Настя подходит почти вплотную ко мне: «Живой?., а говорили, что тебя арестовали и расстреляют». «Это потом, а где наши?..». «Когда за ними пришли — они были в лесу и пока их искали по сараям, Ульяшка сбегала и, предупредила, — сейчас около Царской, в надежном месте… А ты наверное голодный?… — я сейчас», и, скрылась. Помните?… — в наших народных сказках — «Ты сперва накорми, напои, да спать уложи, а потом уж расспрашивай».
Ведь это упоминается в сказках на основании каких-то старых столетних обычаев и это осталось еще и до сих пор главным образом у женщин близких к природе. Минут через десять я уж уплетал сало с хлебом и запивал молоком из бутылки. «Ты что хочешь делать — пойдешь к своим?» «Да нет — сидеть без дела я не хочу. Я слышал, что много казаков уходят в лес и даже с оружием — вот их бы поискать». «Оставайся здесь — вот тут недалеко есть пещерка и даже сухая, я сейчас принесу соломы и рядно — переспишь, а я — тем временем для тебя все разузнаю. Сбегаю в Тульскую, если нужно — в Царскую. У меня — много знакомых — все узнаю, оставайся…» Еще через пол часа я засыпаю на соломе укрывшись рядном и в полусонном мозгу плывет мысль: «действительно — как в сказке — царевна-то — накормила напоила и спать уложила». Просыпаюсь, чувствуя чье-то присутствие рядом со мной. Еще не разсвело, лишь чуть посерело, а Настя сидит уж около меня. «Ульяшка была в воскресенье в Тульской — слыхала что пять казаков сидят выше Желтой Кручи» «Где?..» «Дорогу по лесу в Царскую знаешь?» «Знаю». «Пройдешь порядочно, а там с левой стороны полянка будет и на ней сухое дерево, а дальше справа орешник — вот по нем и сворачивай, а там сам смотри». В лесу я не боюсь — засады быть не может, а сам — постараюсь не натыкаться. Найдена полянка с сухим деревом, найден и орешник, через который и начинаю продираться. Как будто слышны голоса: — потихоньку, осторожно следя за каждым шагом прохожу какое-то расстояние и теперь уже голоса ясно слышны. Надо предупредить… Кричу: «Братцы!.. я один и без оружия… хочу с вами поговорить!..» Молчание. «Братцы!…» Молчание. Продираюсь уже не соблюдая тишины и выбираюсь на маленькую полянку. На травке еще дымится папироса-самокрутка и — никого. Вечером Настя — тут как тут. «Завтра сбегаю в Тульскую, — отец ругается — работать надо, а ты все шляешься где-то, — но я отбрехалась. Утром рано выйду и к полудню буду обратно». Я в уме подсчитываю — от нас в Тульскую — верст 11-12, сбегать так, что-бы к полудню вернуться это — пробег. Действительно, около полудня она уже у меня — не заходя на плантацию «Есть, приду — расскажу, а сейчас нужно отцу показаться». «Когда же ты вышла?..» «Да еще до света, часа может быть в четыре». Еще засветло является. Сидят наши в лесу. Человек пятнадцать и даже — говорят — пять винтовок есть это — около Трех груш». «А это где же?» Мы взбираемся на лесной бугор, откуда видна вся долина реки Белой. «Смотри» — показывает она рукой на лесной хребет по ту сторону Белой. «Видишь во-он дерево на хребте, что как будто больше всех, так вот, нужно взять правее там будет круглая полянка — пройдешь от нее с левой стороны, а потом кричать нужно. Через Белую брод есть, только ты его не найдешь». Наставления я выслушал и этой-же ночью пошел. Брода я конечно не нашел, Белая меня сбила, перевернула и я выбрался на другой берег много ниже по течению весь мокрый, а вода была холодна как лед. Рассказывать о том как я ночью прокарабкался на кряж, спотыкался, падал и натыкался на деревья — не стоит, но человек 15 кубанцев (как говорила Настя) я все ж нашел. Я рассказал им, что я сбежал от красных и теперь ищу людей к которым я мог бы примкнуть, но они смотрели на меня очень подозрительно и в конце концов старший сказал: «Ты посиди, а мы поговорим». Они отошли подальше и я видел что они начали оживленно спорить, что продолжалось больше получаса, после чего старший подошел ко мне, и говорит: «Видишь ли, одни говорят что ты шпион — тебя надо убить, закопать — и концы в воду, а другие говорят — зачем тебя убивать, а может быть ты и правду говоришь. Так вот я и решил так: — катись ты отсюда катышком, на глаза нам не попадайся, иначе — убьем, а место наше мы переменим».
