РОДИМЫЙ КРАЙ | СРЕДИ ЗЕЛЕНЫХ И КРАСНЫХ.

СРЕДИ ЗЕЛЕНЫХ И КРАСНЫХ. – Вл. Ст. Мыльников

У «бело – зеленых»

(Продолжение)

Сразу же после переговоров с красным комендантом города Майкопа капитаном Вирченко, на самом деле связь с Майкопом была налажена и, регулярно, каждый день нами получались самые ультрасекретные сведения поступающие в красную комендатуру.

Где какие передвижения войск производились, особенно на северном Кавказе, их состав, количество — все это нам передавалось немедленно. Слухи о том, что в Крыму готовится десант для высадки на Черноморском побережье вызвали большой подъем духа у молодежи. Стали уже поговаривать о том, что штаб корпуса скоро будет переведен из станицы Царской в Майкоп, так как при создавшемся таком удобном положении — взять город — это — раз плюнуть. Конечно, Крыжановский разделял их мнения и этого не скрывал, но советовал быть осторожным и не торопиться. «Взять Майкоп мы сможем в любой момент, но сможем ли мы его удержать?.. Ведь, в случае, если нам придется его оставить, то мирное население может подвергнуться репрессиям и пострадать, так как открытого боя с неравными силами противника дать мы не в состоянии потому что красные смогут получить подкрепления в очень короткий срок, а нам их получить неоткуда. Поэтому — желательно бы нам соединиться с отрядом генерала Фостикова для совместного действия».

Сведения, получаемые от Вирченко, немедленно же передавались в штаб ген. Фостикова действовавшего в горных станицах и аулах Баталпашинского и Лабинского отделов. Это был совершенно самостоятельный отряд, которому генералом было дано имя: «Армия Возрождения Россини».

Вскоре после появления «слухов» о десанте, Вирченко сообщил, что десант на самом деле высадился на Таманском полуострове, и что красное командование в панике посылает туда подкрепления. Сразу же Крыжановский посылает гонца к генералу с письмом в котором, сообщая ему радостную новость, просит Фостикова назначить ему немедленно-же свидание, для совместного обсуждения создавшегося удобного положения. Встреча состоялась на следующий день в ауле Ходзь, куда полковник Крыжановский прибыл с группой офицеров. Ген. Фостиков явился так-же со своим конвоем в блестящем одеянии, офицеры — при погонах, так-же импозантны, как и сам генерал. Контраст получился громаднейший, по сравнению с Крыжановским на котором было надето какое-то полосатое пальтишко ничего военного не напоминавшее.

Объяснив генералу положение, состав и все, что касается его корпуса, седовласый полковник предложил генералу план, выработанный им накануне и одобренный молодежью на офицерском собрании в станице Парской а именно: «Перебросить объединенные силы обеих армий, примерно 20.000 или 25.000 пехоты, и 5.000 Конницы в горы мимо Майкопа по горному хребту в предгорья. Конницу бросить на самый Екатеринодар а пехоту оставить в горах как резерв. Внезапным натиском постараться взять Екатеринодар, предварительно прервав железнодорожные пути при помощи 2-х отрядов находящихся неподалеку от Екатеринодара и бывших в распоряжении Крыжановского. В случае же неудачи переплыть Кубань, и отойти в горы под прикрытие пехоты. Выступать нам нужно немедленно же. Нельзя упускать драгоценное время для соединения с десантом». Выслушав речь Крыжановского Фостиков этот план отклонил, ссылаясь на то что, мол, «казаки не пойдут далеко от своих станиц, а пускай сами Таманцы займут Екатеринодар а «Я» им поднесу все горы, от Майкопа, до самых Минеральных Вод свободными». Под конец этого собрания командиров, конники, со слезами на глазах умоляли его: «Бросьте нас из под Майкопа на Екатеринодар, мы сами перережем железнодорожные пути вокруг и наделаем много неприятностей красным». Фостиков категорически отказался продолжать разговор на эту тему.

