РОДИМЫЙ КРАЙ — орган обще-казачьей мысли

В бюллетене Л. Гв. Казачьего полка № 18 (апрель 1970 г.) бывший юнкер Новочеркас­ского училища В. В. Обухов рассказывает, что в ударные батальоны из его училища записалось 21 юнкеров.

Путешествие их на фронт было не легким, пишет дальше В. В. Обухов, но все они при­были на место назначения вместе, никого «не потеряв по дороге, только благодаря мо­лодому порыву, сильно подкрепленному лам­пасами на шароварах». Всюду, где не появ­лялись бы донские юнкера, группой или в одиночку, встречные солдаты неизменно по­чтительно спешили дать им дорогу.

До фронтовой полосы донские юнкера до­брались как раз тогда, когда немцы прорва­ли фронт в нескольких местах. Распоряже­нием соответствующего штаба они были на­правлены в маленький галицийский городок Снятынь. покинутый жителями. Оставался лишь местный госпиталь, обслуживаемый молодыми, из хороших семей, католически­ми сестрами.

Юнкера были прикомандированы к пехот­ному полку, расквартированному в Снятыне. Через два дня туда же прибыли 22 юнкера-ударника Киевского Алексеевского инженер­ного училища. Все они были старшого курса. По возврату они значительно старше казаков средний возраст которых 17-­19 лет. И донцы и алексеевцы были разме­щены вместе в большом недостроенном до­ме, но в разных его сторонах.

Состав полка был своеобразен. Небольшая его часть была обыкновенными деревенски­ми ребятами, а большая часть была бывшие каторжане и уголовники, отбывшие сроки наказания в сибирских тюрьмах. Все эти профессиональные воры и убийцы думали больше об удобном устройстве своей жизни, чем о роли «спасителей отечества». Все они были вооружены ножами, а некоторые и револьверами. Офицеров в полку было чело­век 80, из них только 5-6 кадровых, а ос­тальные — юные прапорщики, прибывшие прямо из училищ.

В Снятыне новые ударники ждали назна­чения. Вскоре пошли тревожные слухи, сол­даты митинговали, чем то были недовольны, чего то требовали. Или просто не хотели идти на фронт, но все повышали свои тре­бования. Офицеры не чувствовали себя в безопасности. Командир полка распорядился, чтобы офицеры не выходили бы в город без револьверов, а после захода солнца не выхо­дили бы в одиночку. Это же рекомендова­лось и юнкерам.

Юнкера-киевляне вообще никуда не вы­ходили и старались, чтобы их видели как можно меньше. В одиночку не ходили даже днем.

Зато донские юнкера, как раз по вечерам ходили на часок, другой в госпиталь, к сес­трам-монашкам — поболтать. Чтобы добра­ться до госпиталя и обратно, нужно было пройти кварталов восемь, по городу, переполненному солдатами и без уличного освещения. Но донцы умышленно ходили в одиночку. Приходилось проходить им через группы не­доброжелательно настроенных солдат, но со стороны последних никогда не было ни ма­лейший попытки затронуть юнкеров. Нао­борот, как только они слышали звон боль­ших казенных шпор донских юнкеров, го­лоса солдат утихали и они почтительно да­вали дорогу.

В этом запасном полку было до 16 тысяч человек, расположеных не только в Снятыне, но и в ближайших селах. Через эти села на фронт проходил один из финляндских полков, в котором служил сын командира запасного полка, который проходя через рас­положения полка, хотел навестить своего от­ца, но по дороге был задержан его солдатами и жестоко избит.

Настало тревожное время. Командир пол­ка распорядился держать юнкеров в боевой готовности и на ночь выставлять наружного часового, исключительно из «казачьих юн­керов». Юнкерам потихоньку выдали бо­евые патроны и командир полка просил их, в случае надобности поддержать порядок и дисциплину.

В один из дней, у городской ратуши стали собираться толпы солдат на митинг, донские юнкера получили приказание его разогнать. «Алексеевцам было приказано на улицу не показываться, сидеть тихо в казарме и прид­ти на помощь донцам только «в случае не­обходимости». Такое распоряжение было киевлянам по душе, так как судя по их нас­троениям, они не склонны были вмешиваться в дела «непосредственно к ним не относящи­еся». И, вероятно, если бы им было бы при­казано выступить, то они этого приказания бы не выполнили.

По приказу своего портупей-юнкера донцы быстро выстроились и в колонне по три дви­нулись к площади, как боевая часть.

