РОДИМЫЙ КРАЙ — орган обще-казачьей мысли

Выхожу на улицу, уже поздно, чтобы куда-либо идти, да и слишком много было се­годня переживаний. Нужно многое обдумать. Нужно где-либо переночевать и, конечно, на­правляюсь на фабрику Петрова, где меня принимают хотя и не особенно приветливо, но все же разрешают переспать в канцеля­рии. Обо многом следует подумать. Нужно сказать, что мое приличное обмундирование я берег, и оно было упаковано на повозке с офицерскими вещами, но эта повозка, когда мы пошли на погрузку в Новороссийске, где-то «затерялась». Теперь на мне походные, давно не чищенные сапоги, брюки защитного сукна без лампас и гимнастерка без погон. Ввиду того, что я уже пару недель сплю не раздеваясь, все это приняло вид не совсем важный. К этому следует добавить, что по выходе из Новороссийска я перестал брить­ся и теперь у меня бородка с бакенбардами, не видевшие парикмахера, и значит, общий вид довольно непрезентабельный, хотя под­ходящий для отпущенного красноармейца. Однако, какую же роль я буду играть, явясь в Кубчерсовнархоз? Ворочаюсь на столе до полуночи и никакой подходящей роли не мо­гу придумать, но вдруг мелькает мысль: ведь мы же с Нефедовым были у какого-то сот­ника, слушали музыку и т.д., как же я о нем все это время совершенно забыл? Пойти к нему и по крайней мере спросить у него со­вета, ведь он местный житель. Встаю рано и отправляюсь на розыски… Улица вот эта, а вот и дом!.. кажется этот. В этот момент из того самого дома выходит человек. На нем хороший штатский костюм, шляпа, и под мышкой туго набитый портфель. Да ведь это он!.. «Здравствуйте, Василий Михайло­вич», — говорю я, загораживая ему дорогу. Хотя не сразу, но он меня узнает и мне ка­жется, что у него в глазах мелькает мысль, как бы от меня отделаться, но он подавля­ет эту мысль, и мы начинаем разговор. По­кажите-ка мне Вашу бумажку!.. Ага!.. бы­вший служащий Красной Армии!.. Да это же великолепно, это очень облегчает дело… Вот что!.. Принять Вас у себя я не могу, но у меня есть племянник в таком же положе­нии как и Вы. О нем я сейчас забочусь. Вот к нему и пойдите. Мы проходим несколько кварталов, он звонит в парадную дверь очень приличного дома. Дверь открывает очень приятная, пожилая дама, а из-за ее спины выглядывает пресимпатичная физиономия молодого человека. «Знакомьтесь!.. Это моя сестра… а это мой племянник». Наскоро он излагает дело и, обращаясь ко мне, говорит: «Давайте-ка мне Вашу бумажку, я посмот­рю, что можно еще с ней сделать. Вы оба не показывайтесь на улице, а вечерком я зай­ду. Ну до свидания!..» и он исчезает. «По­ручик Александр Сергеевич Мацнев», — ре­комендуется молодой человек. — Вот вели­колепно?!.. Значит Вы останетесь здесь и… значит… к делу. Несколько недель не мы­лись?.. Вошки есть наверное?.. Голоден как волк? Знаю по себе, всегда таким приезжал с фронта. Мама, дай пожалуйста смену мо­его белья, папины пиджак и брюки». «Но позвольте!.. Зачем же я буду Вас утруж­дать?» «И ничего не утруждаете. На улицу Вам выйти нельзя, так как и удостоверение-то Ваше у дяди, а раз останетесь у нас, зна­чит… во первых надо помыться!..» Пока я препираюсь с поручиком, приносят целый ворох белья и платья. Поручик хватает все это, берет меня за руку и тянет. «Но поз­вольте!.. Не удобно же!…» Относительно того, что делать неудобно я расскажу Вам после, когда-нибудь, неприличный анекдот, а пока!?..» И он буквально вталкивает меня в ванную комнату, кладет на стул платье и все подобное и… закрывает дверь. «Снимай­те с себя все, мы отдадим все это выстирать, почистить и погладить», — слышится уже из-за двери. Это же не поручик, а какой-то вихрь… и вместе с тем, как легко давно не мывшегося человека уговорить помыться. Через час мы сидим в комнате поручика за столом, на котором уже наставлена масса вку­сных вещей, а посередине графинчик водки. «Скажу по себе», — говорит поручик. — «Когда я приезжаю с фронта, то… целая, жареная утка — это вроде завтрака, а поэто­му не стесняйтесь, налегайте . Наливая чет­вертую рюмку, он предлагает: «Знаете!.. да­вайте выпьем на «ты», мы кажется так под­ходим друг к другу». Из поручика прямо брызжет жизнерадостность. При всяком, да­же рискованном положении готов пошутить и посмеяться. Дальнейшие наши приключе­ния показали, что мы в действительности по­дошли друг к другу. Вечером зашел дядя и сообщил, что дело наше налаживается, а по его уходе Шура сказал: «Способный у меня дядя. С начала войны оказался незаменимым работником при Войсковом Штабе; в чинах далеко не пошел, но пороху не нюхал. Те­перь тоже устроился и нас конечно устроит, я в этом не сомневаюсь. Целую неделю я ка­тался как сыр в масле: ел, пил и спал на кровати, на белых простынях — да какое же это блаженство?.. Приняли меня здесь, как самого близкого родного. Когда вспоминаю теперь, после многих-многих лет барышню, имени которой даже не знаю, и семейство Мацневых, то склоняю свою седую голову и думаю: когда предстанут они перед Престо­лом ВСЕВЫШНЕГО, то смело могут ска­зать: «Жили по заветам ТВОИМ, О ГОСПОДИ! «Возлюби своего ближнего, как самих себя».

