший на охоту европеец исчез… Его долго искали и в конце-концов, нашли его останки в выжженной небывалым пожа­ром девственной степи… А колдун, конечно, исчез.

Работа моя проходила благополучно. Кар­тографируя местность, изучая ее данные и особенности, мне, как и раньше, приходилось пересекать ее во всех направлениях. Невоз­можного для меня не было и мой караван по­являлся в самых казалось бы неприступных местах Леби. Правда, Администрация подби­рала мне соответствующий наряд носильщи­ков, но затруднения, осложнения, неприят­ности, сюрпризы случались чуть ли не каж­дый день и мне, помимо своих прямых обя­занностей, надо было улаживать их всевоз­можными способами. Козлом отпущения был мой переводчик, тем более, что в военных участках никто из военных не мог мне — или просто отказывался — дать в конвоиры солдата своего поста. Я устраивался и без солдата-конвоира, не жалуясь на несоблюде­ние предписания Главного Губернаторства Западной Французской Африки. Однако, мо­ему переводчику от этого было не легче. Только теперь, подводя итоги всему пережи­тому, мне ясно понятно, какую трудную службу отбыли под моим начальством все эти люди: и мой первый переводчик Бема из Ундэ, охотник и неутомимый пешеход; рыжий Гомбеле, получивший позже, благода­ря моей блестящей аттестации место пере­водчика в администрации поста Боромо; все­гда вежливый Бакари из племени дьюла и Дьюба-Хиен, дагари, бывший стрелок-сер­жант. Я глубоко благодарен им всем и жа­лею, что никогда больше не увижу их.

Вот один из многих примеров их физиче­ской выносливости и верности: работая в очень диком месте Леби я заметил, что мой переводчик Дьюба отстает в пути все боль­ше и больше. Придя на ночлег, я с трудом смог добиться от него, что ему очень трудно итти из-за большого нарыва на теле, ниже пояса. При свете костра он показал мне свой нарыв; это был огромный фурункул прорвавшийся в тот же день. Что делать? Мы в то время находились километрах в ста от ближайшего поста, где был околодок!..

Я сказал Дьюба, что надо обязательно обезвредить рану. Он сам, поскольку ему хватало сил, почистил ее и, собравшись с новыми силами, согласился выдержать даль­нейшее. Тогда я, хорошо обмыв стенки нары­ва, вылил на него небольшой пузырек иода. Бедный Дьюба заскрипел зубами и оставался некоторое время в полусознании. Бесспорно с моей стороны примененный способ был довольно рискованным, но, практически, другого выхода не было.

На следующее утро я велел Дьюба отле­жаться в деревне, оставил ему все необходи­мое для перевязки и указал пункт, где он сможет присоединиться к нам. Сам же с моим караваном ушел дальше. Но уже через два дня, в полной глуши, Дьюба догнал нас и снова пошел за мной по тропинке. Я ругнул его за небрежное отношение к предоставлен­ному ему отдыху, но он ответил, что в дерев­не все были для него чужие и он слишком скучал от бездействия.

Мой опасный прием обеззараживания ра­ны подействовал блестяще: еще дня три спу­стя Дьюба перестал даже прихрамывать и отсчитывал как ни в чем не бывало по двад­цати и больше километров в день…

Мне надо было заснять и изучить еще местность к югу от моста Дан, что на реке Бугуриба. В деревне Диарадугу я с большим трудом добился от леби, что там существует тоже какая-то деревня. Название ее никто не мог — или не хотел мне указать. Провод­ников туда под разными предлогами, я не смог получить. Поэтому мне пришлось итти «в слепую», пользуясь только туманными указаниями и наставлениями жителей. Пе­реход оказался очень длительным, в холми­стой совершенно — безводной местности. Только ночью мне удалось добраться до жи­лья. Деревня оказалась не маленькой, до­вольно — хорошо населенной, но… совер­шенно — пустой. Подобные сюрпризы бы­вали и раньше, главным образом в Леби. Каждый раз, в каждом случае где-то «была зарыта собака» и к причине надо было под­ходить разумно, иногда осторожно.

Тут я, смертельно уставший за переход, с пересохшим горлом от жажды, обругал при­слугу. Досталось и конвоиру-солдату за не­радивость и небрежность к своим обязанно­стям: у нас не было ни воды, ни дров для кухни, ни еды для носильщиков. Слодат-конвоир, стесняясь и запинаясь, доложил мне «по секрету», что в этой деревне все леби — «нехорошие»: в течение многих лет они не исполняли требований начальства Диебугу, не платили налогов и пр. Незадолго до моего приезда сюда французская админи­страция прислала в эту деревню своего ту­земного представителя для выяснения раз­ных вопросов, но леби убили его.