Пошел я «домой». Ночью опять купался в Белой и вернувшись, два дня в «своей» пещерке отлеживался. Запыхавшись — прибегает Настя. «Целая станица возстала… имеет оружие… командует полковник…» Конечно, в первую же ночь иду по указанному направлению к станице Курджипской. Опять пришлось переходить Белую. Для того чтобы иметь представление об этой реке, необходимо сказать несколько слов о ней, так как она доставила мне много неприятностей. Наши степные реки летом — спокойные, течения не видно и я неоднократно переходил такие реки на ципочках — но горло в воде. Белая же наоборот — река горная, берет свое начало с гор покрытых вечными снегами и ледниками, находящимися сравнительно недалеко от Майкопа, и воды ее несутся с такой быстротой, и с такой силой, что выплыть против течения, как я один раз попробовал, — невозможно а вброд переходить это удается лишь тогда — когда вода доходит лишь до груди, да и то — наклонившись всем корпусом против течения. К тому же дно — мелкая галька, буквально выскальзывает из под ног. Поэтому переходить ее, имея в левой руке узел с одеждой и балансируя лишь правой — задача не легкая, особенно ночью. Когда — будучи по другую сторону от реки взобрался я на кряж, взошло солнышко и сразу стало веселее. Итти по лесу без дороги — трудновато, но мне попалась козья тропа и, как будто в направлении — куда мне надо итти. Ясно видны следы диких козочек, но человеческих следов нет. Ну я по этой тропе и направился, да — видно — зазевался, так как в нескольких шагах от меня раздался вдруг окрик: «Стой…» Из-за толстого дерева, шагах в пяти выглядывает дуло винтовки. Чуть выше голова в папахе — кубанке на которой — белая нашивка с зеленой полоской.
«Зеленые?… У вас командует полковник?…» «Да». Вот к нему-то я и иду… Веди… И я поднял руки. Через полчаса я был в станице, расположенной в котловине, окруженной со всех сторон лесистыми горами. Со встретившим меня полковником мы быстро нашли имена офицеров, знакомых хотя бы по наслышке и вспомнили места, где происходили такие-то и такие бои. Сильно экзальтированный полковник пришел прямо в восторг. «Да вы знаете? — у меня нет ни одного офицера, а — ведь — нам необходимо — и писать воззвания, и поднимать станицы. Назначаю Вас Начальником Штаба — садитесь и пишите воззвания — разошлем по станицам-подымем!… «Да позвольте — есть ли у Вас какие-либо установки?… какие-либо лозунги?… что я буду писать?…» «Мы за советы, но без коммунистов, значит — Да здравствуют советы!.. долой новых дворян — коммунистов!..» Задача не из легких, но засаживаюсь и пишу, стараясь чтобы было лаконично, ударно и понятно. Конечно, не помню, что я «изобразил» но полковник был в восторге. «Сейчас возьму семь писарей переписать (машинок-то не было) и разошлю во все ближайшие станицы». До вечера день прошел в разговорах, а вечером полковник сказал: «Завтра я, — Вы и вахмистр поедем в соседнюю станицу. — съагитируем, поднимем…»
На следующий день рано утром я получил винтовку и две обоймы патронов в карман и мы выехали. Проехав некоторое расстояние, полковник поясняет: «Вот тут — немного дальше есть лесопилка Громова. Направо от дороги — дом хозяина, где заседает комиссар, а налево — сама лесопилка, где работает человек тридцать рабочих. Мы остановимся немного раньше, привяжем лошадь у какого-либо дерева — и пройдем пешком. Вы, займете дом хозяина, а мы с вахмистром — лесопилку. С комиссаром вы поступите — по обстоятельствам». Мы остановились раньше, перешли пешком, и когда впереди показались строения — мы разошлись. Дом хозяина выходит на дорогу, но я — свернув в лес — нашел калиточку заднего двора и через нее попал прямо на кухню где и встретил кухарку. «А где комиссар?..» «В кабинете». «Проводи!