РОДИМЫЙ КРАЙ | ТРАГЕДИЯ КУБАНСКОЙ АРМИИ (Продолжение № 103).

ТРАГЕДИЯ КУБАНСКОЙ АРМИИ (Продолжение № 103). – Ф. И. Елисеев

После захода солнца, с темнотою, нам приказано грузиться в баржу, для следования в Туапсе. Баржа открытая и малая… Ее прицепили к паровому катеру. В полночь оставили берега Сочи.. Было очень холодно. Дул сильный ветер. Все закутались в бурки. Барку немилосердно качало.

У страха глаза велики… «Вывезут в море и затопят нас» — сказал кто-то и нам стало страшно.

«А может быть на нас наскочат из Крыма и отобьют у красных?… видите, мы идем с потушенными огнями» — отвечает кто-то и у многих, мелькнула радостная мысль — «хоть бы наскочили из Крыма и отбили бы нас».

Изнуренные от качки, не евшие весь день и голодавшие до этого — только к утру мы прибыли в Туапсе. При нас не было конвоя. На пристани в Туапсе, приказано было идти в комендантское управление. Мы там.

«Товарищи… Вы должны сдать свои шашки и кинжалы. Мы все перепишем «с приметами» каждого оружия, а в Екатеринодаре, вам их вернут» — сказал нам какой-то начальник. Мы переглянулись. Слегка запротестовали, как нарушение условий «перемирия», но нам твердо ответили: — «Надо сдать, и немедленно». Какой-то чин, через окно, писал наши чины и фамилии. Получив через окно же каждого шашку и кинжал — он описывал серебряную отделку на ножках и особые приметы каждого оружия, допустим так: — «Шашка в серебряной оправе… клинок «Клыч», кривой… кинжал длинный, дагестанской работы» и так далее. Здесь нам дали вторично анкеты для заполнения, всего 38 пунктов, в трех экземплярах. Один из них будет следовать за нами до конца наших скитаний по Красной Руси, по всем лагерям и тюрьмам. Отобрание кинжалов и шашек подействовало на нас отвратительно. Приказано идти на привокзальную площадь к своим казакам, для погрузки в вагоны. Когда отправка и куда — неизвестно. Погрузились в вагоны очень длинного состава поезда. Вдруг приказ: — «Всем выгрузиться из вагонов с вещами, для осмотра их». Выгрузились. Казаки разложили свои веши, находившиеся в сумах. Они стоят молчаливо, оскорбленные, возмущенные. Увидев Георгиевские кресты у казаков в сумах, глава комиссии произносит:

«Золото и серебро нужно Государству. Государством управляет сам народ. У нас все народное, поэтому, Георгиевские кресты надо сдать». Казаки молчат.

«Да, ведь, это безобразие, товарищи» — вдруг резко протестует войсковой старшина Семенихин Гавриил, стоявший со мною рядом. Глава комиссии повернулся к нему. «Аа… это ты Гаврюша? Здравствуй! Што, не узнаешь? В Лабинской гимназии учились вместе!» — вдруг восклицает этот «некто» в военной форме.

«А… да-да!» — отвечает Семенихин и тянет ему руку и тут же добавляет: «Послушай!.. да оставь казакам Георгиевские кресты!.. ведь за них была пролита кровь со внешним врагом!».

«Хорошо, Гаврюша, мы подумаем» — весело, самодовольно ответил он «другу детства», прекратил осмотр вещей и пошел куда-то совещаться с кем-то.

«Кто он? — спрашиваю Семенихина, друга и одноклассника по Оренбургскому военному Училищу. «А черт его знает… я его, право, не узнаю. Но он говорит правду. Я, что-то вспоминаю какого-то мужиченка, но хоть убей — точно вспомнить не могу. А если он признал меня за «друга детства», то это только хорошо. Ты слышал, какой я взял с ним тон?… Даже назвал его «на ты». Это полезно для нас». Комиссия вернулась, и «друг детства» Семенихина, с улыбкой «правящего класса», заявил, что они «оставляют казакам Георгиевские кресты и ремни».

