Мой контракт с Главной Горной Дирекцией Западной Французской Африки проходил, в общем, вполне удачно. Был уже 1935 год. Когда после минувшего периода дождей, проведенного, как всегда, над отчетностями в Дакаре, мне надлежало вернуться в Верхнюю Вольта, Малявуа дал мне особую задачу: проехать весь Слоновый Берег в камионетке и, по пути, осмотреть одно место: его горные породы интриговали геологов своим происхождением и, главное, положением в общей стратиграфии Западной Африки.
Камионетку я получил с довольно-большими затруднениями в Горном отделении Слонового Берега: его начальство боялось за машину и, между прочим, за меня самого, так-как я решил ехать по только-что проложенной автомобильной дороге Абиджан—Адзопе. Так-как оффициального открытия этой дороги еще не произошло, меня заставили подписать какую-то, несерьезную по-моему, бумажку, где, я признавался юридически, что еду по этой новой дороге «на свой собственный риск и страх».
Совершенно благополучно я добрался в камионетке до поста Бондуку; с администратором его мы были уже знакомы по Верхней Вольте. Он помог мне выполнить задание Малявуа, дав мне нужных людей для моей экспертизы в деревне Занзан, а потом представил для моего дальнейшего следования в Буна наряд носильщиков и гамак.
Я отпустил камионетку в Абиджан и пошел пешком на север через военный пост Буна. Пути было приблизительно на неделю, но идти было не трудно благодаря прекрасной погоде и некоторым особенностям страны, которых я дотоле не знал. Постепенно участок приобретал знакомый характер равнин Леби, с их плоскими крышами селений туземцев, полуголыми или совсем голыми жителями, приветствовавшими европейца особым римским жестом. Но в первом-же лагере, где я остановился на ночь, произошла небольшая неприятность. К счастью, все обошлось благополучно.
Ожидая вечером обед в приведенном для меня в блестящий вид лагере, я сидел в кресле и, при свете дорожного фонаря-лампы, читал недавно-полученные газеты. На мне были легкие полотняные брюки. Я блаженствовал, потягивая виски и размышлял о только-что прочитанном, как вдруг почувствовал что-то около щиколотки, оттягивавшее штанину книзу… Помня заветы Гриньона и опытных туземных охотников хранить полное спокойствие в подобных случаях, я очень осторожно приподнялся на месте и посмотрел вниз. На правой моей ноге, устроившись на чулке, на самой щиколотке, медленно шевелился громадный черный скорпион. По его движениям понятно, что скорпион не знает, куда ему следует ползти дальше: под штаниной или поверх нее… Скорпион — очень опасный. Под рукой ничего кроме газеты нет. Быстро соображаю. К счастью, скорпион предпочитает более гладкую, чем чулок материю панталон. Он перебирается с чулка на штанину и там застывает в нерешительности…
Тогда я очень медленно приподнимаюсь и, собравшись с духом, изо всей силы, резко дергаю ногой в сторону. Я слышу, как скорпион, шлепается о стену лагеря. Дальше — его казнь моим молотком и из любопытства — его измерение. Результат: двадцать один сантиметр до кончика хвоста! А укол — смертельный, когда далеко до доктора!
В Буна я познакомился с его начальником — капитаном Вирэй. О нем мне много восторженного говорил Болгарский, имевший с ним дело во время своих работ в очень трудной при — либертской зоне. Вирэй, по оставленному впечатлению, показался мне блестящим офицером, которому была уготовлена большая будущность вне колониальной службы.
А дальше, в Кампти, я смог повидать одного из любимых мной «Святых Отцов» — отца Галланд. Лет шесть тому назад я знал его худым, нервным, суетливым «братом», начинавшим свою миссионерскую деятельность в деревне Бомон. Место было выбрано очень неудачно, так-как рядом оказался один из самых фанатических центров деятельности идолопоклонников Леби. «Белые Отцы» благоразумно бросили свое начинание и начали устраиваться около военного поста Кампти, в том-же Леби. Теперь у них была собственными руками выстроенная церковь, ряд жилых помещений, школа для детей туземцев. Дела миссии развивались медленно, с большим трудом, но успех все же был налицо.