Вполне естественно, что, видевший виды и умный полковник, считая амбицию генерала за крайнее сумасшествие, с его доводами не согласился, так что на этом они и разошлись. Последующие дни прошли в переписках и переговорах между тем и другим штабом; а время шло своим чередом. Его не остановишь. Удобное положение не было использовано и подходящий момент упущен. Через некоторое время Таманцы были отбиты и десант ушел обратно в Крым. Мы чуть не плакали, когда Вирченко сообщил нам о поражении десанта и вскоре после этого и сам он с группой верных ему людей покинул Майкоп и прибыл к нам в станицу Царскую. Между тем армия, присланная красными для ликвидации десанта была направлена на Майкоп для борьбы с безпокоющими их отрядами партизан, т. е. для нашего уничтожения.

Примерно в это время в Царскую приплелся посланник из Крыма генерал Муравьев, измученный долгой ходьбой. У него было секретное поручение для ген. Фостикова, в силу которого все отдельные отряды должны подчиняться старшему в чине то есть генералу Фостикову. Эффект этого секретного приказа не заставил себя ждать. Спустя несколько дней после того, как ген. Муравьев, после двухдневного отдыха в станице Царской был препровожден в штаб генерала Фостикова, Крыжановский получает приказ предоставить в распоряжение главнокомандующего всеми партизанскими отрядами на северном Кавказе генерала Фостикова т. н. Корпус полковника Крыжановского для начала совместных действий против красных. Такова, дескать, воля верховного главнокомандующего генерала Врангеля. Это и было секретное поручение генерала Врангеля доставленное ген. Муравьевым с месячным запозданием. Поручение это, как видно, имело целью координировать действия объединенных мелких и крупных партизанских отрядов с высаживавшимся на Тамани десантом присылаемый им на помощь, главным образом оружием и боеприпасами, которых нам недоставало. Мы ждем. В распоряжение Крыжановского было оставлено всего 300 человек для прикрытия Майкопского фронта, лишь для того, чтобы отвлекать противника от Станицы Лабинской, против которой готовился главный удар. Нам присылают два орудия, их тянут три пары волов. Значит — ни упряжки, ни лошадей. Проверяю. Прицельные приспособления отсутствуют, откатники показывают — что масла в компрессорах почти нет, и у нас нет артиллеристов. Снарядов тоже нет. Проходит день. Местные жители подвозят нам тридцать шрапнелей. «Где вы их хранили?..» «А в речке…» Остается только лишь махнуть рукой. Подбираю, среди молодежи моих будущих «артиллеристов», заказываю местному ковалю ключик для отвинчивания шрапнельных головок, выводим орудия в лес, на полянку, где и качалась просушка шрапнелей на солнце. Не успели просушить и нескольких головок, как прискакавший ординарец зовет меня к полковнику. «Красные выбили нас из Тульской. Нужно их сейчас же выбить оттуда. Вы с орудиями немедленно выступаете к Тульской». «Полковник, — орудия и все прочее в таком состоянии, что вряд ли Вы получите от них какую либо пользу…» «Мне нужно два — три выстрела. Понимаете какое моральное впечатление это произведет на красных, да и на наших!..» Слушаю! Через час мы выступаем. Становимся на лесной полянке, невдалеке от станицы. Мне виден только крест на станичной церкви. Станицу я приблизительно знаю, да и расположение ее представляю довольно хорошо. Ориентируюсь. Но мне ведь все равно нужен только звук выстрела, а на большее я при состоянии моих орудий, рассчитывать не могу. Ординарец докладывает: «Красные поставили батарею на площади». Нам уже слышны были их выстрелы, три или четыре. «Попробуйте!» говорит мне полковник. «Постараюсь сделать — что смогу». Даю направление каждому орудию, подкручиваю их подъемным механизмом как Бог на душу положит, приказываю привязать к шнурам вожжи, и отойти в сторону, чтобы не побило людей, если сорвутся орудия и командую: «Огонь»!.. Представьте себе мое удивление: обе шрапнели «пошли». Выпускаю еще шесть снарядов и говорю полковнику: «Что мог, сделал. А теперь нужно поберечь снаряды». А ведь снарядов-то было — всего на всего — тридцать.