Такой неожиданный случай, спас казаков от жгучего оскорбления и внес в их души некоторое моральное удовлетворение, в их бесправном положении.

«Ремни»… Когда у казаков отбирали лошадей с седлами, то многие из них, с седел сняли пахвы, нагрудники, часть подпруг. Ремни, ведь, в хозяйстве пригодятся… Это сделали почти все казаки, чему и мы, офицеры, сами удивились, увидев это из вынутых в сумах и на что, невольно, обратил внимание глава комиссии, решив и это отобрать.

Первый этап «Агонии Кубанской Армии», тянувшийся несколько дней — прошел. Что дальше нас ждало — никто не знал.

Длиннейший состав вагонов поезда направлен на Армавир, переполнен казаками. В головном вагоне офицеры. На станции Белореченская выгрузка, с приказом ночевать в станице Белореченская. На утро выступление пешим порядком в станицу Рязанскую. Приказано двигаться полками под командой своих офицеров. Шли толпами. Нас несколько тысяч. Сопровождает всех единственный матрос верхом на кабардинце с казачьим седлом. Он чудак. Все время горячится, скачет, кричит, но его мало, кто слушает. Он оказался не злым человеком. Из Рязанской идем в станицу Старо-Корсунскую. Через Кубань долго переправляемся на пароме. Заночевали в Старо-Корсунской. На утро идем в Екатеринодар. Из станицы высыпало много мажар, переполненных казаками. Станичников сопровождают жены. Казаки повеселели, словно приходим домой. У окраины города мажары оставлены. Идем густою толпою по Бурсаковской улице, конечно, без строя, заняв ее во всю ширину. На углу Екатерининской улицы остановили голову колоны. Здесь управление ЧЕКА. Из широких ворот, скорым широким легким кавалерийским шагом, в ногу, вышло человек 50 солдат и заняли все углы улицы. Они при карабинах, при шашках, с хлыстами и стеками в руках. То был кавалерийский эскадрон ЧЕКА. С темнотою двинулись дальше. Прошли предместье города Дубинку, вошли в какой-то пустырь с длинными высокими досчатыми сараями, где и разместились как попало. То были кирпичные заводы Стахова. Начался новый этап нашего плена.

Через несколько дней к нам прибыл под конвоем ген. Морозов со своим штабом. Их перевезли морем Сочи – Новороссийск. Прошло и еще несколько дней. Приказано: — «Всем генералам и штаб-офицерам, с вещами, выстроиться на улице». Очень сильный конвой окружил нашу группу около 80-ти старших офицеров Кубанской армии и, по главной Красной улице, доставил в ЧЕКА. Вновь заполнение анкеты в 38 пунктов. Из помещения ЧЕКА вышел кто-то и, передавая ген. Морозову большой пакет с нашим поименным списком и анкетами, сказал:

— «Польша заняла Киев. Все вы отправляетесь в Ростов, в штаб Северо-Кавказского Округа, где получите назначения на фронт для искупления своей вины перед советскою властью». Эта перспектива никого не радовала. Мы на станции Екатеринодар. Группе отвели два пассажирских вагона 3-его класса и, на удивление, при нас никакого конвоя. В Ростов прибыли к вечеру. Ген. Морозов, со своим адъютантом, штабс-капитаном, отправился по указанному адресу. Скоро вернулся и сообщил нам, что адрес указан не штаб Округа, а управление ЧЕКА и там приказали двигаться в концентрационный лагерь, находящийся за городом. С Морозовым пришел и провожатый. Долго шли по городу и в полной темноте вошли в ворота какого-то пустыря, огороженного проволочным заграждением. В нем 2-3 казармы. Все переполнено, сплошь Донскими казаками, брошенными под Новороссийском. Расположились на земле. Ночью пошел дождь.