Однажды явился дядя и вручил мне мое удостоверение, на котором уже появилась еще какая-то подпись и еще какая-то пе­чать. Шуре тоже было вручено нечто подоб­ное, и он сообщил нам, что мы оба назначены техниками в Майкоп на завод «Дубэкс-трат» (дубильных экстрактов), и как обладатели законных документов можем даже выходить в город. Не помню точно зачем, кажется, я хотел справиться о моей шинели, которая ос­талась в канцелярии Петрова, но во всяком случае я вышел в город. Иду по главной ули­це и вижу: навстречу мне катит извозчик «на резинках», а на сиденьи развалилась красочная фигура: на груди большой крас­ный бант, на рукаве и на фуражке тоже что-то красное, одна рука уперта в бок, голова откинута назад. Ну!.. Красота!.. Когда эта фигура очутилась совсем близко, у меня не­вольно вырвался крик: «Смоляков!» Фигу­ра рявкает: «Стой!». Бросает какую-то бу­мажку извозчику, в два прыжка очутился около меня и, оглянувшись направо и нале­во, говорит: «Здравия желаю Ваше Благородие!.. а где же Вы были, ребята Вас всю­ду искали, сколько раз на фабрику Петрова заходили, а в последний раз им сказали: «Был, говорят, да опять ушел!» «Да обо мне, Смоляков, после, а вот о себе расскажи­те, вид-то у Вас — во, какой важный, чем же Вы теперь заворачиваете? «А вот угадай­те?» Вижу, что комиссар, ну что же, сотен­ный?» «Хватайте выше». «Что?.. Полко­вой? «Оно самое!.. Давайте в боковую уличку отойдем, там спокойнее, я расскажу: сначала, значит, нас собрали и говорят: «Ра­збивайтесь на сотни, у нас выборное начало, так выбирайте сотенных комиссаров, а через пару дней мы вас посмотрим». Меня многие знают, да и Ваши ребята у меня, ну и все значит кричат: «Смоляков!» Через пару дней построил я ребят. Приехали, посмотре­ли, потом вызвали меня и говорят: «Ты, Смоляков, значит сотенный комиссар, наладь все как у отдельной сотни и канцелярию за­веди, а мы, дней через десять Вам генераль­ный смотр устроим, что там нужно, скажи!» Ну!.. собрался со своими близкими ребятами вечерком и говорю: С сотней то я справ­люсь, хоть, и сотенное учение произвести — могу, а вот насчет канцелярии-то ничего не знаю. Что же делать? А ребята и говорят: Ты, мол, Смоляков не сомневайся, сре­ди нас скрывается полковник, так ты его писарьком возьми, он тебе, дело и наладит. Вот это, говорю, дело, так при­ведите-ка его ко мне. Ну, привели его ко мне вечерком: Вижу человек испугался, а я, значит, с ним с глазу на глаз остался и го­ворю: «Вы, говорю, Ваше Высокоблагородие не пужайтесь, Вы мне нужны аж до краю. Наладьте мне канцелярию, если знаете кого еще из офицеров, возьмите к себе. Вы мне поможете, а я для Вас все, что смогу — сде­лаю. Ну! что же человеку делать, конечно согласился. Назначили, значит, день смотра. Я говорю ребятам: «Не подгадь!..» «Не бес­покойся, говорят, постараемся». Произвел я сотенное учение, в канцелярию они загляну­ли, а через день вызывают меня и говорят: «Смотрели мы другие сотни, а вот твоя са­мая лучшая, так вот, подумаем, может тебе полк дать? А не знаем, справишься ли?.. Ты подумай, с чего начал бы, а мы немного ос­вободимся и вызовем тебя поговорить». Я к писарям, а они говорят: «Беритесь, Смо­ляков, справишься». Окружил я канцелярию своими ребятами, чтобы и мышь чужая не проскочила, заперся с писарями, а они мне все что нужно и по строевой и по хозяйствен­ной и по канцелярской части рассказывают, а я все записываю. Вызвали меня. Ну… и на­чал я им докладывать, а они переглядыва­ются. Один зло так на меня посмотрел, гово­рит: «Ты не из офицеров будешь?» а дру­гой говорит: «Нет!.. сколько народу спроси­ли. Да ты возьми во внимание — Буденный-то кто? Вахмистр, ну и этот тоже вахмистр.» Вызвали меня через день. Организуй, гово­рят, полк, а мы присматривать будем». Ну я и организую. Если днем что непонятное встретится, так говорю — это обдумать надо, завтра скажу, а вечером с писарями погово­рю и на другой день распоряжусь как надо. Сперва говорили, что отправят нас к Буден­ному, а теперь слушок прошел, что есть у них какой-то Гай; так вот нас к этому Гаю будто бы и направят. Ну!.. до поляков-то мы дойдем, а там посмотрим, что к чему. Посту­пайте, Ваше Благородие к нам в писаря, ребята будут рады. Я от души поблагодарил, но отказался. Видно Провидение, которое всю жизнь направляло мои жизненные пу­ти, иногда даже против моей воли, уже на­правило мой путь и дальше.

Еще через день, мы длинным караваном из линеек и повозок выехали в Майкоп, так как железнодорожное сообщение еще не действовало. Самое же интересное было то, что нам была придана вооруженная конная охрана, для защиты нас от белых банд, ко­торые будто бы «пошаливали» на нашем пу­ти.

 

© “Родимый Край” №117 ИЮЛЬ – АВГУСТ 1975 г.