Миссионеров Леби я считал чуть ли не святыми, по-настоящему, отцами: они начинали и творили сами все, своими руками, без денег. Прибыв к месту служения, они сразу же принимались за изучение туземных языков, разведение огородов, обучение детей грамоте и основам христианизма, строительностью и т. д. Они не стеснялись своей бедности, держали себя всегда достойно, бодро и ласково.
За истекшие годы «брат» Галланд возмужал и стал «отцом» Галланд. Его темные глаза, живые и умные, черная жидкая бородка, худощавое лицо не изменились. Остались в нем прежняя энергия и доброта.
Он вкратце рассказал мне о большом успехе отца Лесурд, бывшем офицере артиллеристе в войну 1914 г. В стране племени Дагари дела его мисси шли на редкость удачно. Но и сам человек, то-есть отец Лесурд, был незаурядным по уму. Отец Ферраж, самый мой старый знакомый по Леби, «сдавал»: его миссионерскую деятельность, начатую им еще в героические времена, трудно теперь было определить точно в смысле ее давности.
Меня порадовал еще отец Надаль, совершенно — изумительный фотограф-художник. Его работы в области этнографии: снимки разных типов и племен туземцев, их украшений, татуировок, сцен из их быта, фетишей и пр. могли заинтересовать любую группу и художников.
Отец Галланд во всех отраслях миссионерской деятельности продолжал принимать живейшее участие. И только в разговоре с глазу на глаз он признался, как трудно им — миссионерам в Леби: все матерьяльное дается им физически — тяжело, но без затруднений, будь ли то постройка помещений или разбивка огорода и уход за ним, но вот среда, ее ум, мысли, верования остаются недоступными влиянию европейцев. Фетишизм, опирающийся на черную магию, прочно держит массу в своих руках. Порою приобщение черных к европейскому мышлению и началам христианизма идет как будто успешно и вдруг, казалось бы ни с того ни с сего, усилия, терпеливые объяснения, ласки проваливаются сразу… Миссионер оказывается один перед упавшей завесой фетишизма. Тогда даже приходят сомнения в собственных силах и мысль: стоит ли эти силы расходовать впустую?
Отец Галанд называет пример: в их миссии как-то появился чудный и тихий мальчик. Его — за деньги — миссионеры увезли к себе в Кампти: он оказался тяжело-больным сонной болезнью. Медицинская разведка открыла его в одной из отдаленных деревушек, в неимоверной глуши. Родители отдали мальчика без особенного сопротивления «белым», которые обещали заниматься им и лечить, подкрепив обещание небольшой суммой кредитных билетов. Мальчик от правильного питания и надлежащего лечения, стал заметно поправляться и набираться сил. Но Е толпе сверстников другие дети всегда как-то отстраняли его от общих игр. Мальчик от этого безусловно страдал, но ничем никогда не выдавал своих переживаний. И вот один крепкий и более взрослый мальчишка-леби начал приставать к нему все больше и больше, а потом просто стал бить его… Тут отец Галланд подоспел во-время. Схватив бившего за руки, он спрашивает его: как ты смеешь бить этого мальчика? Ведь он даже и не защищается! Ты — такой здоровый и сильный в сравнении с ним! И тебе не стыдно I Чем он так провинился, что ты даже забыл все, чему я учил и учу вас всех в стенах школы нашей миссии?».
На это здоровяк спокойно ответил: «Отец, не занимайся им: он, ведь, больной и слишком слабый!..» Этим была высказана одна из основных мыслей подсознательной психологии леби: жить имеет право только сильный. Поэтому вся раса была сильная, без странностей и аномалий. Когда же рождался ребенок с заметными недостатками телосложения, он неожиданно и быстро исчезал, когда и как — это ускользало и от матери, и от всех близких…
Драчуна-мальчугана пришлось удалить, а маленький леби — больной сонной болезнью был вылечен В такой обстановке миссионерам приходилось бороться и перерабатывать жизненные устои леби, храня спокойствие, собственный ум и необыкновенную доброту сердца.