«Но какая часть! — пишет дальше В. В. Обухов — Какое сердце не порадовалось бы при виде этой горсточки людей, движимой одним духом, одной волей, одним желанием. На них была боевая амуниция — наполнен­ные патронташи боевыми патронами, пояса, портупеи, все свеженькое, хорошо пригнан­ное, портупеи одинакового коричневого цве­та, сбоку казачьи шашки, на сапогах боль­шие казенные, громко звенящие шпоры, за плечами короткие кавалерийские винтовки. Лица молодые, почти детские, но полные решимости. Взгляд гордый, орлиный. Им никакой противник не страшен — они каза­ки, дети вольного Дона, хранители правого дела, защитники порядка. Красные лампасы на их синих шароварах дают им силу и уве­ренность, а на противника наводят страх и смятение. У кого же хватить дерзости их затронуть?

Вот они подходят к площади, она вся за­пружена людьми. Там тысячи солдат, лица которых обращены к ратуше, где на балконе стоит «оратель» и что-то говорит. Речь его принимается с одобрением. Горсть донских юнкеров приближается к толпе, которая уже слышит звон больших шпор и команду пор­тупей-юнкера «Раз, два…» Юнкера идут как боевая машина, которая должна смести все, что может задержать ее движение. И вот происходит нечто, что постороннему зри­телю может показаться необъяснимым и не­понятным. Людская стена начинает раздви­гаться, проход в ней все расширяется. «Ора­тель» на балконе поспешно исчезает. Бук­вально через несколько минут на площади — никого, кроме донских юнкеров… Бунт кон­чен…»

«Юнкера заняли ратушу и выставили ча­совых у всех ея выходов, а через полчаса в такой же колонне по три, под звуки зали­хватской донской песни, звонко отбивая шаг, вернулись в свою казарму, где их встретили юнкера алексеевцы, вид у которых стал не­сравненно бодрее».

Через 2-3 дня донские юнкера были пе­редвинуты ближе к фронту и были прико­мандированы к 7-ому Белорусскому гусар­скому полку, где в 3-ем эскадроне служил донской казак поручик Г.М. Гринев. Потом полк был продвинут к границе с Румынией на реку Прут. На фронт в это время спеши­ла какая-то батарея, но она не могла быстро продвигаться, так как вся дорога была за­пружена солдатами бегущими с фронта. Нужно было очистить дорогу. И опять, как в Снятыне, посылают новочеркасских юнке­ров, но уже в конном строю, хотя и на «не­привычных» седлах. Достаточно было их появления в казачьих фуражках, в шарова­рах с лампасами и нескольких грозных окри­ков, чтобы движение пришло в порядок и дорога стала проходимой для артиллерии.

После этой «работы» донских юнкеров отправили в донской казачий дивизионный обоз 2-го разряда, куда через несколько дней пришел приказ отправить юнкеров обратно в Новочеркасск для окончания Училища.

В. В. Обухов, побывавший с группой дон. юнкеров в двух операциях по наведению по­рядка во фронтовых не казачьих частях, теперь, на склоне лет задает себе вопрос: почему же не послали на дорогу возмужа­лых и хорошо дисциплинированных гусар Белорусского полка, а послали донских юн­керов — молокососов? И сам, отвечая на этот вопрос, пишет: «Надо полагать просто потому, чтобы все видели, что только казаки могут навести порядок и что с ними побоится вступать в споры и пререкания любой де­зертир…»

_________

К 10 июню в Дунаевцах находился неготовый к бою контингент волонтеров примерно на два батальона около 3000 человек, но люди были без амуниции, без сапог, не было обоза. В их числе было около 500 казаков разных каз. Войск из не военнообязанных или вышедших из госпиталя после ранения.

В Ермолинце, формировались 2-ой и 3-ий батальоны, общей численность до 3000, с таким же количеством казаков всех каз. Войск, что и в Дунаевцах, но люди находи­лись в том же положении, так как армейские комитеты тормозили и задерживали выдачу им снаряжения и обмундирования

Однако, когда немцы повели наступление, волонтеры и в Дунаевцах и в Ермолине не захотели сидеть в тылу и к ген. Корнилову в Ставку и к Временному правительству поле­тели их просьбы отправить их на фронт.

Из этих двух групп, из людей наиболее экипированных, был образован 1-ый Удар­ный Революционный полк в составе двух батальонов, команды разведчиков, пулемет­ной команды и команды связи. Командиром полка был назначен подполк. В. Монакин, а его помощником подполк. Шинкаренко, ко­торый хотел 3-им батальоном включить юн­керский батальон, но ему в этом было отка­зано.

К этому времени в Черновицы прибыл 1-ый Омский Ударный батальон, имевший не мало казаков сибирских Войск, который был включен 3-им батальоном в 1-ый Ударн. Ре­волюционный полк.

10 авг. полк выступил на позиции в район Сбруча, где был включен в состав 7-го Си­бирского корпуса.

К этому времени на фронте наступило за­тишье, с поисками разведчиков, с окопными работами, со всем тем безцветным и тяже­лым, что становилось особенно тягостным в болезненной атмосфере гибели русской ар­мии.

Соседние части на полк смотрели враждеб­но. Сознательные шкурники в солдатской форме, с нескрываемым неудовольствием смотрели на полк, не собиравшийся на ми­тинги и не выходивший на братания с вра­гами. Иногда соседние части арестовывали ударников, попавших на их участки. В таких случаях особенно плохо приходилось каза­кам, когда это узнавали. В этой тяжелой об­становке полк продолжал выполнять свой долг. Его разведчики производили поиски по всему фронту армии, а немцы, зная удар­ников, на их участке держали ухо востро и не пытались говорить о перемирии или о братании

30 авг. на позициях у Язытиска полк дол­жен был еще по распоряжению ген. Корни­лова «прощупать противника и выравнять фронт». Раним утром, полк, почти без ар­тиллерийской подготовки пошел на штурм немецких позиций, но когда он подошел к проволочным заграждениям немцев под их артиллерийским и пулеметным огнем, со­седние русские части, и справа и слева, как бы на помощь немцам открыли по ударни­кам пулеметный огонь. Понеся громадные потери от немецкого и русского огня удар­ники вернулись в свои окопы. Немцы, види­мо из уважения к своим противникам, видя в них настоящих войнов в это время даже прекратили свою стрельбу. В этом бою полк потерял до 40 % своего состава, в нем участ­вовала даже нестроевая рота, так как ея люди не хотели остаться сзади, когда полк пошел в атаку. Был ранен в руку и полк. Монакин, но остался на позиции, продолжая командовать полком.

Мечтой командиров ударных батальонов было свести их в полки, бригады, дивизии, чтобы образовать ударный сильный кулак, способный к самостоятельным операциям на значительном участке и столь необходимый неустойчивому фронту. Кое какие шаги в этом направлении были сделаны, в II армии образовались ударные группы войск со зна­чительным количеством казаков, под коман­дой донского казака полк. Плешакова. Но ген. Корнилов, как Верховный Главноко­мандующий, запретил сводить в крупные соединения ударные батальоны и разрешил оставить лишь два полка: Корниловский и 1-ый Ударный. Остальные батальоны, как «возбудители» боевого порыва у развали­вавшегося фронта, были распределены по дивизиям, где не было своих ударных батальонов.

К началу «мятежа» ген. Корнилова толь­ко на трех фронтах, Северном, Западном и Юго-Западном было 40 ударных батальонов, которые собранные в кулак представляли бы грозную силу, как против внешних, так и внутренних врагов. Однако, как пишет Мо­накин в «Дон. Волне» — «Ген. Корнилов в решительный час 27 авг. 1917 г. не вспомнил про эти 40 батальонов, и этим поставил их в тупик».

Некоторые из батальонов, по инициативе их командиров были намерены присоеди­ниться к корпусу ген. Крымова шедшему на Петроград, но… его «самоубийство» тоже поставило их в тупик.

Подполк. Монакин в своих воспоминаниях писал: «Если бы нас (ударников — А.П.) собрали бы, я уверен, что мы, как один человек, двинулись бы с красно-черными зна­менами для спасения Родины и революции, разогнали бы петроградский Совет и большевицкий штаб, и установили бы твердую власть и дали бы опору тому, кто мог еще спасти армию и страну».

Ударные батальоны в этот период были чрезвычайно сильны своей сплоченностью и дисциплиной и абсолютно не боялись большевицкой агитации. Но они были слишком разбросаны и с большим трудом поддержи­вали связь хотя бы с соседними батальонами. Они тянулись друг к другу — об этом свидетельствует тот факт, что батальоны, сфор­мированные на Кавказском фронте, просили их направить на германский фронт, в рас­поряжение ген. Корнилова.

В сентябре, в солдатской массе, под влия­нии большевицкой пропаганды, все ударни­ки получили кличку «корниловцев» и вра­жда к ним проявилась настолько, что солда­ты 2-го Финляндского полка стреляли из пулеметов из своих окопов по разведчикам 1-го ударного полка, дабы помешать им про­извести разведку. Примерно такое же поло­жение было и на всех других фронтах.

Развал армии после корниловского «мяте­жа» усилился. Ударные части, не имея не только пополнения, но и поддержки (сол­датская масса была против) несли тяжелые потери, как в борьбе против немцев, так и против большевиков. Это и другие причины нанесли ущерб самой идее образования удар­ных частей.

Когда шла борьба десятка казачьих сотен ген. Краснова под Петроградом, взоры всех, кто вел борьбу с большевиками или делал вид что ее ведет, обратились в Могилев в ставку Верховного Главнокомандующего. Всем казалось что там власть и сила. Ген. Духонин, после бегства Керенского из Гат­чины, стремясь создать хотя бы иллюзию какой-то силы, стал собирать в Могилев ударные батальоны. Собирались туда и они сами.

4 ноября, Монакин получил лаконическую телеграмму из штаба 7-ой армии: «1-ый Ударный Революционный полк назначен на охрану Ставки. Немедленно донесите время и место посадки и расчет эшелонов для от­правки в Могилев».

К этому времени Омский ударный бата­льон был выделен из 1-го Удар. полка и передан Корниловскому полку, и в 1-ом пол­ку оставались лишь немногочисленные 2-ой и 3-ий батальоны с разными командами. 6 ноября полк двумя эшелонами выехал в Мо­гилев.

В это время Северный и Западный фрон­ты, отказавшись признавать верховным Главнокомандующим ген. Духонина призна­ли таковым прапорщика Крыленко, который в данное время находился где то около Двинска, и пытался заключить от своего имени, за всю русскую армию, мир с Германии на формуле «без аннексии и контрибуции». Немцы не пожелали говорить с прапорщи­ком и потребовали, чтобы от русской армии говорил бы ея верховный Главнокомандую­щий. Ген. Духонин от этого отказался, нес­мотря на приказ председателя Совнаркома Ленина.

Юго-Западный, Румынский и Кавказский фронты сохраняли еще спокойствие, их ко­митеты, хотя еще не перешагнули за грань большевизма, но быстро к этому шли.

4 ноября Монакин получил распоряжение ген. Духонина: 3-ий батальон оставить в Проскурове и прибыть в Могилев только с двумя батальонами.

Люди, окружавшие ген. Духонина в Став­ке, не только не помогали ему в тяжелые моменты, но как крысы тонущего корабля, старались сбежать. И первым это сделал ближайший помощник Духонина — ген. Дитерихс, сложивший с себя обязанности гене­рал-квартирмейстера Штаба Верх. Главно­командующего. Оставаясь при Ставке, он плохо влиял на ген. Духонина, утверждая, что в данный момент борьба с большевиками безполезна. По свидетельству полк. Монакина в «Дон. Волне», ген. Дитерихс, высоко образованный и талантливейший генерал Русской армии, вместо того, чтобы поддер­жать ген. Духонина, твердил ему, что «вы­хода нет», что волна большевизма неизбеж­на, как стихия, что бороться с ней — «это лишь увеличить число жертв, что она, как пламя распространится, чтобы спалить все, что ей препятствует и дальше не имея пи­щи для пожара, она сама потухнет, и только тогда, но не раньше, тем, кто уцелеет, можно будет начать работу по восстановлению раз­рушенного». Такого же мнения были и по­мощник ген. Духонина по гражданской части Вырубов и председатель армейского Коми­тета шт. кап. Перекрестов. Двойную роль в Ставке играл начальник гарнизона ген. Бонч-Бруевич.

В Ставке над проектом организации «Рус­ской народной армии» работал ген. Вран­гель, основой которой должны быть ударные батальоны, но во главе ея, по его проекту должен был стать штатский человек — Вы­рубов.

Громадное большинство офицеров в Ставке избегало какого бы то ни было участия в политике. Был в Могилеве Астраханский казачий полк, но начальник гарнизона, ген. Бонч-Бруевич распорядился вывести его из города и разместить в нескольких верстах от него. В Могилеве оставался только Георги­евский батальон, в котором две роты были из старых гергиевцев, а две другие из мо­лодых, явно большевицки настроенных. В Могилеве же находился и центральный ко­митет по формированию ударных батальо­нов.

 

© “Родимый Край” № 109 НОЯБРЬ ДЕКАБРЬ 1973 г.