Плохо разбираясь в причине моего появле­ния, местные жители видимо приняли мой караван за карательную экспедицию и поэ­тому исчезли в зарослях со своими семьями и оружием. Часом позже мне донесли, что леби поодиночке начали скрытно возвра­щаться в деревню. Все они были вооружены до зубов. Это обязывало меня быть осторож­ным.

Я велел солдату-конвоиру и носильщикам держаться вместе, и одному из стариков де­ревни передать от моего имени, что мне из­вестно о происшедшем в этой деревне убий­стве представителя администрации. «Бе­лый» объявляет им всем, что несмотря на их злобу против властей и на их вооруже­ние, он проведет ночь здесь со всеми своими людьми. Спать он будет один, под открытым небом, в отдалении от хат деревни. Но «бе­лый» предупреждает, что ставит рядом с своею кроватью заряженную винтовку. Если кто-нибудь захочет ночью подойти к этому месту, он будет стрелять без предупрежде­ния. Все сказанное — передать во все хаты деревни!..

Была очень теплая и тихая лунная ночь. В деревне царила полная тишина. Я заснул сном праведника, но голодный, как и все мои рабочие. На утро, одевшись и выпив ко­фе, я велел привести мне начальника дерев­ни или его заместителя. Пришло два старых леби. Я ни слова не сказал им о минувшей ночи, но приказал им провести меня наибо­лее удобным путем до одинокого холма рас­положенного километрах в двух от деревни. Тут нужно объяснить, что, помимо сведений непосредственно касавшихся нашей специ­альности, то есть геологии, Малявуа требо­вал от нас отмечать в дорожных дневниках все более или менее замечательное в области топографии: рельеф района, большие ручьи, данные вымеренных высот и пр. Этими све­дениями охотно пользовалось Картографи­ческое Бюро Западной Африки в Дакаре. Определение высоты гор или одиночных холмов было изнурительно: приходилось, почти всегда без тропинок, под палящим солнцем, пробиваться, через заросли травы и карабкаться по камням и глыбам покрывав­шим склоны, до самой вершины.

Каждый раз, при подъеме или при спуске, что-нибудь случалось неприятное: то встреча с опасной змеей, то ранение ног, а раз настоящая аттака большим роем диких пчел, случайно потревоженных моими но­сильщиками и т. д.

Так вот, взяв с собой двух явившихся ле­би, небольшую группу рабочих, карабин и все нужное для работы, я велел старикам вести меня к холму кратчайшей дорогой. Поднявшись до вершины, я начал записы­вать и зарисовывать нужные мне данные, когда один из носильщиков — бывший сене­гальский стрелок сказал мне: «Посмотри: большое стадо антилоп в долине… Жаль, что оно так далеко!.. Действительно, на некото­ром отдалении от подножья холма держа­лось на месте большое стадо коби — круп­ных антилоп. По прямой линии до них было, по моему подсчету метров 500. Зверей я нас­читал больше тридцати. Одни из них лежа­ли, другие стояли, третьи разгуливали, но все держались скученно и это образовывало большое почти непрерывное пятно. Оба про­водника — старики леби тоже рассмотрели стадо. Я взял свой карабин: «стрелять или не стрелять? Цель большая, но и расстояние слишком большое! Но попробую!.. и выстре­лил. В стаде произошел переполох, но, когда выбрав направление, антилопы бросились галопом, одна из них осталась и начала бить­ся на месте Зверь был серьезно ранен. Я передал карабин и три патрона моему рабо­чему — бывшему солдату и велел прикон­чить животное. Видя результаты моего вы­стрела, оба старика — леби с испугом пос­мотрели на меня и потом стали пошлепывать себя по губам, произнося «по-по-по-по!» — выражение полного удивления и восхище­ния. Вскоре раздался в лощине выстрел: тяжело, раненая антилопа была пристрелена. Я тут же велел старикам возвращаться в де­ревню и немедленно выслать людей к уби­тому зверю.