…» «Комната выходит большим окном на дорогу. За столом сидит человек и что-то пишет. На столе лежит револьвер. Вскидываю винтовку: «Подымите руки — товарищ!…» Комиссар поднимает руки, перо вываливается у него из пальцев, а рот от страха, или от удивления — открывается. Беру со стола револьвер и сажусь на стул против комиссара так, чтобы мне была видна через окно — лесопилка. «А чем вы были — товарищ — прежде?..» «Я учитель». «А как же вы попали в комиссары лесопилки?..» «Назначили…» Вижу переходящих через дорогу от лесопилки к дому и оживленно разговаривающих полковника и вахмистра «Ну как?»… кричу им. «Хорошо». Они тоже являются в кабинет. Откуда-то показывается хозяин, видно знакомый с полковником и приглашает обедать. Садимся за стол накрытый белой скатертью. Тарелки, ножи, вилки, что-то уж больно непривычно; — я стесняюсь, боясь запачкать грязными рукавами белоснежную скатерть. На второе подали — кажется — котлеты и в этом время полковник обращается к комиссару: «Я опросил рабочих и жалоб на вас нет, но заметьте, если что-либо вытворите, то я приду из леса со своими отрядами и повешу вас вот на этом суку» он показывает на толстый сук дерева которое стоит перед окном. Кусочек котлеты комиссару все же удалось проглотить, но, с большим трудом.
Въезжаем в намеченную нами станицу, кажется Дагестанскую, где полковник проявляет массу энергии. «Вдарить в набат!.. Собрать народ!.. Будем говорить о происходящих событиях!..» На крыльцо станичного правления вытаскивается стол и полковник распоряжается дальше: «Первым будете говорить вы, — обращается он ко мне, — потом вахмистр, а я выступлю в заключение». Собирается народ, я вылезаю на стол и что-то говорю; но «нюх»-то у меня есть и я сразу же чувствую какое-то недоверие, что заставляет меня быть на стороже. Говорит вахмистр, а я наблюдаю вокруг. Справа от дома идет двор станичного управления отгороженный от улицы плетнем, а во дворе, около плетня пышно разрослись кусты сирени. Так вот около этого-то плетня собралась группа — человек шесть — фронтовиков и они — как-то уж очень подозрительно переглядываются и пожимают плечами. Выскальзываю назад, выхожу во двор и — подхожу к сирени. Теперь меня от них отделяет всего лишь три шага, но — благодаря плетню и сирени мы друг друга не видим. Я ясно слышу: «Опять нас ахвицерья мутят. Нужно б их скрутить, да выдать бып в Майкоп, тогда нашу станицу и не тронут. Митька!… пойди-ка позови Гришку, Тимошку, да Петра, так тогда мы с ними справимся!…» — Возвращаюсь обратно и вижу, что уже полковник стоит на столе и разглагольствует. Дергаю его и говорю: «Господин полковник!.. Спешно надо переговорить». «Да постойте!..» «Стоять некогда!.. Говорить нужно немедленно же!» Полковник кричит: «Объявляю десять минут перерыва, потом продолжим дальше». Посмотрите-ка на право — говорю я ему — видите фронтовиков? Я лично слышал, что они хотят нас скрутить, и выдать — уже послали за помощью».
На этот раз полковник соображает быстро. Мы выскакиваем во двор, перепрыгиваем через какой-то плетень, добираемся до нашей повозки и — рысью вылетаем из станицы. Только что проехали лесопилку как навстречу нам летит конный. «Несчастье, господин полковник, как только вы уехали, сейчас же собрали митинг и решили с красными мириться. Вы, лучше не показывайтесь». «Да не может этого быть!.. Не верю!..» «А вы влезьте вот тут на бугор, так и сами увидите»… С большим трудом вылезли мы на крутой бугор, откуда в котловине видна вся станица. Площадь полна народа и хорошо видны красные флаги. Полковник обращается ко мне: «Ну! Я возвращаюсь в мой «лопуховый» штаб и к великому сожалению, пристанища в нем вам дать не могу… Всего хорошего!»
Рассказывать о моем возвращении «домой» — не стану, это было бы довольно однообразно; но винтовка у меня осталась и я очень даже сожалел, что отдал полковнику револьвер комиссара.
И так, «Начальником Штаба» пробыл я не долго — даже меньше двух дней. Для ценза — этого, пожалуй, недостаточно.
«Дома» мне сообщают, что вчера была слышна перестрелка, а на следующий день уже и я ясно слышу такание пулемета в направлении на станицу Махошевскую, куда я и направился но не доходя до станицы, стрельба прекратилась. После здравого размышления я решил вернуться «домой», а на следующий день ко мне вихрем, среди бела дня, примчалась Настя. «Наши только что прошли по лесу сейчас же после поворота — что выше нас по направлению на Косую Караулку (дом лесника), беги — догонишь. Я побежал изо всех сил и — действительно — вскоре догнал отставшего, который, положив винтовку перематывал портянки. От него я узнал что это довольно значительный отряд полковника Крыжановского, и вскоре я уже беседовал с симпатичнейшим Вячеславом Григорьевичем. С ним — очень быстро мы нашли контакты; а когда он узнал, что я артиллерист, так и совсем обрадовался. «Вы знаете, мне обещают прислать орудия, а у меня нет ни одного артиллериста, ни офицера — ни казака».
Отряд все время находился в движении. Однажды мы ночевали на лесистом бугре, как раз над Тульской. На утро, у нас уже солнце светит, а в долине — еще медленно рассеивающийся туман. Вот туман разошелся совсем и станица, хотя и далеко, но видна как на ладони. Странно!… Улицы-то совершенно пусты. Обыкновенно в этот час станица уже живет на полный ход. Со мной рядом становится казак, прищуривает глаза, присматривается: «Ага!.. эскадрон кавалерии и два орудия. Это они нам ловушку устраивают». Я всматриваюсь. но не вижу ничего. «Но позвольте, там ведь даже живого человека нет на улице!…» «Вот то-то и оно!… А теперь посмотрите, — зеленую крышу — видите?» «Вижу!» «Отсчитайте от нее влево пять домов, что во дворе?…» «Белье какое-то сушат». «Это нам тетка Дунька знак подает. Простыня там вывешена, и двое кальсон. Так вот: простыня — это эскадрон, а кальсоны — орудия». «Ну!… А если — пехота?…» «Тогда уж тетка серое одеяло вывесила бы» Только тогда, при наличии этих простых пояснений я смог понять, — почему, когда наша бригада гоняла красно-зеленый отряд Сотника Пилюка, мы никак не смогли его поймать в горах. Но позвольте!.. Даже, если бы мы запретили теткам вывешивать на сушку белье, то нас приняли бы за сумасшедших. Великое дело — помощь населения.
Ночь. Сидим мы с Крыжановским на полянке у догорающего, но еще полного жара и угольков, — костра. «В Майкопе — говорит полковник — у нас есть наша организация, которая существует под именем Союза Инвалидов. Хорошо было-бы с нею связаться!.. Но как это сделать, если красные, напуганные нашими выступлениями, окружили Майкоп так, что и мышь не проскочит». «А — знаете?! Я — попробую!..» «А как?» «Ну — знаете — это уж дело десятое, — как. А напишите вы письмо, только без адреса — это скажете мне на словах, а главное, что-бы формат записки был не большой». «Так я сейчас напишу». «Пишите, да вызовите надежного человека, что будет на посту, и прикажите ему, разбудить меня в два часа. Тут — недалеко, дорогу я знаю, так-что к рассвету — успею».