Много позже, в самый разгар моей работы в Леби, я получил телеграмму от Малявуа. В ней он приказывал мне организовать встречу с мистэром Дженнер, директором Горного Бюро Золотого Берега, которого Малявуа пригласил в нашу колонию. Мы втроем должны были осмотреть наиболее типичные и уже изученные мною участки и общими силами установить принципы согласованности нашей геологии и геологии Золотого Берега. Поручение Малявуа требовало от меня вдумчивого и детального составления плана работ на местности, программы нашего совместного передвижения по стране в течении двух-трех недель, конечно, организации мелочей хозяйственного характера. Все это прошло хорошо и легко, благодаря тому, что в Леби на постах были такие чудные люди, как Венсан-Долор, Галле и де-Брюшар. Однако, Малявуа продолжал чудачить и здесь.
Встреча с мистером Дженнер была назначена в деревне Дапола, связанной автомобильной дорогой с Гауа. От Дапола до границы Золотого Берега, то-есть до реки Черная Вольта, было всего около одного километра.
Мы с Малявуа прибыли в Дапола заблаговременно и сейчас-же отправились пешком к реке, где должен был появиться мистер Дженнер. Придя к реке, очень близорукий Малявуа заметил на противоположном — английском берегу какое-то светлое пятно. Он принял его за обнажение горной породы и во чтобы то ни стало захотел узнать, что это за порода. Я сказал Малявуа, что светлое пятно — это просто груда раковин речных устриц, но он захотел установить точно сам что это такое. Тогда я крикнул лодочнику, поджидавшем}’ тут с пирогой мистэра Дженнера, подойти к нам, но Малявуа решил итти вброд. А, так-как он был небольшого роста, то вода вскоре же дошла ему до подбородка. Я злился молча на него за его каприз, тем более, что он звал меня с собой. Мне пришлось, не слушая его, вызвать с берега двух сильных рослых парней, чтобы переправиться на их плечах через реку. Из этого ничего не вышло: река была довольно глубока и мы не смогли добраться даже до середины ее. Но оттуда стало совершенно ясно, что светлое пятно заинтересовавшее Малявуа было, действительно, кучей раковин устриц. В результате мы вернулись и вышли на берег промокшими до шеи: одежды мы не снимали, пытаясь перейти Черную Вольта вброд. Тем не менее Малявуа был в восторге и вовсе не потому, что мы в реке не встретились с крокодилом или гиппопотамом, а потому, что мистэр Дженнер убедится сам, как самоотверженно работают французские геологи… Ведь, они видите сами, не задумываясь идут в воду, если того требует их работа! Я посылал Малявуа, крепко сжав зубы и, конечно, про себя, целый ряд ругательств одно другого хуже: в этой фантазии моего любимого директора, помимо промокшей одежды, в кармане пропала пачка английских папирос и коробка спичек, подмок бумажник, пачка денег и пр. Сам-то Малявуа не курил!
В это время на противоположном берегу реки появился мистэр Дженнер. «О!».. изумился он, подходя к нам: «Вы, может быть, перевернулись с пирогой?..» Малявуа стал немного застенчиво объяснять ему, как «доблестно работают его геологи», но Дженнер не заинтересовался подробностями и с участием поглядывал на нашу промокшую одежду… Мне было довольно — досадно.
Потом начались наши поездки, экспертизы на местности, споры, соглашения. Это выходило неожиданно — важно, серьезно и прочно. Но вне области нашей науки, все остальное шло своим обыкновенным колониальным порядком, основанном на радушии, простоте и гостеприимстве.
В Диебугу, начальник поста — милейший Галле устроил обед в нашу честь. Кроме нас и Венсан-Долор, на обед были еще приглашены маленький веселый доктор Ковэн и его жена, из Гауа. Уже за столом, перед самым началом еды, доктор пустил «в круговую» тюбик с пилюлями хинина. Когда тюбик дошел до меня, я, заинтересовавшись темным цветом пилюль, посмотрел на одну из них против света лампы: она оказалась темно-синей. Я вопросительно взглянул на Ковэн, но тот успел шепнуть мне: «Не подводите меня. Мои пилюли — для развлечения. Завтра утром кое-кому будет весело, но это – настоящий хинин для контроля работы почек, а вам вот обыкновенный». Я понял в чем дело, другие же присутствующие, за оживленным разговором, не заметили ничего и приняли их.