Через полчаса ординарец докладывает: «Батарея противника, сбитая нашей артиллерией, спешно отходит в Майкоп. Наши занимают уже окраины станицы, но их сильно беспокоят пулеметы, что стоят на «Желтой Круче». Прикажите артиллерии их сбить!..» Местность мне хорошо известна, но… Навожу орудия, подкручиваю. «Огонь!» Выпускаю четыре снаряда и умолкаю. Ждем результата.

Ординарец сообщает: «Пулеметы противника убежали, сбитые нашей артиллерией. Мы занимаем станицу». Я прекрасно понимаю, что это все дело случая при крайней трусости противника. Но полковник благодарит меня и крепко жмет мне руку. «Впервые вижу такого артиллериста: без прицельных приспособлений, без наблюдательного пункта, без прислуги в течении часа сбивает батарею и пулеметы противника. Доложу генералу». В свою очередь, крепко жму руку полковника и думаю сам себе: «я-то тут совершенно не причем, а вот его величество случай — делает такие вещи, что и не придумаешь». Мы въезжаем в станицу. Это было 24 или 25-го августа, тот знаменательный день, дата, назначенная Фостиковым для начала всеобщего наступления. Крыжановский получил приказ двинуться на Майкоп, а сам Фостиков всеми силами атакует Лабинскую.

В Тульской нам не удалось даже и переночевать. Красные, спешно покидая станицу не подумали, или не успели прервать телефонную связь с Майкопом, что дало нам возможность перехватить очень важные, для нас, сведения, а главное, распоряжение о движении войск для того, чтобы окружить и запереть нас в районе станицы Царской и монастыря. Кроме того, целых две армии прибыли для ликвидации непокорных и что Фостиков занявший было Лабинскую, не сможет устоять против броневиков и блиндированных автомобилей. Пришлось нам принимать экстренные меры, для того чтобы опередить противника и уйти. Лишь благодаря безлунной темной ночи нам удалось незаметно для противника покинуть Тульскую. К концу дня, пройдя уже монастырь, мы приближались к станице Даговской, когда авангард погони настиг нас и густо оросил пулеметным огнем. Нам, все же удалось вывести из-под огня наши трехдюймовки и пустить по нападавшим пол дюжины шрапнелей, после чего, при наступлении темноты перейти в брод реку и уйти в горы, направляясь в сторону станицы Андрюковской, куда, по слухам направляется «Армия Возрождения Россини» после своего поражения в Лабинской и Владимирской. Пройдя какой-то перевал и уже спускаясь в бассейн Малой Лабы, мы услышали дальнюю пулеметную стрельбу. Над нами вдруг появился аэроплан, сбросил в нас (вернее — мимо нас) две или три бомбы и пачку прокламаций, в которых призывал казаков «опомниться» и переходить в ряды Красной Армии. Встречаем обещанный взвод артиллерии присланный в мое распоряжение с прислугой, но почти без снарядов. При чем сообщают: «Донцов посылаем к донцу».

Можно ли представить мое удивление и восторг, когда я увидел, среди прибывших артиллеристов многих из своих ребят, с которыми сдавался под Шапсугской и с которыми расстался в Екатеринодаре. Встречу нашу, и радость ребят просто описать невозможно; несмотря на, можно сказать, наше безвыходное положение в нашем стане пушкарей был великий праздник. Рассказывают: «Сформировали из нас батарею, хотели на поляков послать. А тут — волнения. Ну, нас сюда и послали. Первый бой. Нам через речку отступать, а вахмистр наш, Исаак Захарович, нам подмигнул. Как мы — в речку — первый унос на дыбочки, второй — вправо, коренники — влево, а орудия значит — ни с места. Комиссар с револьвером в руках побегал, побегал, а тут — кубанцы. Ну, он и дал ходу, а мы, значит, и сдались».