Лишь только утренняя заря начала пробиваться поверх лесных деревьев, как около плантации Демиденко прокричала сова. «Ты и сейчас носишь масло и сметану в Майкоп?» «Ношу!»… «И пропускают?» «Нас, баб с продуктами-то пропускают, ахальничают иногда, — да не очень». «Сможешь записку в Майкоп пронести?» «Могу!…» «Только знай, что записка, которую понесешь, и тебе, и тому, кому понесешь, — головы может стоить». «А ты не пугай!… Я не из пугливых». «Вот таких-то знаешь?» «Их-то?.. Да я им уже пять лет как каждую неделю сметану, да масло доставляю!». «Ну вот, передашь им эту записку и скажи, что просят ответить». «Передам!.. Только сегодня не смогу пойти — завтра». «Ладно! завтра приду за ответом. Да поостерегайся!…» «Знаю!..». Вечером следующего дня получил ответ. В нем стояло: «Через три дня в четверг вышлите представителя на сады в такую-то сторожку к двенадцати часам ночи, — описание сторожки и карту — прилагаем». Крыжановский прямо подпрыгнул. «Его рука!.. Его!.. Ведь мы с ним — давние друзья. Ну! что-же? Раз хорошо начали, так вам-же придется и продолжать. — пойдите! Не отказываться же?…» «Хорошо. Только мне нужно за эти три дня хорошенько осмотреть как следует подходы к этой сторожке». «Делайте, как вы находите нужным. Если нужны люди, то берите кого хотите, и сколько хотите!..» «Если будет нужно, то я возьму с собою только молодежь, фронтовикам я не верю».
Перебирая, как тогда, так и теперь все тот же вопрос: Как мы дошли до жизни такой? Приходится все-таки признать горькие истины. — Русская армия имела 200-300 тысяч офицеров. Не так-ли?.. На стороне белых принимали участие, — дай Бог — четверть этого. А где же девались остальные?.. Где было обласканное дворянство из которых мне приходилось встречать лишь редкие единицы… В те дни, когда Генерал Корнилов только- то приехал из Новочеркасска в Ростов, и учредил свой штаб в доме Парамонова, я и несколько молодых донских офицеров ехали вместе в Ростов, то в нашем купэ оказался пехотный капитан, которого мы определили как серенького, незаметного служаку какого-то «Тьмутараканского» полка едущего к Корнилову. Мы оживленно обсуждали события, и кто-то высказал мысль: что-мол — как много значит вера в начальника и что вот мы — донцы — верим нашему герою и теперешнему выборному Атаману Генералу Каледину, а — вот о генерале Корнилове мы знаем только по наслышке. Дальнейшего рассуждения я не могу припомнить точно: затронули ли мы капитана, или он сам вступил в разговор, но хорошо помню его слова: «Я служил под начальством генерала Корнилова, и, если он мне прикажет: «Капитан!.. Для счастья Родины нужно вот в эту стенку биться лбом». Я ни секунды не задумаюсь, а разгонюсь — и лбом об стенку — вот так я верю». Мы переглянулись, и до самого Ростова — молчали. Помню этого капитана. Помню так же, и очень хорошо, ту гвардейскую роту, которая добровольно вся до одного легла смертью храбрых на Матвеевом Кургане. Вот это были подвижники!.. А потом?
Приблизительно через год после этого, во время отпуска, поехали мы с одним молодым офицером в Ростов. Посетили знакомых, побывали с ними в кинематографе, проводили их домой, и решили поужинать в одном из ресторанов, которых развелось тогда в Ростове как грибов после дождя. Почти весь ресторан был занят кутящими офицерами. Мы испросили у старшего — полковника разрешение остаться, заняли столик в уголке и заказали ужин. Конечно, нам было несколько странно, что вот мы, младшие офицеры, питаясь главным образом с солдатского котла и скопив почти на все наше шестимесячное содержание некоторые сбережения, не можем на них не только кутнуть, но должны еще рассчитывать, чтобы во время нашего пребывания в двухнедельном отпуску, могли бы, являясь в знакомые дома, поднести хозяйке или знакомой барышне — цветы, или же хотя бы незначительный, скромный подарок. Для этого нам не хватает и на одну ночь, а они кутят, судя по количеству бутылок на столах, — очень широко. Видно, что все уже дошли до известного градуса. Все кричат вместе, не слушая друг друга, кто-то пытается петь, а кто-то другой — пускает слезу. Вдруг раздается команда: «Встать!… Смирно ..» Все поднимаются и, держась за столы, заваленные бутылками и объедками, чтобы не упасть, заорали врозь и изо всех сил: «Боже царя храни!..» Уместно-ли это в данной обстановке? Мы тотчас-же ушли. Я может быть и не стопроцентный монархист, но ведь это-же Русский гимн и есть же у каждого в душе уголки — куда не подобает лазить грязными сапогами, а — тут — влезли. Если офицеры позволяют себе орать гимн в пьяном виде, да еще в кабаке, то зачем-же поражаться, если солдат плюет на иконы и разбивает их сапогами?! Ведь это — одно и то же. На фронте еще есть офицеры может быть остатки подвижников, но количество их убывает с каждым днем от пуль и тифа, а тыл распухает от офицеров, орущих в пьяном виде «Боже царя храни», но на фронт не идущих — а у главнокомандующего на это закрыты глаза, а может быть он находит это нормальным и одобряет, или же и сам принимает участие!?