Не прошло и часа, как в деревню стали подходить люди с поклажей на голове. Их оказалось двадцать четыре человека! Так как мои носильщики ничего не ели с преды­дущего дня, мне пришлось отложить наш уход дальше. Как и всегда, мой повар оста­вил для меня любимые части; одну громад­ную заднюю ногу я приказал послать от мо­его имени начальнику деревни в подарок, до­бавив на словах, что он и его люди, в общем, мало заслуживают этого. Остальное все было отдано моим носильщикам.

Бежавшие от меня накануне жители де­ревни уже не боялись нашего присутствия, а старик леби — один из проводников рассказывал без устали, какой я меткий и поэтому опасный стрелок. Доказывать ему, что в мо­ем удачном выстреле была только случай­ность, а не искусство, оказалось бы не ди­пломатично и тщетно. Доказательство было налицо и только с этим считались леби. Я играл свою роль удачно, держась все время на известной дистанции и приказав моим людям вести себя так же в отношении жите­лей деревни. Все были в приподнятом на­строении, всюду пахло мясом и носильщики с нетерпением ожидали еды.

Под каким-то предлогом мою кровать пе­ренесли поближе к хатам деревни. Неиз­вестно как, уже в сумерках появились боль­шие чаны с «доло», местным хмельным пивом из проса, а, когда я и мои носильщи­ки кончили есть, мне доложили, что леби деревни прислали сами нам «доло» в пода­рок. Жители в то же время просят разре­шить им устроить там — там и этим отблаго­дарить меня за незлобивость. Я был немного озадачен, но потом решил про себя: конечно здешние леби — с… с… и убийцы, но в этом им придется отчитываться самим перед их французским начальством. А я причем? Пусть себе веселятся!» И так как между жителями и моими людьми наметились дру­желюбные отношения, то я разрешил там­там и от себя лично прибавил еще два боль­ших чана «доло».

Враждебность и недоверие исчезли после этого и я редко видел в Леби такой краси­вый и многочисленный там-там. Он кончился очень поздно и я засыпал под его звуки…

Рано утром у моего бивуака была вся де­ревня, с бабами и детьми. Здоровые парни, узнав, что я иду дальше, в деревню Пайяло отбирали поклажу от моих носильщиков и уходили веселые, приплясывая, по тропинке.

Придя в Пайяло, я нашел там всех вышед­ших со мною. Вечером я предложил людям возобновить там-там, а моим носильщикам поделиться оставшимся мясом. Несмотря на совершенный большой переход, который мои люди проделали порожняком, все тан­цевали до изнеможения, а на следующий день леби добровольно заменившие моих но­сильщиков, все пришли прощаться — тро­гательно, кланяясь, пожимая обе руки и чуть ли не обнимая каждого. От денег за совершенный этап с багажем все они отка­зались наотрез и ушли к себе выкрикивая слова и звуки прощания в течение долгого времени… Это были леби, настоящие, такие, каковыми я их знал в самых диких местах страны!

Работать со мною было физически трудно, в особенности людям несшим меня в гамаке. С годами я стал пользоваться гамаком в исключительных случаях и видел, что чер­ные ценили это. Натренированный, я ходил хорошо, не уступая в выносливости моим носильщикам. Постепенно отсчитывались десятки и сотни заснятых и разведанных маршрутов. Иными словами, знакомая уже работа спорилась и шла довольно быстро.

Почти каждый день в течение перехода, происходило что-то новое, главным образом какая-нибудь встречи с представителями животного мира. В районе Камити я, выйдя прохладным утром в мало-обитаемый район по узкой пешеходной тропинке, попал на дымящийся паром слоновый навоз: стадо прошло тут за несколько только минут до моего появления. На том же переходе, один из моих носильщиков, несший на голове ящик, задел им за свисавшего с ветки дерева удава… А, сидя в гамаке на автомобильной дороге Гауа-Ванмора, я оказался невольным свидетелем другого случая: на несущего впе­реди меня гамак носильщика внезапно бро­сается с края дороги небольшая змея… Она обвивается вокруг его ноги и поднимается до пояса, раскрыв пасть. Несколько секунд спу­стя змея падает на землю. Перепуганные носильщики — в полном смятении: они бро­сают на землю гамак и меня с ним, а сами разбегаются с криками в разные стороны. Я поднимаюсь и спрашиваю молодого парня: «Тебя ужалила змея или нет?» Носильщик совершенно очумевший от перепуга отве­чает: «Кажется, да… ужалила». Я осматри­ваю его ногу и вижу около щиколотки ма­ленькую ранку, из которой сочится кровь. Слава Богу, деревня недалеко, уже видна на дороге. Что делать? Я посылаю этого но­сильщика вперед с приказанием немедленно вызвать кого-нибудь из знахарей деревни, чтобы оказать ему первую помощь, а потом лечь и подождать меня. Я хотел его отпра­вить в моем гамаке, но парень отказался и быстро пошел пешком. «Укушенный» при­был в деревню как ни в чем не бывало. «Укус» змеи, (если таковой действительно был!), носильщик мой перенес ухмыляясь и без всякой помощи лекаря. Он, видимо, чув­ствовал себя героем и с удовольствием врал что-то о себе товарищам и жителям дерев­ни. На следующий день, под предлогом ра­нения, он пытался словчить от несения гама­ка, но это ему никак не удалось.

В конечном итоге мне везло: все неожи­данные и более или менее неприятные «встречи», проходили благополучно. Но та­ких «встреч», как у бывшего начальника округа Керугу, за всю свою колониальную службу не повидавшего на свободе ни одного серьезного зверя, все же не было. А этот администратор, поехав как-то ночью поды­шать свежим воздухом на автомобиле, в сторону моста Биссандеру, в одном месте оказался среди львов. Он насчитал их сем­надцать, конечно, считая и львят. Мне было немного завидно слушать об этом рассказ администратора, но позже у меня были еще кое-какие подобные сюрпризы. Больше все­го я мечтал увидеть то, что местные ста­рожилы-европейцы называли «слоновым кладбищем». По поводу правдоподобности существования таких мест в Западной Афри­ке происходили всегда ожесточенные споры между людьми подтверждавшими их нали­чие и людьми отрицавшими это. По мнению последних, «слоновые кладбища» были про­дуктом чистейшей фантазии или просто сва­лочным местом костей слонов, убитых бра­коньерами. Однако М-р Дженнер, директор Горного и Геологического Бюро Золотого Бе­рега, показал мне подобранный им «на па­мять» хороший, хоть и не первой свежести, клык слона. М-р Дженнер не мог мне вти­рать очки и рассказывать небылицы. Он мне передал следующее: проходя прямо, по ком­пасу, в совершенно-необитаемом районе, ря­дом с нашим Леби, но с другой стороны ре­ки Черная Вольта, он, совсем неожиданно попал на настоящее «слоновое кладбище». На нем лежали цельные нетронутые скелеты этих животных. Нигде, на месте и по бли­зости, не было заметно ни малейшего при­знака присутствия человека: ни следов ко­стра, ни срубленных веток или стволов де­ревьев, ни отпечатков ног. И в большой гру­де скелетов — нигде ни признака пуль. Только рядом небольшая лужа воды. А до этого места, по счетчику, оказывалось около восьмидесяти километров от самого близко­го населенного пункта! Бесспорно такие кладбища не были делом рук человека: пе­ренести сюда цельную тушу животного ве­сом, скажем, в пять тонн для среднего слона, потребовало бы больше двухсот носильщи­ков! Откуда набрать такое количество лю­дей на окраине необитаемого района, за мно­го десятков километров до кладбища. И по­чему обязательно (если это были в самом де­ле браконьеры), сносить всех убитых живот­ных именно сюда, в единственный пункт всего необитаемого района?

Негры — пожилые охотники степенно рас­сказывали: «Ты часто находил цельные скелеты животных в глухих места?.. Когда звери умирали своею смертью, они уходили возможно дальше от всего живого, в полную дичь и там кончали свое существование. Если это не происходит у львов, антилоп и других животных, умирающих там, где за­стает их смерть, слоны, чувствуя близость смерти, уходят от стада. Наверно, инстинкт их направляет к существующему уже клад­бищу»… И я лично этому верю, так как все, что говорили мне туземные охотники, ока­залось правдивым и точным.