Дойдя до дороги идущей от Андрюковской в горы, в Черноречье, мы соединились (1-го сентября) с отступающими войсками, идущими вперемежку с беженцами. Кавалерия, пехота, телеги нагруженные всевозможным домашним скарбом все это двигалось в горы, запружая и без того узкую, каменистую дорогу. Оказалось, что под Андрюковской генерал Фостиков дал третий и последний бой преследовавшим их красным, но недостаток патронов не позволил ему задержаться в станице и, конечно, другого выхода не оставалось, как дорога в горы.

При нашей встрече между Фостиковым и Крыжановским произошел довольно крупный «разговор», и вскоре после этого генерал куда-то пропал, заблаговременно приказав авангарду итти через Черноречье и Перевал Псеашка к морю. Приказано было бросить орудия и перейти на вьюки. Больно было расставаться с орудиями, но что-же поделаешь?.. С питанием плохо, целую ночь варим пшеницу — единственное, что у нас осталось. Но сварить на всех не успеваем, так как нет достаточно посуды. Жуем недоваренную пшеницу, от которой во рту получается кусок теста — как резина. Среди кубанцев растет недовольство. Когда я прохожу с моими донцами мимо них, слышны замечания: «Это вы, донцы, начали борьбу против коммунистов. Не будь вас, не было-бы и белых, и жили бы мы теперь, хоть и при коммунии, но спокойно. Не пойдем дальше!.. Там нас припрут к морю, и всем — конец. Останемся на Кубани!..» Были отдельные попытки уговорить, и даже силой задержать тех, кто хотел итти дальше. Это — следствие брошенных с аэроплана прокламаций. Было приказано не препятствовать тем, кто желал возвратиться домой. Многие, особенно среди беженцев — возвращались, что еще усиливало неразбериху на узких дорогах.

Черная Речка. Какое-то недоразумение, что-ли?.. Вода в ней — чистая — как слеза, да и течет-то она по руслу, покрытому почти белой галькой, а вокруг, по склонам чудный лесок-роща, откуда выглядывают роскошные березки. Но тут не время любоваться природой, какова бы ни была ее красота. Перед нами почти отвесный подъем и его необходимо преодолеть. Перевал глухой. Проходить его можно лишь в конце лета, когда стают снега. Время теперь как раз подходящее, и мы подымаемся. На следующий день достигли того пункта далеко-далеко внизу видна т.н. Красная Поляна, то есть Город Романовск.

Впереди идет партизанский отряд известного своей храбростью есаула Попереки. За ним следует пехотный полк. Они должны, до нашего прихода занять Красную Поляну. Замечаю впереди странное явление: прямо по стенке отвесной скалы тянется ниточка людей и лошадей. Подходим ближе. Доходит очередь и до меня. Представьте себе карниз, подчас не больше одного метра. Слева вверх идет отвесная стена. Справа — такой-же отвесный обрыв, где-то далеко переходящий Е осыпь, а совсем внизу — сосны, которые кажутся отсюда не больше спичек. Вдали, чуть-чуть виднелось Черное Море, что давало нам некоторую бодрость.

Вхожу на карниз, держа уздечку коня «двумя пальчиками», невольно смотрю направо и ловлю себя на том, что левым плечем прижимаюсь к стенке. Конь храпит и просто трется левым боком о стенку. На последнем из этих карнизов имеется еще поворот, а потом он переходит в очень крутой спуск. Вот где — один человек, или два могут задержать, не пропустить целую армию!.. Быстро спускаемся вниз и скоро входим в Красную Поляну, где нас уже ждет наш авангард. Говорят, что Фостиков с другой группой людей пошел другой дорогой, через другой перевал. На следующее утро отряд есаула Попереки должен выступить первым для того чтобы расчистить нам путь. Приказываю людям следить за выступлением этого отряда и говорю, что мы пойдем сейчас-же за ним. Рано утром мы выступаем по довольно хорошему шоссе, которое идет отсюда на Адлер, и растягивается длинной змейкой. Но вот впереди слышны, как будто выстрелы, и мы останавливаемся Подъезжаю вперед. Направо — крутые скалы налево — маленький парапет и крутой обрыв в речку. Шоссе поворачивает в этом месте влево, потом сразу вправо, а дальше идет сквозь короткий тунель. Красные заняли позицию перед тунелью, и всех, показывающихся из-за угла, снимают пулеметом. Первая попытка наша сбить красных стоила нам несколько человек убитыми и ранеными. Поперека вскакивает на коня: — «А чи ныма, хлопци, охотныкив?..» «Та то-ж я пиду!.. — Та я то-жь!.. — А ты, Мытро? — Та вжеж!..» Собирается группа всадников человек в пятнадцать-двадцать. Есаул оглядывает их, снимает папаху и широко крестится. Затем натягивает папаху покрепче на голову, выхватывает свою шашку — кубанку и, с криком: «За мной!..» вихрем исчезает за поворотом. За ним несутся его люди… Через 15 минут я, со своими ребятами прохожу туннель. Слева, глубоко внизу видны тела сброшенных и сбросившихся в обрыв красноармейцев. Справа, около скалы, лежит еще один — которого еще не успели убрать. Удар шашкой был нанесен выше правого уха. Пол черепа чисто срезано, и эта половина держится теперь только на узкой полоске щеки. Наши потери минимальные. Сам есаул — даже не поцарапан.

Выходим к морю. Одни части занимают Адлер. Другим приходится стать на хуторе Веселом. Я оказываюсь во второй группе.

За хутором, сейчас-же проходит речка Псоу, которая представляет собою границу со свободной республикой Грузией. Есаул Поперека, со своей сотней выдвигается в направлении на Сочи. О его гибели мне рассказывали так: еды было мало, а вина много, и когда со стороны Сочи подошли два бронеавтомобиля, есаул выпил перед этим уже не одну бутылку вина и, вероятно поэтому, атаковал их в конном строю. Во время атаки перескочил с коня прямо на крышу одного из броневиков и, стуча эфесом шашки по крыше кричал: «Отворить, усих зарубаю!..» Его сняли с другого броневика пулею в живот. Много хороших казаков погубило вино, да наверное многих и еще погубит.

Сообщают, что уже давно послано несколько гонцов в Крым и что должен был бы уже поступить оттуда ответ. Рассказывают также, что группа Фостикова наткнулась в горах на сопротивление и что сам Фостиков, бросив людей во время боя, бежал в Грузию. Во всяком случае, его группа здесь, а его самого нет. Полковником Старицким назначается совещание командиров частей, на которое случайно попадаю и я. «Генерал Фостиков отлучился от своей части, ничего не сообщив о своих намерениях, и не оставив кого-либо его заместителем. До сих пор нет о нем никаких известий, и поэтому мы собрались здесь, чтобы обсудить вопрос, кто же примет на себя возглавление всеми нами». Единогласно выбран был главой всего нашего отряда полковник Крыжановский. Уже подписан был соответственный протокол как в залу, где происходило совещание входит адъютант: «Генерал Фостиков въехал со стороны Грузии в ваше расположение, и через несколько минут будет здесь. Не веря своим ушам все бросаются к окнам и вот в этот то момент показался со стороны Гагр на своем вороном коне сам главнокомандующий Генерал Фостиков.

?.!.? Сцена — напоминающая сцену Гоголевского «Ревизора». Положение выясняется. Генерал Фостиков дает разъяснения, что якобы он был в Грузии для переговоров, относительно участи своих частей. Офицеры, бывшие с ним в горах и, — вероятно — знающие истинное положение дел при переходе перевала, кажется «Умпырь», когда Фостиков исчез, насмешливо улыбаются, но — молчат. Наконец из Крыма на миноносце приходит генерал Шатилов. Поступает распоряжение: «Подождите недельку, самое большее 10 дней. Эскадра уже собирается и привезет вам провиант, оружие и все необходимое. Держитесь!..»

Держимся голодные, а самое главное — без патронов. Проходит 7, 10, наконец 14 дней. Тщетно смотрим на море, а эскадры все нет как нет.

Передают приказание: «Сегодня ночью отходим на Грузинскую территорию». Грузины согласились нас пропустить, но только не тут же по шоссе а через горный пост №310, куда мы и должны направиться. Блуждаем целую ночь под проливным дождем по так называемой нейтральной зоне и, только к полудню следующего дня выходим на пост №310. Перед нами гребень, в гребне узкий проход. Стоят грузины — пост. Нам отдается приказ «Винтовки сдать. Казакам сохранить холодное оружие. Офицерам спрятать револьверы так, чтобы их не было видно». Проходим пост, заворачиваем круто направо и опять идем к морю. Выходим на шоссе и скоро проходим через Гагры. На улице в Гаграх слышу возглас: «да вы донцы?..» Вступаю в разговор. Сообщают: «Тут в Гаграх ваш… (называют фамилию одного из членов Круга сильно левого направления) — большую роль, при социалистическом правительстве Грузии играет, вот тут живет». На всякий случай — запоминаю. Проходим Гагры, сворачиваем к морю и выходим на мыс. Это — так называемое имение Игумнова, где нас и интернируют. Со стороны суши нас охраняет грузинская пехота. По берегу цокают по гальке, кажется, два грузинских эскадрона. Вот теперь только подходит, наконец, наша эскадра, как говорят, разбросанная бурею и, поэтому запоздавшая. Вот вспомогательный крейсер «Алмаз», вот — транспорта, а тут, кажется и подводная лодка. Ведутся переговоры. Скоро узнаем, что грузины наотрез отказались дать нам возможность погрузиться на пришедшие транспорта и что в Гаграх уже сидит красная делегация, требующая нашей безусловной выдачи и угрожающая Грузии в противном случае чуть не войной. Вернее всего — нас выдадут. Нужно что-то предпринимать на свой страх и риск. Обсуждаю созревший план с вахмистром и несколькими своими ребятами. Ночью прохожу через грузинскую охрану, а поутру стараюсь добраться до того члена Круга, о котором мне недавно рассказывали в Гаграх. С некоторыми препятствиями мне это удается. «Я такой-то. У меня на руках около ста человек донцов, которым всем угрожает верная смерть, если они будут выданы красным. Мы стремимся в Крым. Нельзя ли достать лодку — фелюгу, которая нас туда доставила бы. Отдадим лошадей и снимем с себя все, до последней нитки… Может быть имеются еще какие-нибудь возможности спасения? Вы — донец. В ваших жилах такая же кровь, как и у нас.. Помогите!..» Выслушал. «А зачем, собственно говоря, вы хотите уезжать в Крым? Я имею достоверные сведения о том, что Крым падет, падет через 2-3 недели. Оставайтесь здесь. Я смогу вас устроить отдельной сотней при грузинской армии». «Очень вам благодарен, но я знаю, что казаки на это не согласятся. У каждого из них имеются в Крыму сослуживцы, братья, и они стремятся в Крым». Мы говорили довольно долго. Мне кажется, что мне удалось его убедить, но, быть может, я и ошибаюсь. «Мой окончательный ответ, что можно сделать, я дам вам завтра вечером». И он указывает мне способ, каким я получу его ответ. С наступлением темноты иду обратно. Но мой обратный путь проходит несколько неудачно. Добираюсь до своих с острой болью в плече и в боку, куда попал приклад, кажется какого-то грузина. Пробую задремать. Часов в 8 меня зовут в штаб. Являюсь к полковнику Старицкому, начальнику штаба и заместителю г. Фостикова (последний уже на транспорте). Происходит такой разговор: «У вас надежные люди, на которых вы можете вполне положиться?» «Так точно, господин полковник. — Вы и ваши люди назначаетесь на разгрузку шаланды с провиантом, которая придет в 10 часов к берегу. Грузины это разрешили, в виду того что наши люди голодают. Имеют ли ваши люди холодное оружие, и хорошо ли оно отточено??? — Так точно, господин полковник, но разрешите спросить… — Ориентируйтесь на месте. Можете идти».

Иду и думаю: «Надежные люди… разгружать провиант… хорошо-ли отточены шашки?..» Что-то непонятное. В назначенный час вывожу людей к берегу. Грузины пропускают нас даже на гальку и становятся за нами. От транспорта отходит шаланда. Ведет ее маленький портовый буксир «Доброволец». Он ловко разворачивается, и тыкается носом в грунт, но до берега не доходит. Сверху на шаланде видно несколько ящиков с консервами и два-три мешка муки. Людей на шаланде только двое. С шаланды кричат: «Пришлите людей, что-бы сбросить сходни!» — «Четыре человека идут в воду, влезают по канату на шаланду, заглядывают во внутрь, и я вижу на их лицах изумление. «B чем же дело?..» Люди скрываются в шаланде, но скоро вылезают и при помощи двух, стоявших прежде на шаланде людей, сбрасывают в воду большие, широкие сходни. «Да в чем-же дело?.. чорт возьми!..?»

Ответа я не получил. Вдруг из шаланды вырывается пехота, засученные по колена штаны, через плечо патронташи, в руках — винтовки. Ураа!!.. Это — наши, погруженные прошлой ночью, поворачиваюсь и кричу: «Бей охрану!..» Выстрелы, крики. Ближайший к нам офицер — грузин успел сесть на коня, но мой вахмистр вскакивает на круп лошади сзади, хватает офицера за шею и начинает душить. Конь бьется, и оба падают. Несколько казаков с шашками окружают грузинскую охрану и кричат: «Сдавайтесь!..» Проходит 10-15 минут, и все кончено. Грузины обезоружены. Наши потери — несколько легко раненых. Из шаланды еще тянется наша пехота. Иду сообщить полковнику Старицкому. О благополучной разгрузке «провианта». Перед нами стоят несколько грузинских офицеров. «Видите — крейсер «Алмаз» и подводная лодка навели орудия на Гагры?.. Видите?..!.» Полковник показывает на море.

Наша пехота раскидывается в цепь. Тянут пулеметы. Одной из наших частей раздаются привезенные винтовки. Полковник продолжает: «Мы начинаем сейчас грузиться и уйдем. Но, если вы что-либо против нас предпримите, то орудия начнут обстрел города, а я прикажу пехоте его занять и не оставить в нем камня на камне. Грузинским офицерам возвращаются их лошади, и они скачут в Гагры. Мне потом передавали, что по возвращении из Гагр, они говорили полковнику Старицкому: «Гаспадын полковник… Нэ можым нэ стрылять. Красная дылыгацыя сыдыть на тэбэ в окно смотрыт. Разрышы стрылять. Мы в тэбэ попадат нэ будэм». На что им было отвечено: «Стреляйте! Но смотрите, если хоть один снаряд упадет близко — сами будете виноваты». Действительно, какая-то горная батарея стреляла, но она взяла перелет с версту и долбила в море по дельфинам, а мы грузились спокойно. Погрузились. Идем. Плывут мысли. Что-то нам готовит Крым? В начале, до нашего отхода в Горы, у Фостикова можно было сосчитать 30-40 тысяч. Выехало нас в Крым всего лишь несколько тысяч. Остальные исчезли на Кубани. Вспоминаю, как красные издевались над нами: «На шкуре (ген. Шкуро) не удержались, а на хвостике и не уцепитесь!..» Не уцепились…

На этом горьком замечании обрывается дневник есаула. Но, как бы ни было горько это замечание, весь его подвиг и подвиг его соратников не был тщетным. За героями-партизанами, действовавшими в тылу у красных в 1920 году появились герои последующих дней безпрерывной борьбы с советским строем. И до того времени, покуда не падет ненавистная власть коммунистов в Москве, не прекратится эта героическая борьба, окончанием которой может быть только лишь одно — спасение Родины и ее возрождение!..

Вл. Ст. Мыльников