На утро повели всех в ЧЕКА, под конвоем. Томительный личный допрос каждого. На столе толстая в переплете «Черная Книга». В нее внесены «все преступники против советской власти»… Наших фамилий в ней не оказалось. Морозов протестует, что мы «не пленные, а добровольно сдавшиеся», что нас оскорбляет. «Мы не сдавались, а нас сдали» — упрекаем его. Морозов молчит и за нас решает все дела сам, ни с кем не советуясь. Вдруг выделяют нашу группу, отводят два товарных вагона, дают Морозову новый большой пакет, с которым он должен явиться в Москве «куда-то»…

«У вас у всех большие чины… все вы занимали большие должности в Белой Армии и мы не можем сделать соответствующее назначение в красную армию. Это сделает главный Округ в Москве» — так сказала власть Морозову.

Выдали нам хлеб и рыбу на несколько дней пути, назначили конвой в 4 красноармейца, при винтовках на веревочке, и босиком… и группа выехала в Москву. Конвой — хорошие ребята. Они, на станциях, приносили нам кипяток и исполняли все то, что кто просил. Мы были совершенно свободны. Мы в Москве. Морозов пошел по указанному адресу. Вернулся, смеется и показывает нам свой пакет. На нем, с угла на угол, синим карандашом, крупно, было написано: — «В Костромскую Губ. Чека, для фильтрации Деникинских офицеров». Нам это больше чем не понравилось…

С нами делают какую-то странную «шутку». Группу отправляют без всякого конвоя. Проезжаем в тех же двух вагонах Вологду, Ярославль и впираемся в станцию «Кострома». Здесь тупик. Дальше жел. дороги нет. На широком пароме, с паровым катером, переплываем широкую Волгу и входим в город Кострому, раскинутый на возвышенности. Мы в управлении губернского ЧЕКА. Было часов 5 вечера. Там только дежурный писарь. По его телефону вызван председатель. Морозов вручает ему пакет. Чекист ничего не знает о подобной командировке нас к нему. Удивленный, он рассматривает Морозова с головы и до ног. Морозову это не нравится. Он поворачивается кругом, отходит к дереву и садится около него. Чекист молчит. Дает провожатого. Нас ведут внизу по берегу Волги, потом по речке Костромка. На противоположном берегу Костромки видим исторический Ипатьевский монастырь, родину первого царя из дома Романовых. Михаила Федоровича. Вправо высокая каменная стена. Массивные дубовые ворота с калиткой. Через последнюю входим во двор и узнаем, что это и есть губернская тюрьма еще при Императорах. В ней несколько сот пленных солдат поляков. Морозов опять протестует. Нас отправляют в Москву на военно-политические курсы, после коих — назначение на фронт в Красную Армию против Польши, уже занявшей многие города на западе России. Едем без конвоя. Мы в Москве, на Рыбинской товарной станции. На ней стоят в два ряда длиннейшие составы трех товарных поездов. Возле них сплошные черные папахи людей в гимнастерках, в бешметах, в черкесках нараспашку. Бросились к ним и узнаем — все это офицеры Кубанского Войска, числом около шести тысяч. Видим сослуживцев, станичников и от них узнаем следующее: — Когда был десант Армии генерала Врангеля на Кубань — было приказано явиться для регистрации всем офицерам и военным чиновникам, до отставных глубоких стариков включительно. Из лагерей на Кубани распустили всех казаков, а офицеров и чиновников, с зарегистрированными при комиссариатах Отделов, собрали вместе, погрузили в поезда и, вот, отправляют куда-то на север. Регистрация коснулась и офицеров не казаков, проживавших на Кубани, даже в отставке.