Пока я заканчивал изучение назначенной мне части Леби, Полковник Буиссу покрыл весь золотоносный район Пура своими кон­цессиями. Я искренно радовался этому: в других руках это дело могло стать пред­метом спекуляции, и Буиссу, вероятно самый талантливый и энергичный инженер всей Западной Французской Африки, хотел рабо­тать сам и добиться успеха. Но разведка и разработка месторождений золота была для него новым вопросом. И разобраться во мно­гих деталях он сразу не мог уже по одному тому, что на нем, как на директоре, лежала еще огромная ответственность за деятель­ность работ своего Общества. Успехи у Буссу стали намечаться, но второстепенного харак­тера и значения. Главным же в участке Пура были заброшенные жилы золотоносного кварца, многочисленные и достаточно мощ­ные, со следами бывших туземных работ на них. Зная, что в административном отно­шении Буиссу был теперь полноправным хозяином своего района и с согласия Малявуа, я помогал ему при случае указаниями и советами. Но наша Горная Дирекция в Дакаре не могла помочь более существенно Буиссу: во-первых потому, что среди глав­ного горного начальства не было ни одного специалиста по жильному золоту, а, во-вто­рых, потому, что Горная Дирекция располагала мизерными кредитами. Биуссу же нужна была разведка бурением и на буре­ние, требовавшее не один миллион расходов, денег не было. И Горная Дирекция, не уве­ренная в положительном результате развед­ки жил в Пура, не стремилась помочь Буиссу. Я очень жалел об этом, так как полковник Буиссу был достоин технической поддержки со стороны Главного Губерна­торства, как и сами жилы золотоносного кварца. Успех пришел и дал блестящие ре­зультаты, как я это и предсказывал. Увы, это произошло много позже, когда новое Общество сумело отстранить от дел Пура полковника Буиссу. Бурение доказало про­тяжение главной жилы кварца больше чем на сто метров в глубину, с хорошей минера­лизацией; несколько тонн золота были извлечены из этой жилы. Бедный Буиссу! Он умер, горюя об том, что его разлучили с его детищем. Судьба жил Пура интересовала и мучила полковника Буиссу до самых по­следних дней его жизни. Я, не имевший пря­мого отношения к работам в Пура, считал такой исход полной несправедливостью в отношении Буиссу.

Я очень полюбил Буиссу за его ум, остро­умие, барство, непринужденность и за его уважение к людям тяжелых профессий. У него много было открытых и тайных врагов, в особенности среди лиц, равных ему по положению. Но Буиссу не боялся их, а они весьма побаивались его. На этой почве ходило много анекдотов, один другого смеш­нее, даже за пределами колонии. Буиссу не терпел вралей и жестоко с ними расплачи­вался не стесняясь с присутствующими. А вралей было много. Вот один из примеров: Буиссу очень надоедал своими рассказами о случаях на охоте и встречах с дикими зве­рями один из инженеров с корсиканской фа­милией. Буиссу сделал вид, что необыкновен­но заинтересовался мечтой этого инженера убить льва. Поймав его на слове во время обеда у него, в кругу дам и их мужей, Буиссу громко предложил мечтающему о льве инженеру проехаться с ним и с двумя еще друзьями в известный своими львами район Дугумато. Туда было километров семьдесят от Бобо-Дьюлясо, по прекрасной автомобильной дороге. Был поздний и без­лунный вечер. Как нарочно подъезжая к реке Пони, Буиссу управлявший автомоби­лем, первый заметил лежавшего посреди до­роги, мордой к ним, льва. Буиссу указал его «охотнику»-инженеру, приостановил маши­ну и ждал дальнейшего. «Охотник» замялся и стал всячески увиливать, а лев, ослеплен­ный фонарями автомобиля, продолжал спо­койно лежать метрах в тридцати перед ними. Буиссу тогда беспощадно потребовал, чтобы «охотник» вылез из машины и стрелял по льву. Тот, наконец, вышел, стал тут же, ря­дом с передним колесом, на колено и, при­целившись, замер… Но выстрела не последо­вало. «Стреляйте, черт — бы Вас побрал!» шипел Буиссу: «чего Вы ждете?..» Но «охотник» опустил карабин, потом снова стал целиться в льва… и опять опустил ру­жье… В это время зверь зашевелился… «Охотник», как птица, махнул обратно в ав­томобиль и зацепил слегка прикладом стен­ку машины. Нехотя поднимавшийся на месте лев лениво зевнул и не спеша сошел с доро­ги… Потом, подойдя к придорожной канаве, зверь спокойно перепрыгнул через нее и исчез в траве… После этого все участвовав­шие в поездке хранили гробовое молчание до самого Бобо-Дьюлассо, и, вернувшись до­мой, Буиссу объявил спутникам, что ему не­здоровиться и прямо пошел к себе спать. После этого случая злополучный «охотник» — инженер никогда больше не рассказывал на людях о своих подвигах на охоте.

© “Родимый Край” №118 СЕНТЯБРЬ – ОКТЯБРЬ 1975