РОДИМЫЙ КРАЙ — орган обще-казачьей мысли

В субботу утром полк. Дьяков поручил мне съездить в Л. Гв. Финляндский полк, состо­явший в лагере на станции Хотунок, почти под Новочеркасском, к полк. Моллеру и пе­редать ему секретный пакет. Я поехал один, любуясь природой, по дороге разговорился с встречной молодой казачкой и, конечно, забыв про секретные бумаги, по крайней мере с полчаса проболтал с ней о солнце, молодо­сти и красоте. Обстановка расположения полка в голом поле в бараках очень напоми­нала старую русскую армию: всюду поря­док, дисциплина и подтянутость.

Выполнив поручение, я поехал в Новочер­касск к бабушке Ольге Димитриевне. Расседлав коня в конюшне, вошел на балкон, на­деясь там увидать кого-либо из родственни­ков, но там никого не было. Вошел в перед­нюю; на столике около зеркала лежали но­венькие шведские перчатки и офицерская белая фуражка с красным околышем. В гос­тиной бабушка и тетя Нина разговаривали с каким то офицером, сидевшим в кресле, спи­ной к дверям. При моем появлении Нина ему что-то сказала, он порывисто обернулся и я, к моему великому изумлению узнал в нем своего однокашника и закадычного друга по выпуску из Училища кавалергарда Шуру Мирцева.

Как бывает в подобных случаях последо­вали объятия, поцелуи и бесконечные расспросы.

«Святослав, дорогуша, давно ли выбрался из Совдепии? Да ты, братец, зверски возму­жал и адски хорошо выглядишь! Ну расска­жи мне про Лейб Казаков и про твое житье на Дону…»

«А ты дружище, несмотря на большевист­ский переворот остался тем же блестящим кавалергардом!»

«Да что и говорить, пришлось мне, дорогой Святослав, тоже пережить много неприят­ностей. После отпуска, я, также как и ты, поехал на фронт, но кавалергарды — Шева­лье де ла Гард, к этому времени представля­ли жалкую картину. Полк разложился, офи­церов почти не было. Пробыв в подобной об­становке месяц на фронте, я уехал к себе в имение в Смоленскую губернию. Дома уви­дал туже революционную картину. Благо­родные пейзаны постепенно из нашего дома забрали всю мебель, поделили пламенный скот и в конце концов предложили моему от­цу и двум сестрам покинуть имение. Тогда я перестал слушать отца и увез всю семью в Петроград, где по приезде, прямо с вокзала отвез всех в шведское посольство. Ты, навер­но не забыл про наши юнкерские дежурства в иностранных миссиях, ну так вот на одном из них я познакомился с дочерью шведского посла белокурой Китти. После производства в офицеры наши отношения улучшились и я несколько раз возил Китти ужинать на Ос­трова. Все это дало мне возможность достать визы в Стокгольм и уехать с семьей в Шве­цию. Там я оставил отца с сестрами, а сам, через Германию, приехал к вам на Дон. Вче­ра в городском саду встретил Русанова и от него узнал о твоей службе у Лейб-Казаков..» «Ну, а ты Шура, что думаешь предпри­нять и в какую армию думаешь поступить? Поедем завтра в Персияновку и я гаранти­рую тебе прием в Л. Гв. Казачий полк!»

Мирцев попросил у Ольги Дмитриевны разрешения закурить и затянувшись папиросой с удивлением посмотрел на меня.