Рано утром за кофе я спросил Малявуа понравился ли ему Галле и его друзья. Малявуа съежился, поскрипел зубами и процедил: «О, да, все они приятные и очень веселые, только доктор… свинья!..» Я улыбнулся и не настаивал, а Малявуа вспыхнул и запнулся… В это время Дженнер, ненормально-долго простоявший у большого куста, в отдалении от нашего дома, не спеша подходил к нам. Обменявшись утренними приветствиями, мы продолжали пить кофе. Я не удержался и с полным равнодушием в голосе, рискнул осведомиться об общем его самочувствии после вчерашнего обеда у Галле. Англичанин слегка меланхолично улыбнулся: «Я чувствую себя хорошо, ответил он: но я очень удивился, что у вас тут какой-то особенный хинин… синий да, совсем синий!..» И Дженнер, как маленький мальчик, рассмеялся и продолжал смеяться от души.
Этот забавный случай невольно отразился на наших отношениях с мистэром Дженнер: мы продолжали поездку, как старые большие друзья, и Малявуа, видимо, был в восторге. Все мои объяснения на местности, за исключением некоторых спорных примеров и доказательств, были приняты. Этим устанавливалась прочно картографическая связь геологии Верхней Вольта с геологией Золотого Берега, а отсюда являлась возможность, путем параллелизма, уточнить многие данные и соседних колоний. Наша совместная поездка была в конечном результате очень полезна.
Окончив осмотр заснятой мною территории Верхней Вольта, мы отвезли мистэра Дженнер в ближайший английский пост. Там мне пришлось отдать должное организации и комфорту англичан: лагерь их поста, а пост был не больше, чем соседний Диебугу, оказался, пожалуй, более благоустроенным, чем любой отель Уагадугу и даже Бобо-Дьюляссо! Зато в отношении дорог англичане могли многому поучиться у французской администрации.
Малявуа оставался со мною еще некоторое время и каждый день происходило какое-нибудь очередное чудачество с его стороны: или небрежность в одежде и в сношениях с местной администрацией; или совершенно — комические промахи при стрельбе из карабина, наконец, необъяснимая ненависть ко всем деревенским петухам. Так однажды мы утром буквально наскочили в автомобиле на стадо коба. Вожак, громадный и мощный, остался на самой дороге. Я передал свой заряженный карабин Малявуа, предлагая ему выстрел. После долгого прицеливания мой директор выстрелил, но зверь, до которого было метров 50 и не шевельнулся. Малявуа выстрелил снова и опять промахнулся. Зато в другом месте, из двухстволки, он уложил буквально в упор большую дрофу. Она была метрах в пяти от автомобиля. Малявуа обрадовался своему удачному выстрелу, как маленький ребенок, и потом до вечера переживал его. А от казни негритянских петухов, которые мешали ему спать, мне пришлось несколько раз удерживать его в деревнях, так-как он готов был перестрелять сам их из двухстволки. Хуже было с Администрацией и мне приходилось отчитываться перед нею из-за промахов моего начальства. Например, когда он уезжал от меня, он купил в Бобо бутылку хорошего шампанского и тут же возвращавшемуся обратно черному шоферу поручил передать ее, с благодарностью на словах, администратору недавно принявшему нас у себя в посту. «Не делайте этого», рискнул я посоветовать Малявуа: «администратор очень щепетилен и обидится. Лучше напишите ему на клочке бумаги две-три простых фразы благодарности». Но директор сделал по своему, а недели две спустя, за обедом, администратор на моих глазах умышленно подарил своему повару бутылку шампанского, полученную от Малявуа… Гостеприимство, взаимное уважение и вежливость бережливо поддерживались даже в самых заброшенных уголках прежней Французской Африки!
Оставшись снова один, я вернулся в Леби, чтобы встретиться там, но на территории военного округа Буна, с одним моим сослуживцем-французом и вместе с ним связать картографически наши участки. Мы эту задачу выполнили довольно — быстро и сравнительно легко.