Мы расстались с ними, что бы уже никогда не встретиться… В Москве группу поместили в отвратительные Астраханские казармы, с одиночными нарами в два этажа. Теснота, грязь. Мешки со старой измятой соломой — наши матрацы. В казармах много сотен пленных офиц. Армии адмирала Колчака и сотни дезертиров красной армии. Строгий караул. Польская армия победно идет вперед. Власть немедленно же выделила на курсы офицеров Генерального Штаба, артиллеристов и сапер. В эту группу зачислен и Морозов. Курс на 500 человек. Это уже не первый выпуск, главное — Колчаковских офицеров. Наши кубанцы попали впервые. Мы, конница и пластуны, в казармах на скудном пайке. Замечательно… Производство в Армиях адмирала Колчака и у генерала Деникина не было признано. Нас всех разжаловали… Генералы этих двух Белых Армий зачислились, распоряжением красной власти, на курсы подполковниками, войсковыми старшинами и полковниками. Войсковые старшины и полковники нашей Кубанской группы зачислены подъесаулами и сотниками. В общем — офицерские чины за всеми были признаны только те, которые они имели перед февральской революцией 1917 года. Всех разбили на две группы — обер-офицерские и штаб-офицерские, для внедрения военных наук по рангам. В душах наших это не огорчило. Мы, кубанские офицеры, считали это «фарсом», и в Красной Армии служить не собирались. Поляки наступали. С 2-х месячных курсов — их перевели на 3-х недельный. В красную армию требовались офицеры. В одну из ночей октября 1920 г., в двух общежитиях курсов, в бывшей гостинице Прага на Арбате, были выставлены сильные караулы кавалерийских курсантов. Выход на улицы запрещен. Мы все были арестованы. Новый допрос — кто и где служил в Белой Армии? Чин и должность? А потом, в полночь, в снежную пургу, под сильным конвоем кавалерийских курсантов, пригнали на товарную станцию Рыбинского вокзала. Метель, глубокий снег и мы все до утра ждем чего-то… Утром указали вагоны. Двери раскрыты, все занесено снегом в средине вагонов; — приказано грузиться в них. Москва разгружалась от пленных офицеров Белых Армий. В ней было девять тысяч, главным образом армии адмирала Колчака. Всех, в ту же ночь погрузили и отправили в Архангельск. К нам присоединили до 500 человек. Вагоны под замками. Сильный и строгий конвой. Комиссар курсов подпоручик-сапер, явно «пристроившийся», сочувствующий нам, потом рассказал в Екатеринбурге, что — «надо было мириться с Польшей; одна часть Центрального комитета партии соглашалась на мир, а другая часть — против; победила первая партия, но боясь, что вторая партия, для переворота, воспользуется пленными офицерами Белой Армии и может взять власть — решено разгрузить Москву от опасного элемента».

Пленники в Екатеринбурге. Длинное кирпичное 2-х этажное здание, бывшее Епархиальное училище, при власти адмирала Колчака Академия Генерального Штаба — стало нашею тюрьмою со строгим режимом. В будуарах епархиалок сплошные нары по стенам и в середине также, оставив между ними узкие проходы. Лютая зима. Стекла окон заморожены. Мало света. Духота. Жуткое питание. Строжайшие караулы, и вне и во всех корридорах. Вша атаковала немедленно же всех в их скученности. Морозова с нами нет. Он зачислен преподавателем в Москве при Военной Академии, получив там же и комнатку для себя. Семья его в Тифлисе. Защитника и ходатая у нас нет. Он умен, образован, и с большим гражданским мужеством. От скуки и горя — образовали Кубанский хор человек в 30. Регент Замула, не казак, из Анапы, но служил в 4-м Кубанском пластунском баталионе. Он окончил консерваторию. Знаток музыки. В хоре отличные голоса. После ежедневной вечерней проверки — Черноморские песни лились по всем длинным широким корридорам. С разрешения коменданта здания — в здании же, дали концерт. В длинных дохах волчьей шерстью наружу, в шлемах-шишаках с красными звездами на них, при револьверах в желтых кобурах на животах — в переднем ряду сидели три главных чекиста города, надвинув свои шлемы на глаза. Как демоны сидели они, сосредоточенно слушая наши песни Черноморских казаков, сплошь

боевые. Концерт окончен. Они подошли к нам, восторгаясь нашим пением и оригинальными песнями, которых они никогда не слышали. Я всматриваюсь в их лица, глаза. Интеллигентная публика. Лица их, даже, красивые. Говорят, расспрашивают вежливо, Что это? — думал я тогда. Как интеллигентные и, видимо образованные люди, могут быть чекистами?., и не находил в себе ответа. Результат нашего концерта: — нас вызывают на многие заводы, коих так много на Урале, возле Екатеринбурга; пением нашим восхищаются; нас кормят после концерта хорошим борщем, мясом, кашею и, еще, на дом дают по одному фунту хорошей выпечки на каждого белого хлеба.

После концерта бал. Приличные дамы, даже в мехах. Дирекция в черных костюмах. Они все очень любезны с нами. Что это? — думалось. И потом только мы узнали, что на заводах, после ухода войск адмирала Колчака, почти вся администрация, инженеры с семьями, остались на заводах, где они служили десятки лет. Служат они и теперь, какая бы власть ни была. В Костроме же, где не было «белых войск» — жизнь города, в особенности крестьян, оставалась такою, как были и раньше, при царской власти. И в Костромском районе и в Екатеринбургском, при многих встречах с крестьянами — ох, как они ненавидели красную власть. У нас же на Кавказе, в особенности в казачьих областях — была борьба иная — казаков с пришлым элементом. И борьба была жестокая, почти вплоть до уничтожения один другого. Пленные офицеры армии адмирала Колчака, по окончании курсов, ездили даже, в отпуск в свои города и села, Могли кто из нас поехать в отпуск на Кубань в свою станицу?! Конечно, нет. Он был бы там сразу же арестован пришлой властью. Много видеть, значит, много знать. Не знаю — концерты ли дали нам доброе имя, или что другое, но нас перевели в Харитоновский дом-дворец на Воздвиженском проспекте, на самом верху горы. Он находился как раз против дома инженера Ипатьева, в котором была расстреляна вся Царская Семья. В нем, при нас, помещалось комендантское управление. При нас никакого караула, только комиссар бывших курсов, вежливый саперный подпоручик. Мы было совершенно свободны. Война с Польшей закончена. Мы, как офицеры, красной власти были ненужны. Дали анкеты, теперь короткие и специальные с запросом — какую службу, штатскую, каждый из нас может принять? Написали и сдали. К нам прибыли представители от заводов. Им требовались грамотные в письмоводстве. Инспектировали, расспрашивали и немедленно же брали их к себе в сани. Я и полковник Донского Войска Владимир Богаевский написали — можем преподавать гимнастику и фехтование на эспадронах. Прибыл начальник курсов молодежи, бывший студент, сам спортсмен. Его школа готовит инструкторов для преподавания гимнастики для учащейся молодежи в городах и селах Уральской области. Школа недавно открылась. В ней несколько десятков сельских учителей и учительниц. Их так же надо учить. Школа, в большом селе Колчедан Шадринсксго уезда, сто верст восточнее Екатеринбурга. Согласились. Выехали и поместились у крестьянина. Спали на полу единственной у него комнаты, на ряднине поверх соломы. Питались в школе.

Обращусь немного назад. Дом-дворец золотопромышленника Харитонова, куда нас перевели, был обращен в казармы, оба его этажа. К нам вошло 4-5 человек в гимнастерках, в шинелях, явно военные. Случайно, я был недалеко у двери. Увидев нас в папахах, передний спросил меня: — «Вы все здесь Кубанцы?» Получив утвердительный ответ, он продолжал с некоторым удивлением: — «Вас еще не расстреляли?» Спрашиваю — кто они? и откуда прибыли? И они рассказали: — «Мы прибыли из Архангельска. Были в числе шести тысяч кубанских офицеров, вывезенных с Кубани. Сами мы не казаки, саперные офицеры. И вот, по прибытии в Архангельск, всех кубанцев грузили на баржи, везли вверх по Северной Двине, выгружали и расстреливали. В баржах мы находили жуткие записки их, в щелях. Расстреляны были все шесть тысяч. И никто об этом не узнает. Расстреливали мадьяры». На мой вопрос, как они остались живы? — ответили: — «Мы саперные офицеры и нас они помиловали». Я предположил, что они, как саперные офицеры, видимо, плановали рытье «братских могил» и заслужили прощение. А на Кубани до сих пор не знают о судьбе этих 6-ти тысячах, спешно вывезенных с Кубани при десанте отрядов ген. Врангеля. Красная власть извлекла тогда с Кубани весь элемент, до урядников включительно, могущий будировать казаков. Два поездных состава с урядниками, при нас прошли в Сибирь, на соляные копи.

Пройдя тюрьмы и лагеря, молодежь моего возраста нашей группы, в интимных беседах, плановали побег в Крым, но пока мы все вместе, и чтобы не подвести остальных, дали слово «не бежать», пока мы вместе. Теперь нас распылили. Мы свободны были решать всяк свою судьбу. Крым пал, но бежать надо и, только, за границу, где и присоединиться к Армии, «для нового похода» — так наивно думал я. Бежать можно только после зимы. Ближайшая от Екатеринбурга страна — это Финляндия. С мая и до 8 декабря 1917 г., в месяцы революции, там стояла наша 5-я Кавказская казачья дивизия, состоявшая из 4-х полков и 2-х батарей Кубанского Войска. Там остались знакомые семьи русских – старожилов. Единственный путь бегства — в Финляндию. Я понял нутром, кожею, что, если не убегу из красной Руси, когда-то все равно погибну, как погибли тысячи кубанских офицеров. Мы сов. власти не нужны. И нас она, все равно, уничтожит. Надо бежать.

Вот уже и снег сошел по долинам на Урале. Во многих учреждениях наши кубанцы и донцы нашей группы, служили писарями и секретарями. Один друг — кубанец, обещал мне достать в своем учреждении официальный бланк с печатью и мы сами напишем текст командировки и скопируем подписи директоров. Риск был сильный — жизнь или смерть и мне и другу, если попадемся. Написали в тексте командировку в Олонецкую губернию, «с научной целью», поставив имя, отчество и фамилию, действительно, существующего в этом учреждении студента на тот случай, если я «попадусь» и буду арестован, то запросят в Екатеринбург — «Есть ли действительно такой-то студент у них, получивший командировку?», а в ожидании ответа, судьба поможет мне. Тогда не ходили пассажирские поезда, а вместо них товарные для крестьянства, с нарами. И вот, лежа на нижней наре, полмесяца, плелся я до Петрозаводска, что на Онежском озере. А оттуда, по лесным дебрям, в Финляндию. Были жуткие встречи, когда мог быть опознан. В Петрозаводске, опознали меня кубанские молодые офицеры, мои подчиненные, сосланные туда. Обрадовались встрече. Они были на свободе и от радости, могли «проболтаться» другим офицерам. Чекисты — сыщики, могли услышать. У меня подложный документ на чужое имя. Внушил им, что они ошиблись и постарался уйти от них. Это было 30 мая 1921 года, а из Екатеринбурга я выехал 17-го. Поезд шел 13 дней. 31-го мая вышел пешком на Олонецк.

Шел пять дней. Заблудился. На пятое июня, в полночь, по лесной заросшей тропинке, наткнулся на одиночную хибарку у озера. Старик и его жена с дочкой, уже спали. На стук в окно, они тревожно вышли ко мне. По-русски они не говорят, а твердят только два слова — «чухна, чухна!» Я понимал, что я достиг цели и нахожусь в Финляндии. Видя мой странный и изможденный вид, дочка выносит кувшин холодного молока и жестом предлагает пить. Я пью-глотаю, а они удивлении смотрят на меня… На лодке старик повез меня по озеру и передал на пограничный пост сержанта. Дальше пошли этапы — на фельдфебельский, потом на офицерский посты. На последнем подробный опрос: — и «кто это пришелец и почему бежал из красной России?» За ними 2-х недельный карантин, как прибывшего «из чумной страны». Выборгская тюрьма для проверки личности. Перевели в лагерь Кронштадтских повстанцев на острове Туркин-са-ари, под Выборгом. 28 августа отпустили на крестьянские работы у города Фридрихсгамн. Здесь, из русской газеты в Гельсингфорсе, узнал, что «остатки» Белой Армии генерала Врангеля находятся на полуострове Галлиполи. Кубанским Атаманом избран ген. Науменко. Рапортом донес о своем бегстве, желая присоединиться к соратникам. Генерал Врангель, с августа по ноябрь 1918 года, в Закубанье и в Ставрополе, командовал нашей 1-й Конной дивизией, состоявшей из шести полков Кубанского Войска. Корниловским конным полком тогда командовал полковник Бабиев. В чине подъесаула я был старшим офицером полка. Он меня знал. Пишу ему полу-официальное письмо, с просьбой перевезти меня в Армию. Получаю ответ:

ПОЧТО-ГРАММА ФИНЛЯНДИЯ.

Полковнику Елисееву.

«Я получил Ваше письмо с просьбой помочь Вам выехать из Финляндии и, вполне разделяя Ваши чувства, одновременно с сим, прошу письмом профессора Гримма, оказать Вам в этом направлении возможное содействие.

Буду рад, если Вам удастся снова соединиться с Вашими соратниками.

(Дальше следует его личная подпись).

20 октября 1921 года № 254/С. г. Константинополь. Русское Посольство. (Подлинник этого письма у меня. Ф. Е.).

Заключение. В Белграде, Югославия, Обществом «Вольная Кубань», выпущена обстоятельная историческая книга, при содействии Кубанского Походного Штаба, под заглавием «Кубанский Календарь», на 1921-ый год. Надо полагать, что в нем даны совершенно правильные данные. В нем написано, что: — «В Новороссийске были погружены остатки 2-го Уманского полка полковника Гамалия и 2-й Запорожский полковника Рудько. На Черноморском Побережье 19 апреля 1920 г. у местечка «Малый Городок», южнее Адлера, при содействии генерала Шкуро, на английский гидро-крейсер «Арк-Ройяль», были погружены — Партизанская бригада полковника Соламахина и Волчий дивизион, всего около 1.500 казаков». Это все, что перевезено в Крым изо всей Кубанской Армии, надо считать чуть свыше 2.000 человек. Десант на Кубань в августе того же года «утроился в численности Кубанскими казаками», как сказал отчет. Генерал Фостиков, после своего восстания, перевез через Грузию около 5.000 казаков в Крым. Оказавшись отличным дипломатом, на ряду с этим, он признан на Кубани умным и храбрым офицером. В результате, после эвакуации Крыма, на о. Лемносе, кубанцев было 16.000 и они сведены были в Кубанский корпус.

Генерального Штаба генерал-майор Шифнер-Маркевич, который на военном совете в Адлере был главным докладчиком о необходимости «капитуляции Кубанской Армии» — во время десанта на Кубань из Крыма, был назначен начальником 2-й Кубанской казачьей дивизии (пешей), вместо того, чтобы быть осужден военным судом и лично Главнокомандующим Армией, генералом Врангель. Значит, генерал Врангель и его личный друг, начальник штаба Армии, генерал Шатилов, знали, что Крым не устоит и эвакуация войск из него — будет неизбежна. Так зачем же перевозить туда 60.000 Казачьих войск с беженцами?!… когда может нехватать для всех Черноморского морского флота?!…

Полковник Ф. И. Елисеев

Нью-Йорк.