«Дорогуша, не торопись пожалуйста, у меня впереди еще много времени. Дай мне вначале осмотреться, обжиться и главное по­знакомиться с вашими вождями. Ты сам знаешь, у меня после февральской револю­ции исчезло всякое доверие к генералам. На первый взгляд мне сейчас нравится жизнь в Ростове, много интересной публики, прилич­ные рестораны, где всегда можно встретить кого-либо из петербургских знакомых, но скажу тебе откровенно, меня никогда не прельщали берега Дона или Кубани и пока что я не собираюсь перебираться на Кавказ. К тому же должен тебе заметить, что я приехал вовсе не для того, чтобы повторить у Деникина с негодными средствами неудач­ный дебют Великой войны и верности союз­никам. Все это отнюдь не входит в мои пла­ны! Тебе известно, что по убеждениям я монархист, но на обстановку я смотрю ина­че, чем добровольцы. Мои предки верой и правдой служили в кавалергардах русским царям, а предки Гучковых, Керенских, Чер­новых всеми силами старались сеять смуту и подрывали авторитет властей и трона. В феврале мы видели с тобой победу Керен­ских и так называемую передовую интеллигенцию, захлебывавшуюся в приветствиях освобожденного пролетариата до тех пор, пока этот пролетариат не скрутил им шею в октябре. И что ж, по твоему я должен те­перь проливать кровь за неудачных либера­лов или за разогнанное большевиками Учредительное собрание, или с Деникиным заго­нять мужика в берлогу и вернуть бразды правления Керенскому? Нет брат, за такое дело я не собираюсь проливать ни капли свой голубой крови! Не волнуйся, я знаю, что ты сейчас напустишься на меня с упре­ками и будешь говорить о чести мундира, долге, родине!… В свое время все это было очень ценно, спору нет, но сейчас я возражу тебе, что честь мундира утеряна офицерами в тот февральский день, когда армия изме­нила присяге, государю и наследнику! В тот же день покатились в тартарарары и долг и вообще все красивые слова, которыми те­перь генералы стараются заманить в свои ряды нашу сбитую с толку молодежь! Я смотрю на это иначе! Всем «вождям» вме­сте взятым вовсе не следовало водить моло­дежь на смерть в разные Ледяные Походы, как бы они не были красивы и героичны. Наоборот, они должны были стараться всеми силами спасти молодые силы для будущего служения родине! В октябре нас победил большевик — простолюдин, дай ему вдоволь натешиться властью и когда он успокоится, то он сам приступит к постройке разрушен­ной страны. Вот тогда мы и пригодимся Рос­сии для устройства городов, фабрик, заводов и организации новой армии».

Идеи Мирцева настолько расходились с моими взглядами, что мне показалось, что он шутит.

«Подожди Шура, а что же тогда станет с Доном, Кубанью выступившими на защи­ту русской государственности, с Украиной? По твоему нужно бросить все и бежать перед разгулявшимся русским хамом? Нет, ты ошибаешься, не бежать надо, а победить его и восстановить на Руси старый быт и про­шлые традиции».

Мирцев перебил меня и не дал мне дого­ворить до конца:

«Дорогуша, на кого же ты ополчился и кого ты собираешься побеждать? Помилуй Бог, как говорил Суворов, неужели ты со­бираешься громить русского мужика, так сказать свой собственный народ? Да где же родина? Ты собираешься в поход на росси­ян с черкесами, украинцами, татарами, ко­роче говоря, объединившись с теми народ­ностями, которых наши предки покоряли под скипетр царей российских? Где же у тебя логика и куда девался патриотизм? Нет, ты как хочешь, а я верю в российскую мощь. Она существует добрую тысячу лет, пережила татарское иго, византийскую им­перию, великую Швецию и все победы На­полеона! Поверь мне, нет в мире силе спо­собной ее уничтожить… Ни Батыю, ни Кар­лу 12-му, ни прусскому милитаризму, свя­занному с французской распущенностью не оказалось это по плечу. Наша родина с ази­атскими владениями и Кавказом слиты в единый монолит и представляет собой ог­ромный континент с внутренними морями, гор­ными цепями, по силе и богатстве которых нет равных в Европе. Подумай сам и ты увидишь, что я прав. Посмотри только, что творится сейчас вокруг нас! Генерал Скоропадский вместе с генералом Красновым обра­тились за помощью к центральным монар­хиям; генералы Деникин, Юденич, Миллер и адмирал Колчак делают ставку на союзни­ков! Скажи мне, на каком основании они могут так доверять иностранцам? Неужели они думают, что Германия, Франция, Авс­трия и Англия нуждаются в сильной и мо­гущественной России? Или ты думаешь что они будут тратить свое золото и рисковать жизнью своих солдат для того, чтобы мы спокойно могли бы вернуться в наши дома и получить обратно свои имения?

Ничего подобного. И наши бывшие враги, и союзники — все ненавидят Россию, боятся ее могущества, завидуют нашим несметным богатствам и, воспользовавшись теперь вре­менной слабостью великой страны, хотят ур­вать кусочки земли, обагренные кровью на­ших предков. Нет, если сложившиеся обсто­ятельства не позволяют мне быть с моим на­родом, то против него я не пойду ни с союз­никами, ни с врагами России Сейчас мы пе­реживаем величайшую в мире революцию, повсюду происходит брожение умов, но пройдут годы и все увидят, как Россия опра­вится и мечом возвратит все земли, отобран­ные коварным способом нашими ложными друзьями! Наша родина была, есть и будет всегда великой державой, я свято в это ве­рю!»

Цинизм его суждений возмутил меня до глубины души. Согласно его теории мы дол­жны отдать на поток и разграбление наших матерей, жен и детей красным полчищам, позорно бежать с поля битвы или еще хуже, вообще не принимать сражения и подчинить­ся красному тирану. Нет, я свою шпагу так позорно не сломаю. Я буду бороться до конца и если понадобится то и умру, но свое право на жизнь буду отстаивать.

Бабушка слушала наши разговоры, тихо вздыхала и с умилением посматривала в мою сторону, а Нина заинтересовавшись взглядами Мирцева вмешалась в наш спор:

«Скажите мне Александр Александрович, из какого учебного заведения вы поступили в Николаевское кавалерийское Училище? Мне кажется вы не из кадетского корпуса и не из гимназии?»

Шура посмотрел на меня и чуть заметно улыбнулся: «Вы угадали Нина Матвеевна, я попал в Гвардейскую Школу из Импера­торского Александровского Лицея. Разреши­те мне также поинтересоваться почему вы задали мне подобный вопрос!»

Нина покачала головой и немного подумав, ответила: «От кого угодно, но только не от лицеиста я ожидала услышать такие стран­ные рассуждения! То вы говорите, как са­мый настоящий монархист, то неожиданно становитесь на точку зрения левых социали­стов, почти большевиков! Я окончила в прошлом году в Петрограде высшие женские медицинские курсы, часто посещала студен­ческие сходки и слышала многих ораторов, но то, что мне пришлось сейчас услышать от кавалергарда, признаюсь вам, слышу впервые!»

Шура затянулся папиросой и пристально посмотрел на Нину: «Вас, дорогая медичка, должно быть удивляет, как в моей голове могут укладываться противоположные по существу политические мысли, не правда ли? Должен вам признаться, я сам иногда отказываюсь понимать самого себя. В таких случаях подсознание диктует мне слова, я начинаю говорить и сам в конце концов убе­ждаюсь в правоте своих мыслей…

«Ну господа, давайте закончим политиче­ские споры, мне кажется, мы и так успели ими надоесть многоуважаемой Ольге Димитриевне, поэтому предлагаю оставить бесплодные дебаты и пойдемте лучше гулять в городской сад. Я северянин прямо таки оча­рован вашей южной природой! Нина Матве­евна, разрешите теперь к вам обратиться без партийных предрассудков, просто как кава­лергарду и просить пойти со мною и Свято­славом вечером покушать в театре «Ночь любви», а потом, по кавалерийскому обы­чаю, давайте поужинаем в кавказском погре­бке?»

Нина согласилась и на Марининском про­спекте Шура совершенно преобразился, уха­живал за моей тетей, слегка критиковал встречных дам, называл их провинциалка­ми, и был тем жизнерадостным корнетом, ко­торого я так любил в Гвардейской Школе.

Но высказанные им только что политичес­кие взгляды не давали мне покоя. Если бы так говорил студент или какой-нибудь ад­вокат, то это было бы вполне понятно, эти люди иначе не могут говорить, но услышать подобное от кавалергарда корнета Мирцева, представителя российской аристократии — этого я понять не мог. Как истинный друг, я должен разбудить в нем патриотический по­рыв и уговорить поступить в Добровольчес­кую Армию. Моя священная обязанность помочь ему теперь выйти на путь долга, че­сти и справедливости.

© “Родимый Край” № 114 СЕНТЯБРЬ – ОКТЯБРЬ 1974 г.