В Буна военные, для продолжения моих работ в пределах колонии Слоновый Берег, дали мне в помощь, вместо обычного солдата-конвоира, помощника туземного начальника кантона. Это был разбитной и здоровенный мужчина. Я поручил ему заниматься моими носильщиками, подготовкой ночлега и сношениями с деревенским начальством. На второй — третий день пути я заметил, что за ним от деревни до деревни следовали два незнакомых мне леби. У каждого из них висело в руках по большой связке кур. Заинтересовавшись подобным явлением, я с большим трудом дознался, что этот прикомандированный ко мне представитель Буна в каждой деревне нашего следования требует несколько кур и, не заплатив за них, отсылает тайком от меня с особым посыльным в Буна. Я сделал замечание этому «сборщику податей от имени белого начальства», но оно сразу не дошло до его разума. Тогда в одной из деревень я потребовал вернуть на моих глазах местным жителям только-что набранных десятка два кур, а самого представителя Буна выгнал вон, дав ему соответствующее письмо для капитана поста. Не знаю, как было принято мое письмо военными, но я не мог допустить что-бы за моей спиной и от моего имени происходил самый наглый способ наживы на спине голых леби! И раньше я поступал точно так-же. Благодаря этому я не помню ни одной жалобы на меня за всю мою карьеру, так или иначе связанную с какими-нибудь денежными неприятностями. Но новый мой переводчик, сменивший Дьюби Хиен, явно не одобрял меня. Это был недавно уволенный в резерв сержант, подтянутый, дисциплинированный, достаточно хорошо справлявшийся со своими обязанностями переводчика и оруженосца. Идя за мною, он любил вспоминать годы действительной службы и часто приговаривал: «Мы колониальные люди»… и тут же расхваливал прежнюю жизнь, когда военные получали все необходимое от местного населения даром, в изобилии и без пререканий. Он даже пробовал укорять меня за то, что я слишком добрый с леби, слишком церемонюсь с ними, а они этого не заслуживают, как и все «дикие». Я ему быстро закрыл рот, объявив, что у меня полагается платить за все туземцам. Бедный! Мой сержант, казалось, остался совершенно разочарованным моей системой сношений с леби.
Позже, на нескольких примерах, он увидел сам, что прежние колониальные приемы устарели, а применение их в Леби бывало просто даже опасно. И незаметно для себя самого он начал проповедывать справедливость, даже в сношениях с «дикими», как он высокомерно называл своих же сородичей леби. Я сумел доказать ему. что военная служба бесспорно расширяет кругозор простого человека, не видевшего дотоле ничего кроме своей деревни и окрестных зарослей, но она не делает его обязательно более умным, чем его сородичи не отбывшие воинской повинности.
Согласившись со мною, он подтвердил сам мои заключения анекдотическим эпизодом, происшедшим не так давно в одном из военных постов Леби. В день Нового Года к капитану, командовавшему ротой, пришел только-что отбывший свою службу солдат. Одет он был по уставному, хотя и босиком; почему-то, видимо для сугубой важности, он напялил очки, но без стекол, а одну только оправу, да еще ослепительно-белого цвета. Он надменно растолкал собравшуюся во дворе толпу жителей и направился прямо в бюро капитана. Однако на лестнице он был задержан ординарцем капитана, не пожелавшим пропустить его без предварительного доклада. Тогда пришедший солдат вступил с ординарцем в спор. На шум их ругни капитан вышел из своей комнаты и спросил в чем дело. Ординарен ответил, что старослуживый хочет во что-бы то ни стало поговорить с капитаном. Тогда капитан обратился к пришедшему: «Что ты хочешь?» Тот стал смирно и с достоинством громко произнес: «Мама и я ди Папа и я контэ! Бонзур, мон капитэн!..» «Что-о-о?» переспросил капитан, ничего не поняв в этой галиматье. Стрелок повторил ее снова. Капитан подумал и сказал ординарцу: «Выйди-ка с ним на двор и там пусть кто-нибудь объяснит тебе чего он хочет от меня». Но на дворе визитер отказался объясняться с кем-бы то ни было. Он даже разозлился и бросил толпе, ожидавшей появления капитана, чтобы поздравить его с Новым Годом: «Этот дурак», указал он на ординарца, «даже не понял что я передаю капитану пожелания к празднику от моих родных и от себя самого!» С совершенно-глупой и высокомерной физиономией он стал протискиваться к выходу из поста. На хохот толпы солдат с презрением обиженно произнес: «Банд де сонаси!…» В своих белых очках без стекол он несколько раз с возмущением обернулся на гоготавшую группу жителей и кому-то погрозил кулаком. Тут к нему подошло два молодых солдата возвращавшихся в казармы поста. Поздоровавшись, они спросили его зачем он приходил на пост. Стрелок-леби моментально принял очень важный вид и ответил, что ему захотелось поговорить с капитаном; тот, мол, принял его и они очень хорошо поговорили с глазу на глаз!
Я работал снова в глухом горном участке между Батье и Кампти, где повсюду натыкался на следы работ леби по золоту, когда неожиданно получил с курьером записку от капитана де-Брюшар. Он сообщал, что наш общий друг — Венсан Долор, начальник округа Гауа, уезжает во Францию. Поэтому Венсан Долор приглашает своих друзей на прощальный обед к нему в Гауа. Капитана де-Брюшар он просит во что-бы то ни стало отыскать меня в зарослях и привезти с собой. Де-Брюшар, рассчитывая заранее на мое согласие, назначал мне свидание в одном из заброшенных лагерей в долине речки Бамбасу. Этот лагерь стоял уединенно на автомобильной дороге из Гауа. Офицеры Батье в назначенный день должны были найти меня в нем, отвезти с собою в Гауа, а потом вернуть обратно.
Попасть в указанный лагерь — Бопьель мне было довольно трудно из-за дальности расстояния, но я решил, что устроюсь, и с тем-же курьером ответил согласием капитану де-Брюшар.
Делая большие переходы и сокращая путь, где только это было возможно, я уже приближался в назначенный день к автомобильной дороге. Тропинка шла вдоль речки Бамбасу среди редких низкорослых деревьев и зарослей травы. Вдруг впереди послышались звуки каких-то животных и треск ломаемых деревьев. Мои рабочие-леби сразу определили что это были слоны, шедшие прямо на нас. Как и всегда, я спросил моих людей, как лучше поступить. После короткого совещания, один из опытных леби велел мне итти с остальными рабочими за ним. Сам-же он, сойдя с тропинки, пошел в большой обход, выбирая путь следования так, что-бы ветер шел к нам со стороны слонов. Стадо было совсем близко, но из-за растительности животных не было видно. Задерживаться, чтобы рассмотреть их, было слишком опасно, так-как стадо шло, не останавливаясь и рассыпавшись на большом расстоянии, прямо на нас.
Уходя в сторону почти бегом, нам удалось выскочить благополучно из опасной зоны. И в предыдущие годы именно здесь, из-за безлюдья, наличия воды в ложе Бамбасу и Пони, местных речек, и, главное, из-за растущей здесь местами особой травы, которую так любят слоны, эти животные собирались здесь по одиночке и небольшими группами в огромное стадо. Леби насчитывали в нем до ста голов. К началу сухого сезона звери расходились в разных направлениях, — преимущественно в сторону реки Комоэ и отчасти за Черную Вольта, к безлюдным пространствам соседнего Золотого Берега.
Добравшись до лагеря Бопьель, где меня уже поджидали мои люди, я успел поесть и переодеться в парадное платье для предстоящего обеда в Гауа. Для офицеров Батье я приготовил небольшой, но очень уютный бар. Часа в четыре дня подошел первый автомобиль с молодежью — лейтенантами. Они с удовольствием расположились у меня в лагере, поджидая капитана де-Брюшар. Он должен был подъехать немного позже с своим черным шофером и взять меня в свой автомобиль. Капитан подъехал с большим запозданием. Он был крайне возбужден; руки у него дрожали и говорил он с затруднением. И было отчего: оказалось, что, подъезжая со стороны Батье, его автомобиль за небольшим перегибом местности, что невдалеке от Бопьель, наскочил на стадо из семи слонов. Самый большой из них стоял на дороге, остальные держались по обеим сторонам ее. От неожиданности шофер заклинил мотор автомобиля. Машина остановилась метрах в десяти от слона. Звери с любопытством, но спокойно разглядывали приехавших. Попытки пустить мотор снова в ход не дали никакого результата. Оставалось единственное: Выйти из машины и пустить мотор рукояткой. Но шофер трясся от страха и отказывался покинуть автомобиль. А из оружия с капитаном была только одностволка 16-го калибра! Из создавшегося положения надо было тем не менее выходить возможно скорее: слон перегораживавший дорогу начинал заметно волноваться . Тогда де-Брюшар пошел на крайнюю меру; одной рукой он протянул шоферу металлическую рукоятку, а другой дал ему энергично в бок… Шофер еще больше перепугался, выскочил из машины и, дрожа всем телом глядя назад из под локтя на слона, закрутил рукояткой… Мотор, к счастью, сразу заработал. Слон же, начавший царапать землю ногой, недовольно попятился от шума назад и нехотя сошел с дороги в сторону. Автомобиль де-Брюшара сразу рванул вперед и пронесся перед самым хоботом слона..