Много… Очень много больного и мрачного плывет перед моими глазами и на этом фоне только одно яркое пятнышко — это — молодежь. Их называют чернецовцами, семилетовцами, но это имя собирательное, а под этим подразумеваются учащиеся разнообразнейших учебных заведений которые — встав из-за парты — шли во все белые формирования и беззаветно отдавали свои жизни за правду и за честь своей родины. Я не писатель, и поэтому не могу воздать молодежи должное — пером, но уж не помню где я однажды слышал о проэкте памятника молодежи в будущей России, предложенный одним архитектором.
На высоком цоколе черного мрамора — орлиное гнездо; — тяжело раненая орлица при последнем издыхании, а — еще не вполне оперившиеся орлята грозно ощетинились, — они готовы до последнего конца защищать свое гнездо — Родину — и готовы отдать за это свои жизни. Вот такой памятник вполне выразил бы мои мысли о молодежи. Можно подумать, что я несколько уклонился от рассказа о своих переживаниях у бело-зеленых, но ведь это же только очень малая часть тех мыслей, которые безпрестанно были у меня в голове; шагал ли я по Кубанским лесам, или отлеживался на соломе в пещерке…
Итак, возвращаюсь непосредственно к нашим событиям. Это был конец периода нашей бродячей жизни. Большой отряд сформировавшийся одновременно с нашим в верховьях реки Белой, вблизи монастыря и действовавший до этого самостоятельно под командой полковника Посевина, соединившись с нашим, удвоил таким образом численность бойцов и, сразу же после этого начались оперативные действия т.н. Корпуса полковника Крыжановского, штаб которого поместился в станице Царской. В результате этих операций весь бассейн реки Белой, до ее слияния с Курджипсом, и это — не считая станиц прилегающих к Махошевскому лесу, очутился под контролем повстанческого корпуса Крыжановского. Но я немножко отошел от нашей разведки.
Получив от полковника разрешение брать кого я хочу, я отобрал десяток молодых, с которыми мы пошли сначала в станицу Курджипскую, только-что занятую пластунским батальоном Посевина под командой есаула Бойко. Переночевав в этой станице, рано утром мы направились в станицу Тульскую, находящуюся в 10-11 верстах от Майкопа и, не переходя реки, по лесным тропинкам поднялись на хребет, идущий вдоль левого берега реки Белой до опадения в нее Курджипса. Следуя по вершине этого хребта нам ясно была видна вся долина реки Белой и, даже заметны были окопы пересекающие ее немного ниже «лагерей» Майкопского отдела находящихся примерно на полпути между Тульской и Майкопом. Подходим к самому городу, раскинувшимуся буквально у наших ног своими правильными квадратиками, пересеченными широкими улицами прямыми как стрелы. Лишь крутой обрыв разделял нас от города. «Вот, по ту сторону реки — водяная мельница Завершинского, рядом — лесопилка, а за ними — батарейские казармы, за которыми видны два высоких тополя, а рядом — и наш дом» объясняет мне рядом идущий «орленок». Впереди нас показался просвет. «Сейчас будет полянка, шагах в пятидесяти от нее — лесничая сторожка; но дальше нам идти не полагается, сразу же за полянкой вырыты окопы»: предупреждает меня мой собеседник. Немедленно же я остановил мой отрядик и мы залегли, рассыпавшись цепочкой. На самом деле, простым глазом виден был пост, на котором солдаты прохаживались, ничего не подозревая о столь близком нашем присутствии. Цель разведки была достигнута. На обратном пути, чтобы попасть в Тульскую — необходимо было перейти на ту сторону Белой. Наши Тульские ребята указали «хороший» брод. Палящее солнце уже близилось к горизонту, когда мы подошли к реке. В это время, немного выше по течению — купались девчата; увидев нас оне, конечно, вскрикнув «Ах!» присели в воду. В те времена о купальных костюмах в станицах представления еще не имели. Я быстро разделся, связал одежду и обувь в узел, взял его в левую руку и, стыдливо прикрывшись прикладом винтовки, которая была у меня в правой руке начал переходить реку. Одновременно со мною перешел Белую только один из тогдашних «орлят» — еще и ныне здравствующий в Париже Константин Тимофеевич Баев, а остальные, несколько задержались. Мы уже почти оделись, когда они вошли в воду дошли до средины реки и стали, наклонившись корпусом против течения и отчаянно балансируя узлом и винтовкой. Я-то хорошо знал это положение: очень сильное течение сбивало, а мелкая галька положительно уплывала из-под ног и, поднять ногу, для того что-бы сделать шаг — вещь — очень рискованная: — собьет, и начинает переворачивать и с узлом, и с винтовкой. Вот тут-то я и крикнул: «Девчата!… да что-же вы в самом-то деле не поможете; ведь ваши же тульские парни там; ну! взяли бы — у кого узел, у кого — винтовку, да и помогли бы». С моей стороны это было — конечно, шуткой, но совершенно неожиданно одна из девчат отозвалась: «А и правда!.. Вон Гришка! Вон Федька! А где же Степка?.. Пойдем девчата — поможем!»… Девчата встали из воды как одна и сошлись с ребятами на средине реки. Наш отряд дней пять кружил по лесу и не был в Тульской и поэтому, конечно, накопилось много вопросов. «А где Степка?.. Где Митька?.. Живые?..» слышалось с одной стороны. «А красные в станице — были?» Спрашивала другая сторона. «Ну!.. А тетка Аниська сегодня пирог испекла, так ты забеги, возьми на дорогу». Стоят, и разговаривают, продолжая балансировать в середине реки поэтому мне пришлось прикрикнуть: «Да что-же вы, на самом деле, скоро-ли доберетесь до берега, чорт возьми!..» Девчата спохватились, взяли у ребят узлы с их одеждой и, поддерживая друг друга двинулись прямо на нас.
Вот вода им по пояс, вот по колена. Выходят из воды — голенькие — все так-же оживленно разговаривая и, смотря друг-другу в лицо. А мы, стоим — и любуемся картиной. Вдруг кто-то глянул «не туда». Девчата завизжали — и вихрем умчались. Много, много лет спустя мы — вспоминая этот случай с единственным, оставшимся от тех времен в живых — «орленком» лишь улыбаемся и — думаем о том, — как же в этом мире все условно.
В Тульской, перед тем как итти на свидание в сторожку, нам все же удалось хорошенько отдохнуть, станица была — нашей и жители относились к нам хорошо.
Идти на свидание, почти на линию красноармейских постов, конечно, нельзя было большой группой и поэтому я пошел один. Очень рано выбрался на окраину леса и начал изучать местность сверяясь с чертежом и объяснениями. С наступлением темноты я начал подбираться все ближе и ближе. Ночь была теплая, но безлунная, видимость была не важная, а поэтому, заняв новое место я долго прислушивался, полагаясь больше на слух, чем на зрение. Огни в Майкопе все больше и больше гаснут, вот их осталось совсем мало и значит настало приблизительно назначенное время.
Я подобрался вплотную к сторожке, осмотрелся, прислушался и подойдя к двери, чуть слышно стукнул, приготовившись на всякий случай к прыжку в сторону. Дверь открылась. «Вы от Крыжановского?..» «Да!». «Входите». Но, что за странный, какой-то силуэт, уж слишком маленький, да и голос совсем детский «Вы кто?» «Я — Коля». «А сколько же вам лет?» «Четырнадцать». «Неужели же в Союзе не нашлось никого, с кем я мог-бы поговорить о военном деле?..» «В Союзе нет ни одного здорового человека, а что-бы прийти сюда прямиком, нужно перелезть несколько заборов и потом, некоторые сомневались в том что кто-либо придет от Крыжановского, и только папа уверял, что узнал подчерк Крыжановского, знает Настю и что ей можно доверять». «Хорошо!.. что же мы с вами будем делать?». «Скажите, что вам нужно и я все передам». «Нам нужно количество штыков, шашек и орудий, расположение постов и еще много кое-чего нужно, а главное, наладить связь с Майкопом». «Хорошо… я передам. Приходите сюда через день». Мы расстались не совсем довольные друг другом: он — видимо потому что я не отнесся к нему серьезно, а я — потому что из свидания на которое я возлагал столько надежд, ничего не получилось. Спешить было некуда и поэтому, добравшись до леса я выбрал ощупью удобное место под большим буком и проспал до рассвета.
Явился к Крыжановскому уже днем и высказал ему свои сомнения в том, что-бы Союз смог бы чем-нибудь помочь. «Но вы-же пойдете?» «Конечно пойду». В назначенное время я опять там, и опять тот же голос «Опять вы?». «Да вот вам поручили передать». Он сунул мне в руки какой-то, свернутый в трубку пакет бумаг. «Здесь вам письмо от коменданта Майкопа капитана Вирченко». «Что-о-о-о?..» «Да!.. все, что вы просили и письмо от коменданта». «Это каким-же образом?». «Да капитан начал за Сонечкой ухаживать, а она ему прямо сказала, что с красным не хочет и разговаривать, а он ей сказал — что он — не совсем красный, ну она его со своим папой познакомила; а мой папа и ее папа — большие приятели, они вчера долго в кабинете разговаривали и поручили мне это вам передать». Что это — мистификация — или правда? Я бегом — вскочил в лес, упал на колени, зажег спичку и, снял обертку — спичка догорела, но под пальцами — калька. Зажигаю вторую спичку — на кальке план Майкопа и, даже успеваю прочесть: — Пост № 3 — столько-то человек. Да ведь это-же правда. Теперь уж некогда спать. Бегу, спотыкаясь о корни деревьев, застаю Крыжановского еще спящим и довольно невежливо его бужу. Находим — количество штыков и шашек с примечаниями; план на кальке, с обозначением постов вокруг Майкопа, количество людей на каждом из них. а так-же и письмо от Вирченко: Послезавтра, после одиннадцати часов ночи выеду за посты по большой дороге на станицу Тульскую с пятью всадниками, буду впереди в белой рубашке. Желательно, что-бы у вас было людей не больше чем у меня». «Пойдете?.. — берите кого хотите». У Крыжановского был — вроде адъютанта, кажется даже хорунжий некто Счастливов — громадный детина и насколько я присмотрелся — надежный человек. «Я возьму Счастливового — может быть еще двух, но не больше». «Делайте, как хотите, как вы найдете нужным». Я переговорил со Счастливовым и он порекомендовал мне еще двух. Зная расположение поста на большой дороге в сторону станины Тульской мы остановились приблизительно в версте от него. Ночью слышно далеко и в назначенное время мы услышали пофыркивание лошадей. А вот показался и всадник в белой рубашке.
Я вышел к нему навстречу; он — придержал коня. «Я от Крыжановского». Вирченко легко спрыгнул с коня, бросил уздечку подскочившему всаднику, мы представились, пожали друг другу руку и сели на обочине дороги. Постараюсь, вкратце передать его слова:
«Я сделаю все, что смогу. Среди высших чинов гарнизона у меня есть свои люди, которые немедленно ставят меня в известность о самых секретных распоряжениях по гарнизону. Посты кругом Майкопа я могу переставить по Вашему желанию, так как комендантская команда подобрана мною только из надежных людей. Пароль и пропуск я буду передавать вам на три дня вперед. Если меня предупредите о дне, когда вы захотите взять Майкоп, то в ночь перед этим — я смогу своими людьми обезвредить тех людей из высшего командного состава, которые могут быть нам опасны, раз вы говорите, что это вам удобно, то я налажу вам ежедневное сообщение в станицу Царскую». …
В. Мыльников
(Продолжение следует)
© “Родимый Край” № 120 ЯНВАРЬ-ФЕВРАЛЬ 1976
(Вашего голоса не хватает)
Loading ...Читайте также: