РОДИМЫЙ КРАЙ — орган обще-казачьей мысли

28 нюня, д. Плауча Велька. — Третьего дня нас сменила 35-ая пех. дивизия ген. Ильяшенко. Смена была назначена в 10 ч. вечера, но Смоленский пех. полк, который должен был сменить Ингерманландский, дошел до позиций, устроил митинг и решил ее не за­нимать. Пока его уговаривали депутаты, ингерманландцы, не ожидая смены — сами ушли с позиций. Мои стрелки и спешенные казаки вынуждены были растянувшись, за­нять всю позицию. Вчера их сменили, но 1-ая сотня стрелков, которая должна была сменить казаков, все же не пожелала занять предназначенных ей окопов. В прежнее вре­мя я предал бы их за это военно-полевому суду, а теперь приходиться смотреть сквозь пальцы. Отправил их в резерв и доложил по начальству.

К большому удивлению — прекрасно дер­жат себя пулеметчики Кольта: в бою 23 июня они даже пригрозили своим стрелкам расстрелять их, если они побегут… Вот и пойми психологию нашего солдата!

История с Л. Гв. Гренадерским полком кончилась очень прозаично: гренадеры са­мовольно перешли в другую деревню и там, окруженные Оренбургской Казачьей диви­зией, сдались после первой же шрапнели, выпущенной нарочно высоко над их голова­ми. Зачинщики, вместе с кап. Дзевалдовским были выданы, оружие сдано и полк расквартирован по другим частям. Ну, уж и шкурники! Даже не хватило храбрости со­противляться! Говорят казаки-оренбуржцы были страшно озлоблены против гренадер, и их едва удалось удержать от расправы с ними.

На фронте 8-ой армии (ген. Корнилов) де­ла идут блестяще: прорыв на фронте в 60 верст, прошли вперед на 25 верст, взяли уже Галич, идут дальше. Особенно отличился 12-ый Корпус ген. Черемисова. Напоровшись на лес, он встретил упорное сопротивление ав­стрийцев. Тогда он, сгруппировав весь корпус на одном фланге и пройдя вдоль леса с пра­вой стороны, угрожая обходом, заставил про­тивника быстро очистить его одним своим маневром.

Война родит героев. И Корнилов, и Чере­мисов — мои товарищи по Академии Ген. Штаба. Оба худенькие, маленькие, невзрач­ные. Черемисов, когда-то вместе со мной, пре­подавал военные науки в Николаевском Кав. Училище. Высшее начальство его недолю­бливало за самостоятельные взгляды.

А потери в моей дивизии за эти дни все-таки не малые: убито два офицера, 8 казаков, 2 стрелка, контужено 17 казаков, и столько же стрелков, ранено 2 офицера, 44 казака, 49 стрелков.

30 июня. Плауча Велька — На фронте затишие. А у меня очередной скандал: 1-ая сотня стрелков снова отказалась занять окопы. Уговоры командира дивизиона не по­действовали. Я передал пока это дело в дивизионный комитет. Если он не приведет их в порядок — отправлю их в штаб армии, пусть делают с ними, что хотят. Здесь в боях у меня нет времени возиться с такими подлецами.

1 июля. — Дождь. Невылазная липкая грязь… Казаки и солдаты забились по всем щелям, бедные лошади покорно мокнут и дрожат на воздухе, спрятать их некуда, все соломенные крыши сараев давно сведены. И это июль, самая жаркая пора лета!

Все сотни моей дивизии потребованы в разные места для «ликвидации» Неженско­го пех. полка и распределения «пополне­ния» по полкам. Да, что-то мало энтузиазма для наступления!

Получен приказ Керенского, в котором он говорит, что к нему обратились солдаты мно­гих частей и их комитеты с просьбой дать им право присуждать солдатский Георгиев­ский крест тем офицерам, которые особенно отличились, ведя их в бой. «Видя с радостью в этом залог доверия к офицеру» — воен­ный министр, с согласия Временного прави­тельства, это утвердил, так же, как присуж­дение офицерских крестов солдатам — на­чальникам. Лично я приветствую такой при­каз. В подвигах храбрости и боевой доблести — все равны перед лицом смерти. Да послу­жит белый крест твердой связью офицера-героя с таким же солдатом!

2 июля. — Вчера — целый день дождь. Дороги — море грязи. Сегодня немножко лучше. Есть надежда, что потоп скоро пре­кратится… Мой бедный песик, беленький Бобка превратился в какую-то грязную тряпку, в черных калошах и жалобно с не­доумением смотрит на меня, когда я его гоню со свой постели. При штабе дивизии «состоит» еще один, перебежавший от ав­стрийцев пес, сестер Эль, большой приятель моего Бобки, очень добродушное животное, но отчаянный трус: услышав выстрелы или шум аэроплана, он немедленно прячется, а если некуда, то уткнется носом в угол и дрожит, как лист.

Каждую ночь немцы громят тяжелыми снарядами тыл наших боевых линий. Гро­хочут пушки и сейчас, около 10 ч. вечера. Это — плохой признак, видимо они готовятся к наступлению.

6 июля. — Немцы и австрийцы перешли в решительное наступление. Мы не силах удержать их и начинаем отходить.

11 июля, д. Смолянка. — Пятый день в непрерывном, тяжелом, глубоко не счастли­вом для нас бою… Каждый день мы отходим все дальше и дальше на восток. Сегодня уже с трудом держимся на лини г. Тарнополя. Как стадо баранов немцы гонять нашу пе­хоту, которая только делает вид, что сража­ется. Чуть ли ни при первом пушечном вы­стреле, а иногда и без всякого повода — все это в панике бросается в тыл… Нет сил удер­жать эту толпу, которая не слушает никаких уговоров, просьб и угроз… Керенский вчера приказал безпощадно расстреливать бегущих с позиций, но чему это поможет? Слишком поздно! … Ленин и наши «непротивленцы» сделали свое черное дело…

В первый же день, когда меня вызвали в д. Ярчовице с остатками моей дивизии око­ло 10 сотен, мне подчинили 1-ую бригаду 11-ой кав. дивизии (11-ый драгунский Рижский и 11-ый уланский Гугуевский полки), а вче­ра и 2-ую бригаду той же дивизии (11-ый гу­сарский Изюмский и 12-ый Донской каз. полки) и сейчас я командую целым кавале­рийским корпусом.

Каждый день, с рассвета и до ночи, гро­хот орудий, ружей и пулеметов, к сожале­нию, больше немецких. Нашей артиллерий почти не слышно, она далеко сзади, часто без снарядов, огромные склады которых с адским громом взрываются каждый день…. Только мои молодцы, забайкальцы не замол­кают, правда из 12 орудии стреляют только семь… Как грустно, что старая идея, когда-то святая, а теперь в век машины потерявшая свое значение — боязнь потерять орудие, заставляет начальство слишком рано уби­рать артиллерию с позиций, благодаря чему, в самую тяжелую минуту, пехота и спешенная конница остаются без огневой поддерж­ки. Та же история и с пулеметами. Вчера у д. Мышковице мне лично пришлось вернуть назад пулеметные команды двух полков, ушедших в тыл раньше времени… Немцы смотрят на пушку и пулемет иначе, и до конца их используют. Не удастся вывести — без сожаления их бросают.

7 июля, у горящей д. Езерны я наткнулся на брошенный склад арт. снарядов около шоссе, здесь же стоял брошенный прожек­тор. Пока мы возились с ним, пытаясь его увести, подошел взвод легкой артиллерии с офицером во главе, все орудия и ящики были сплошь унизаны «товарищами», как трамваи в Петрограде. Вид их был весьма не боевой… Офицер стал расспрашивать как проехать дальше (шоссе было уже под об­стрелом). Я спросил его полны ли его заряд­ные ящики снарядами? — «Нет, пустые».

— «Так возьмите из этого склада: ведь нем­цам достанутся». — «Нет, г. генерал, у меня лошади устали…». Тем разговор и кончился; милая кавалькада уехала, весьма довольная, что избавилась от получения лишней тяже­сти. Очень сожалею, что забыл спросить фамилию и часть этого «доблестного» офи­цера, «прикрывавшего — по его словам — отход его бригады»… с пустыми ящиками. Хотел было арестовать эту кампанию и при­соединить к своей дивизии, но решил что не стоит: все равно толку от них мало.

Мои казаки сражаются хорошо, стрелки также. Потери велики: убито два офицера, два же смертельно ранены, легче ранено еще семь офицеров. Казаков убито и ранено до 200 человек и около 150 лошадей.

Много погибло казаков и лошадей у д. Должанки. Видимо, была плохая разведка, и сотни наткнулись чуть не упор на цепь гер­манской пехоты, лежавшей в шоссейной ка­наве. Убитых и много раненых вынести не удалось, наша пехота (618-й полк), видевшая начало нашей атаки и энергично тогда пере­шедшая в наступление, — сразу же отхлы­нула назад после неудачи верхне-удинцев, и только появление нашего броневого автомо­биля, смело атаковавшего и погнавшего нем­цев прекратило, обычную теперь, панику. Броневики — замечательны! На шоссе Тарнополь-Езерда их действовало четыре. Они храбро врезывались в немецкие цепи и ко­сили их своими пулеметами и маленькими пушками. Немцы бешено осыпали их снаря­дами и пулями… Пехота уже говорит, что только благодаря им и забайкальцам пока еще Тарнополь в наших руках.

Фольварк Дембина, 13 июля, 7 ч. утра. — Прохладно, свежий ветерок, небо в тучах. Ночевал в разгромленном доме среди поля. Мы все отходим. Вчера еще держались на линии реки Гнезна. Мне было приказано «удерживать» пехоту, уходящую из окопов. Выслал четыре сотни с пулеметами, прика­зав ловить уходящих и расстреливать на ме­сте. К счастью делать этого не пришлось, так как 45-ый корпус отходит сейчас уже по приказу.

Сегодня мне приказано дивизией занять позицию и удерживать немцев. Вправо от меня 11-ая кав. дивизия, слева — 13-ая. Все это теперь 5-ый конный корпус ген. Вельяшева, которому со вчерашнего дня подчинен и я.

Третьего дня вечером, уже придя из Смо­лянки в Сушин, где была моя дивизия, я был неожиданно вызван тревожной телеграммой начальника нашего отряда ген. Милеанта: «Немедленно на рысях ведите дивизию к д. Товстолуг». Быстро собравшись, мы полным ходом сделали около 20-и верст и уже в тем­ноте дивизия пришла к месту. Оказывается, что у д. Мышковицы немцы прорвали наш фронт и я был с дивизией вызван, как по­следний резерв, так как наша пехота бежа­ла. Однако к моему приходу все наладилось и часа в два ночи мы были отпущены. Ноче­вали в д. Козувке. Жалко смотреть на жите­лей: унылые, молчаливые — они с ужасом и страхом ждут боев, пожаров. А какие краси­вые здесь деревни! Все в зелени, хаты чи­стенькие и уютные…

Редкие выстрелы тяжелых орудий… Ско­ро затрещат пулеметы и винтовки, а в обыч­ное время, с 4-5 час. дня немцы снова займут наши позиции, после ужасающего огня своих батарей, перед которым нет сил устоять…

А наши пушки молчат… Где же они? Ведь никогда еще не было у нас такой массы артиллерии. Все отведено куда-то в тыл…

Полдень — Сижу на своем наблюдатель­ном пункте, в роще, на высоте 354. Впереди на позиции моя дивизия. Справа до д. Лошнюв должна занять позицию 11-ая кав. диви­зия, но, по-видимому едва ли то сделает, так как Лошнюв уже занята немцами и оттуда уже летят снаряды в д. Боричувку, в тыл кавалерии.

3 часа дня — Шрапнели начинают лететь и на мой лесок… Пока рвутся еще в стороне. Противный свист осколков — брр!… Скоро, пожалуй, придется уйти, видимо немцы за­метили, что сюда часто подъезжают конные люди — мои забайкальцы с донесениями.

Как я люблю такие маленькие лески в открытом поле! Точно букет зелени… Много цветов, пахнет земляникой, я даже нашел несколько ягодок, хотя время ее уже про­шло. Так здесь тихо и мирно!

А шрапнели все летят… Со стороны Трембовля и леса Звинюха уже идут немецкие цепи. Скоро их встретят мои казаки и их пулеметы.

Пасмурно, как и у меня на душе… Ветер, холодно, неуютно. Под свист шрапнелей при­тихли мой адъютанты и телефонисты. Толь­ко один начальник моего штаба полк. Эверт спокойно спит на шинели: седьмые сутки он почти не спал по ночам, ввиду постоян­ной тревоги и ежеминутной необходимости распоряжений, и имеет право на отдых, хотя бы и сомнительный…

6 час. 30 мин. дня. фольварк Юзефувка. — Не успел я дописать последних строк, как послышался знакомый, как свист змеи, звук немецкого снаряда, и в нескольких шагах от меня разорвалась немецкая граната, осколки с воем пронеслись над головой. За ней после­довало еще несколько. Пришлось уходить со всей компанией в Юзовку. Один из снаря­дов снова упал так близко, что ударом воз­душной волны меня бросило на землю. К счастью, никто из нас серьезно от этого об­стрела не пострадал.

А перед этим инцидентом, когда я писал свои заметки, вдруг на мои колени вскочило что-то белое, мелькнула черная голова, хо­лодный мокрый нос ткнулся в мою щеку, лизнул розовый язык… Явился мой Бобка, всем своим псиным существом выражая не­истовую радость. Скоро однако успокоился и усердно стал рыть какую-то кочку… Вдруг как ошпаренный, отскочил от нее, как-то его всего передернуло, затем снова сунул нос в разрытую кочку и опять прыгнул в сторо­ну, выражая крайнее удивление и отвра­щение: оказывается разрыл муравьиную ку­чу…

Вслед, за Бобкой явился и мой денщик Иван на моем рыжем коне Баярде. Все они находились в обозе, но третьего дня я полу­чил от Ивана письмо с просьбой разрешить ему приехать. Я позволил, вот он и явился. Немного поговорив с ним, я отправил его обратно — и во время! Один из германских снарядов попал как раз туда, где только что стоял Баярд…

Цепи противника продвинулись еще бли­же и начали окапываться. Из Трембовля в юго-восточном направлении потянулись его колонны. Опять обход! И снова без боя, не имея нравственных сил парировать его, мы, вернее — пехота, бросим свои позиции…

Полночь — Быстро выдвинулся ген. Эрдели, засиял ярким светом — удачным насту­плением XI Армии на «Могилу», получил за это генерала-от-кавалерии — и скоро по­гас во время несчастного отступления… Его сменил ген. Балуев, а ген. Гутора — ген. Корнилов.

14 июля, с. Плавче, кладбище. — Снова уходим верст на 15 назад на укрепленную позицию. Надолго ли? Жду со штабом под­хода своих полков с позиций.

Тихо, пасмурно. Ночь прошла спокойно. Только в 5 с ½ час. дня немцы перешли в наступление против аргунцев. Те должны были отойти. Сейчас я изображаю арьергард. Пехота давно уже ушла, кажется в два часа ночи.

Сегодня мы отходим за пехоту к своему обозу. А там предстоит удовольствие аресто­вать и предать суду человек 50 стрелков, не пожелавших воевать и ушедших назад…

Утешение, что боевая казачья служба не забыта печатью. Вчера случайно дошел до нас № 168 «Киевской Мысли», где описыва­ются трагические события нашего отхода и вот что там написано о моей дивизии в боях 8 июля: «Положение Тарнополя, обстрели­ваемого врагом, ухудшается с каждым часом. Геройская казачья Забайкальская дивизия по-прежнему защищает отход, часто бросаясь на врага в конном строю. Есть лошади, ране­ные штыками. Немцы не выдерживали этих лихих атак, но остановить их лавину одним герои-забайкальцы пока не в силах».

15 июля. д. Иванувка. — Немцы приоста­новились. Моя дивизия занимает позицию у д. Хородница одной бригадой, другая при мне в резерве.

Вчера мы пришли в эту деревню к вечеру, живу в чистой белой халупе у поляка. Жена — русинка, две славные дочки подростки. Иван все никак не может разговориться с хозяйками, все не могут понять друг друга.

Сегодня немцы впереди позиций Л. Гв. Се­меновского полка убили в разъезде четырех моих забайкальцев и одного увели в плен. Семеновцы ничем не помогли.

Керенский приказал — прекратить отсту­пление и во что бы то ни стало задержать противника. Выйдет ли что-нибудь из это­го? Вышел его же приказ о расстреле маро­деров. Уже 14 человек в Тарнополе расстреляно. Это очень хорошо, смерть нескольких негодяев, быть может, отрезвит других… Жаль, что этот приказ, вызванный энергич­ным требованием ген. Корнилова, касается только фронта, его очень следовало бы при­менять и в тылу.

16 июля. — На фронте нашем пока что тихо. Немцы накапливаются и скоро, вероят­но, снова поведут наступление.

Сегодня — два сюрприза: к обеду приехал П. И. Войлошников, новый командир 1-го Ар­гунского полка, а к ужину явился Е.Г. Сы­чев, новый командир 2-й бригады, вместо ген. Шильникова, получающего 2-ю отдель­ную бригаду в Персии. Насколько первого все мы давно ждали настолько появление второго было неожиданно. И все это совер­шилось без всяких запросов и предупрежде­ний. Ген. Сычева знаю, как командира сотни Л. Гв. Сводно-Казачьего полка; хороший офицер.

17 июля. — Немцы, почему-то, не наступа­ют. Есть небольшие части, но их главные силы, видимо, идут на Гусятин. Сегодня в сторону к нему слышен был сильный артил­лерийский огонь, виден дым горящих дере­вень.

Когда же войне конец? Три месяца уже, как я расстался с семьей. Когда-то увижу еще родных? Писем давно нет.

19 июля, д. Иванувка. — Сегодня — 3-я го­довщина войны. Как все мы, во всем мире, далеки были от мысли, что эта чудовищная война так затянется!! Вот наступает 4-й год, а ей и конца не видно. Наше позорное от­ступление в Галиции придало новые силы немцам, и теперь они уже не собираются за­ключать «мира во что бы не стало, без аннексий и контрибуций», как постановили наши доморощенные политики — идиоты…

Сегодня получено было донесение, что, немцы в нашем районе забирают все муж­ское население старше 14-и лет и отходят назад. Для его проверки, от 5-го кав. кор­пуса выдвинуто пять полков с артиллерией (от меня 2-я бригада). Они продвинулись вперед и ночуют впереди наших окопов.

А наверху — большие перемены: Бруси­лов ушел. Верховный Главнокомандующий — Корнилов, Балуев — Главсоюз. Наша XI армия предложена Крымову, но он, как будто бы, отказался, предпочитая командовать на­дежными 3-мя конными дивизиями, чем одиннадцатью армейскими корпусами, которые готовы удрать при первом же случае.

Коалиционное министерство будто бы пе­ременило свою «физиономию»: многие со­циалисты ушли, вместо них — кадеты. Ке­ренский — председатель и военно-морской министр. Но, кажется, еще не договорились.

О Брусилове едва ли пожалеют все, кому дороги честь и достоинство России: слиш­ком уж он заигрывал с «товарищами», не останавливаясь даже перед унижением сво­его достоинства перед всякой наглой — с…ью: все его выступления и речи слишком уж расходились с его недавним, таким глубо­ко-верноподданическим поведением, вплоть до поцелуя царской руки…

Стоит теплая прекрасная ночь. Луна пол­ная, ясная… Тишина. Слышится казачья пе­сня — сколько в ней степного простора, уда­ли и силы!…

Ген. А.П. Богаевский

(Окончание следует)

Источник: РОДИМЫЙ КРАЙ № 105 — МАРТ-АПРЕЛЬ 1973 г.