Венсан-Долор дал всем возможность немного отдохнуть и привести себя в порядок, а в сумерки мы собрались в его гостиной за стаканом виски.
Обедали же мы под звездами, на открытой террасе, которую хозяин украсил гирляндами разноцветных лампочек. Мы сидели по-двое, по-трое за небольшими столиками. На них тоже стояли лампочки, но под абажурами и букетики местных цветов. Это напоминало обстановку уютного загородного ресторана в Европе, в компании веселых и приятных друг-другу друзей.
Обед прошел очень оживленно, с трогательными тостами за отъезжающего хозяина, за присутствующих, за нашу дружбу и пр.
За столиком Венсан-Долор завязался спор о цирке. Оспаривавший что-то Галле утверждал, что бить столовую посуду на голове, как это демонстрируют клоуны, совсем не трудно и не опасно. Его упрекнули в хвастовстве. Тогда Галле вызвал противников на пари и принялся бить тарелки и блюда на своей голове. Спорщики завопили: «Довольно. Вы выиграли пари!» А Венсан Долор просто взмолился: «Верю Вашему искусству, но оставьте все-таки немного посуды для моей жены, которая ждет меня во Франции!»… Галле торжествующий, с куском тарелки застрявшем в его прическе, поклонился направо — налево и, под хохот присутствующих, угомонился на своем месте.
А за десертом, у подножия террасы, неожиданно грянул там-там. Леби — разукрашенные белыми ракушками, браслетами, разноцветными перьями, как для большого праздника, пустились в пляску. Шампанское лилось в изобилии, было уже поздно, но мы не расходились до глубокой ночи. Праздник удался на славу.
В Дакаре в нашей Дирекции, я нашел кое-какие перемены: Малявуа был переведен в Марсель, а к нам, в горное отделение был назначен Гийантон, бывший до тех пор директором Горного правления Мадагаскара. О нем говорили, что вопросами геологии он специально не интересовался, держался на известном расстоянии, как это подобает начальству, и казался человеком сухим и скорее суровым. Дальнейшее показало, что это мнение о нем было совершенно ошибочно.
В составе бригады геологов, ставшей после ликвидации русских по-настоящему французской, появились новые, более молодые сослуживцы. Но прежней спайки и дружбы теперь не существовало: геолога работали обособленно, после службы сразу расходились по домам и, в общем, кроме Дирекции встречались мало. Голубинов и я, видя сложившуюся обстановку, стали тоже держаться и работать отдельно. К нам вскоре начал присоединяться вне службы бывший русский, ставший по натурализации, французом. Я его обозначу просто буквой X.
Представительный, с хорошими манерами светского человека, неглупый и веселый, он занимался почти исключительно вопросами петрографии и минералогии. Мы быстро содружились с ним и появлялись в городе втроем. Однако, вскоре в нем стали выявляться кое-какие недостатки. Наш новый товарищ и не пробовал отказываться от них и каялся в них сам, но так искренне и забавно, что мы с Голубиновым прощали ему все и помогали во всех его неудачах. Со временем наша дружба окрепла еще больше, но несколько еще лет спустя, после войны, когда X. пришел ко мне в ту же Дирекцию с визитом, я не смог не хлопнуть перед его носом входной дверью да так, что встревоженный шумом директор сейчас-же поднялся ко мне, чтобы узнать причину моего негодования… Но Бог с ним, с этим X.
Сдав отчетности, я уехал домой во Францию, где с нетерпением меня ожидала мать.
© “Родимый Край” № 120 ЯНВАРЬ-ФЕВРАЛЬ 1976
(Вашего голоса не хватает)
Loading ...Читайте также: