«В ПАРАГВАЙСКОЙ КАВАЛЕРИИ». – Святослав Голубинцев


Хотя пароход «Ре Викторио», прибывши в Буэнос Айрес, выгрузил всех своих пасса­жиров, нас, двух бывших русских офице­ров, аргентинские власти задержали на бор­ту. Только на следующий день, после тща­тельной проверки документов, убедившись вполне, что мы не большевики, нам разреши­ли сойти на берег. На первом попавшемся автомобиле мы поехали в русское консуль­ство. Консул старой России, в противопо­ложность своим европейским коллегам, уз­нав, что мы офицеры Добровольческой ар­мии, принял нас холодно и почти сожалел, что мы не красные командиры. Я энергично возразил господину Пташникову и заявил ему, что сожаления он может оставить при себе, а теперь обязан вернуться к своим прямым консульским обязанностям.

Мое поведение подействовало и консул пытался вначале сплавить нас в еврейское эмигрантское благотворительное общество, но встретив снова мой решительный про­тест, отправил к настоятелю православного храма, сказав, что тот «любит врангелевцев». От столь любезного русского дипломата мы отправились на улицу Бразиль №315, где находилась русская православная церковь. Ее настоятель о. Константин Изразцов встре­тил нас довольно радушно, сказав, что его сыновья служили в гвардейских кирасирах, но вместе с тем сразу дал понять, что в Ар­гентине русским эмигрантам трудно будет найти работу. На это мы заявили ему, что приехавши без всяких средств и, как офице­ры Добровольческой армии, теперь просим оказать нам помощь. Подумав немного, отец Константин вошел в наше положение, до­вольно печальное и на первое время предло­жил расположиться в церковной библиотеке. Без знания испанского языка, мы долго не смогли получить работу и, коротая время, стали заводить знакомства среди тамошних русских старожилов, в большинстве случаев приехавших из России после 1905 года. Кро­ме нас в библиотеку вскоре вселились три моряка с Колчаковского фронта корабельные гардемарины Дмитрий Сластников, Станис­лав Родзевич и гардемарин Бабаш.

Немедленно наша библиотека изменила свой первоначальный вид, при входе был водружен портрет адмирала Колчака и под ним фотографии Деникина и Врангеля и, все это было украшено фуражкой нашего «карабела» Мити Сластникова. Но вот мой друг Вася Волков, наконец, устроился шофе­ром и уехал в город Кордобу. Тогда я на­брался энергии и с лихорадочным рвением принялся за поиски работы. Как ни стран­ным может показаться, но мне помогли в этом здешние эмигранты царского времени, настроенные, как я уже говорил, весьма со­чувственно к большевикам. С их помощью я устроился в качестве «администратора» в русский кафе-ресторан «Украина».

Наступили, так сказать, мои трудовые дни, пришлось в шесть часов утра приходить на службу, следить за уборкой зала, за чисто­той огромных зеркальных окон и вообще приводить в порядок оставленное ночными посетителями кафе. Для всего этого у меня имелось два служащих — подростки, за ко­торыми приходилось следить в оба, так как усердием они не отличались. За все это я получал 100 пезо и харчи, но находиться на работе приходилось по двенадцати часов в сутки.

В семь часов утра я возвращался домой в библиотеку, усталый, бросался на кровать и тотчас же засыпал, как убитый. В таком положении мне трудно было заниматься ос­мотром города и развлекаться, а жизнь, как на зло, вокруг меня била ключом. Проходя по вечерам мимо портовых таверн и кабач­ков, я видел там матросов, танцующими с аргентинскими красотками и все это сму­щало мой покой. Хозяин ресторана, бывший подпрапорщик Быковский, жил в Аргентине уже много лет и превратился в настоящего буржуя. Заметив мое старание по службе, он набавил мне жалованья и я стал получать 150 пезо.

Наш кафе-ресторан посещала самая раз­ношерстная публика, матросы с иностранных пароходов, мелкие чиновники и конечно, красотки всех рас и национальностей, с на­крашенными губами и подведенными гла­зами.

Как-то после разгрузки очередного паро­хода, к нам зашли три моих моряка и мы, за стаканом вина решили заняться политикой и организовать в Буенос-Айресе комитет рус­ских беженцев. Председателем был едино­гласно намечен знакомый коммерсант Тесленко, я решил стать его секретарем, а чле­нами президиума согласились быть Быков­ский и три моих гардемарина. Как и следо­вало ожидать, это не понравилось местным русским «представителям» и на нас сразу обрушился консул Пташников. Но мы это предвидели и, зная их полное бессилие, по­вели кампанию в аргентинских газетах, за­щищая свои права на существование. Опять получился парадокс: нас поддержали левые эмигрантские круги и, «представителям» поневоле пришлось смириться. Таким обра­зом мы выиграли первый тур борьбы.

Появились в газетах фотографии нашего комитета и мы спокойно принялись ожидать приезда из С. Штатов нашего посла Евгения Федоровича Штейна, чтобы узнать от него все политические новости. Изменилась к лучшему и наша жизнь. Я превратился в помощника Быковского, поочередно дежурил с ним в ресторане, получив, таким образом, свободное время. Отец Константин также стал относиться ко мне, как родной, почти каждое воскресенье приглашал обедать и расхваливал всем мои организаторские спо­собности.

Светлое Воскресение мы всем комитетом провели у отца Константина Изразцова, и я с большим аппетитом, после столь долгих лет, полакомился домашней пасхой, куличем, окороком и заливным поросенком с хреном. По случаю Пасхи наш председатель Тесленко пригласил нас в лучшее казино на улице Майпу и мы там танцевали настоящее арген­тинское танго.

Русский беженский комитет, благодаря на­шим стараниям, стал быстро входить в силу и о нас начали даже писать в крупной мест­ной газете «Ла Насион». Двадцать пятого мая наступил национальный праздник Ар­гентинской республики. Как и большая часть государств Южной Америки, она входила раньше в состав испанских колоний. Вос­пользовавшись вторжением в Испанию На­полеона аргентинский генерал Хозе Сан Мартин поднял восстание против испанцев и вместе с генералами Бельгранэ и Болива­ром провозгласил независимость Аргентины. Во главе аргентинской национальной армии он освободил от испанского владычества ко­лонию Чили, а герой Северной части Южной Америки генерал Боливар принимал участие в войне за независимость Боливии, Перу, Эквадора и Колумбии.

Жадные до колоний вообще, англичане хо­тели захватить и подчинить своему влиянию молодую Аргентинскую Республику и, без объявления войны высадили десант и за­няли с боем половину города Буэнос-Айреса. Но подошедший во время на помощь генерал Бельграно разбил англичан и снова подняли над городом бело-голубой флаг независимо­сти. Памятники этим героям украшают сто­лицу республики и большинство улиц и площадей носят их имена. Вместе с гардемари­нами я пошел на парад. Вся площадь перед президентским дворцом, каза Розада, (Розо­вый дом) была занята войсками. Начиная с авениды 25-го Майо вытянулись синею лен­тою моряки, за ними стояла в германских касках, с французскими погонами, пехота и около дворца перед памятником генералу Белграно выстроился полк конно-гренадер, весьма похожих на наших лейб-драгун, от­личаясь только лакированными ботфортами, палашами и длинными белыми перчатками. Ветер красиво колыхал на пиках голубые флюгера с белым полем, посредине — нацио­нальные цвета Аргентины, (конно-гренадерский полк первым поднял с генералом Сан Мартином восстание за независимость и за это благодарная нация оставила ему исто­рическую парадную форму и наименование гвардии).

Далее, у подножия памятника командору Гарай, основателю города Буэнос Айреса, вы­строилось кавалерийское училище, морской корпус и конная артиллерия. Президент рес­публики доктор Иригоен принимал парад, окруженный министрами и генералитетом. Затем перед нашими глазами прошли в па­радных формах лучшие части аргентинской армии. Чисто прусский шаг «печатала» пе­хота, блистая шишаками на касках и зеле­ными подвесками эполет. Громыхая орудия­ми, проехала конная артиллерия на прекрас­ных лошадях. Сперва повзводно прошли ша­гом конно-гвардейцы, эффектно выделяясь красными лацканами на мундирах и белыми султанами на высоких киверах. Очень краси­во прошел Морской корпус, гардемарины в белых брюках и коротких черных мундирах держали идеальное равнение и шли широ­ким, свободным шагом. Вечером весь город был иллюминован и напоминал карнаваль­ные дни. Много смеха, света; улицы — море человеческих голов. Нас захватило общее ве­селье и мы, слившись с толпою, бродили до утра по улицам. Аргентинцы не вполне пра­вы, называя свою столицу южноамериканс­ким Парижем. Я бы назвал ее скорее юж­ным Нью-Йорком. Буэнос Айрес хорошо рас­планированный, чистый и вполне столичный город с большим движением на улицах, с ав­томобилями, трамваями, автобусами и пре­красной подземной железной дорогой. В кон­це мая приехал из Северной Америки рус­ский императорский посол Евгений Федоро­вич Штейн и я немедленно же сделал ему визит. Посол принадлежал к разряду рус­ских бар, не любил утруждать себя делами и больше всего ценил спокойную жизнь. Ме­ня он принял весьма радушно, угостил бра­зильскими сигарами и сообщил, что «белое движение» по-видимому, умерло и мы, быв­шие офицеры русской армии, должны те­перь в Новом Свете сами создавать себе по­ложение и войти, как можно скорее, в об­щую жизнь здешних граждан.

Вернувшись домой и посоветовавшись с гардемаринами, я отправился в чилийское посольство за визою, надеясь попытать сча­стья на берегах Тихого океана. Но нашим мечтам не суждено было осуществиться, вследствие отказа чилийского консульства выдать визу русским подданным (опасались проникновения коммунизма в их страны). Тогда мы вторично отправились в российское посольство и после долгого разговора с Ев­гением Федоровичем решили послушаться его доброго совета и ехать в Парагвай, тем более, что Штейн обещал, при первом же удобном случае, представить меня парагвай­скому военному министру, которого со дня на день ждали в Буэнос Айресе. Наш посол до конца оставался русским барином, и свое обещание сдержал в точности. В субботу он пригласил меня обедать в Жокей-клуб и там познакомил с военным министром Парагвай­ской республики полковником Шерифе, ко­торый, узнав, что я гусарский офицер, рас­сыпался в любезностях и тут же позвонил по телефону в свое посольство, переговорил с чиновником и просил меня зайти в поне­дельник за визой.

Снова в церковной библиотеке произошел экстренный совет, на котором я и гардемарин Бабаш высказались за Парагвай, корабел Митя Сластинков решил ехать в Северную Америку, а Станислав Родзевич решил ос­таться в Буэнос Айресе. Когда о. Константи­ну стало известно наше решение, он так об­радовался, что пригласил к себе в кабинет на конфиденциальную беседу — и выплатил нам трехмесячное офицерское жалованье, со­гласно чинам. Сластникову тут же был вы­дан чек для покупки билета в Нью-Йорк, а мне, кроме жалованья — суточные и про­гонные до Асунсиона, столицы Парагвайской республики. Не скрывая своей радости по случаю нашего отъезда, священник, получив от нас росписки, троекратно с нами облобы­зался и пригласил на ужин. Но при этом попросил нас ничего не писать о происшед­шем нашим друзьям в Галиполи, куда он уже неоднократно сообщал, что русским бе­женцам будет очень трудно устроиться в Аргентине.

Так закончилась моя короткая, но доволь­но оживленная политическая карьера в Ар­гентине. В парагвайском посольстве мне и Бабашу весьма любезно выдали визы и, про­вожаемые аргентинскими друзьями, мы с вокзала Чакорита покинули Буэнос Айрос. Поезд мчался по безконечным аргентинским просторам, и пейзажи слегка напоминали донские степи.

На станции Конкордия поезд остановился и я вышел на платформу подышать свежим воздухом. Конкордия — Крупный железно­дорожный узел, здесь сходятся дороги из Аргентины, Уругвая, Бразилии и Парагвая. На вокзале бросались нам в глаза своими яркими костюмами несколько гаучо, важно прогуливавшихся вдоль перрона. Черные бы­стрые глаза их зорко смотрели из под широ­ких полей фетровых шляп, разноцветные шелковые платки закрывали им шеи, рубаш­ки были заложены в шаровары и у каждого гаучо на широком кожаном поясе висел револьвер и острый длинный нож (мачете). Некоторые гаучо носили шпоры на босу но­гу, что меня, кавалерийского офицера, вна­чале коробило, но, поживши в Южной Аме­рике, еще и не на то насмотришься.

Перед отъездом поезда к станции подъеха­ла кавалькада в десять всадников и краси­вая синьорита, по-видимому дочь богатого по­мещика, спрыгнула с коня и побежала к пер­рону. Под короткой гофрированной юбкою у нее виднелись сапожки и она, кокетливо позвякивая шпорами и размахивая нагай­кою, подошла к кассе, и, купив билет, вошла в купэ первого класса. Красавица — арген­тинка ничем не отличалась от гаучо и на по­ясе у нее, красиво стягивающем ее талию, так же блестел револьвер и слева длинный ма­чете. Она помахала шляпою в сторону остав­шихся на дороге всадников и затем смеясь скрылась в вагоне. В Буэнос Айресе мне еще не приходилось встречать подобные наряды, но ехавшие в вагоне пассажиры сказали, что в Парагвае почти все ходят в подобных ко­стюмах.

На берегу реки Парана наш поезд вошел на специально установленный пароход-феррибот и мы четыре часа шли по реке на борту парохода. Через два дня наш поезд остано­вился в аргентинском пограничном городе Мисионес и переплыл снова на пароходе ре­ку, — тут мы приехали на парагвайскую по­граничную станцию Энкарпасион. В купэ вошел парагвайский офицер и меня поразило сходство его формы с германской. Только по цветам круглой маленькой кокарды мож­но было убедиться, что перед нами стоит парагваец. Все же остальное, тропический шлем, погоны и сабля были немецкие.

После поверхностной проверки документов поезд тронулся в дальнейший путь и мы покатили по равнинам Парагвайской респу­блики. Парагвайцы гораздо гостеприимней аргентинцев и хорошо относились к европей­цам. Но следует заметить, что страна эта еще слишком мало развита и не пригодна для европейской колонизации. На огромные пространства тянутся в сторону Боливии не­проходимые степи чако, покрытые в неко­торых местах по берегам рек девственными лесами и пальмовыми рощами. В чако жи­вут только индейцы, и там свирепствует ужасная лихорадка «чуча», от которой не могут спастись даже тамошние обитатели, не говоря уже про европейцев. Еще не один белый человек не пересек чако и до сих пор граница между Парагваем и Боливией в южной части не определена и обозначена на географической карте — пунктиром.

На всем протяжении по реке Рио Верде и Рио Пилькомано чако тянется к западу более чем на тысячу километров и единственными обитателями там являются ягуары, обезьяны, крокодилы и всевозможные змеи, среди которых особенно выделяется удав «бой гвассу», способный задавить в своих объ­ятьях даже быка.

Но главная опасность чако — это красно­кожие индейцы, и парагвайскому правитель­ству приходилось много заботиться для ох­раны своих фермеров от набегов этих неспо­койных соседей, предающих огню и мечу всякий культурный уголок в чако. Для ох­раны своих земледельцев на границе с Бо­ливией и Аргентиной по реке Пилькомайо были выстроены два парагвайских военных форта и гарнизоны их немного сдерживали нападения Аргуканов, Чемококо и Пона, ин­дейских племен, враждовавших с бледно­лицыми.

Вечером, на третий день пути, поезд подо­шел к освещенному вокзалу Асунсиона, сто­лицы Парагвайской республики. Дневную жару сменила вечерняя прохлада, и по этой причине Асунсион показался нам очень ми­лым городом. Перед вокзалом на площади Уругвай играл оркестр военной музыки и гуляло много молодежи. Мы отдохнули не­много на лавочке среди цветов и затем по­шли в отель, находившийся поблизости от вокзала. Приняв душ и приведя себя в поря­док после столь утомительной дороги, я и Володя Бабаш после ужина отправились ос­матривать город. В школьные годы геогра­фия очень мало ознакомила нас с этой юж­ноамериканской республикой и даже в Ар­гентине о ней мало знали и только предупре­ждали нас о дикости нравов ее обитателей. Но все это было слишком преувеличено. Па­рагвайцы весьма гостеприимный народ и по добродушию даже слегка напоминают наших сородичей.

По дороге мы познакомились с русским коммерсантом Ляпицким и тот представил нас на следующий день русскому ресторато­ру Угрику. Дон Андрее, как его величали здесь на испанский лад, обрадовался приез­ду земляков и пригласил обедать. Как всег­да, в подобных случаях полагается, начались нескончаемые расспросы про Россию и в частности, про его родной Киев. Сам Угрик с лицом Тараса Бульбы, покинул родину двадцать лет назад и очень интересовался происшедшими там за это время перемена­ми. Насколько было возможно, мы удовле­творяли его любопытство и не забывали в то же время про обед. Во время разговора в ресторане появилась молодая симпатичная донна Мария, супруга нашего запорожца, ко­торую мы, в первый момент, приняли за его дочь. Она пожурила мужа за недостаточное гостеприимство и принесла нам из холодиль­ника графинчик с золотистой жидкостью, которая оказалась знаменитым парагвайским ромом. В три часа дня, когда спала жара, Угрик предложил пойти погулять по городу и обещал показать все достопримечательно­сти парагвайской столицы. Донна Мария не­довольно махнула на него рукою и прого­ворила: «Куда ты их поведешь, старик? Ведь сам прекрасно знаешь, что в Асунсионе нечего показывать. Молодые люди прибыли из Буэнос Айреса, а ты не даешь им покоя и хочешь что-то показать в нашей деревне. Оставайтесь лучше здесь и угости их холод­ным пивом!» Но настойчивые просьбы мо­лодой жены не подействовали на Тараса Бульбу и он повел нас в город. Донна Мария была, конечно, во всем права. После Буэнос Айреса парагвайская столица напоминала нам самый провинциальный городок арген­тинской республики. Здесь не было ни од­ного приличного многоэтажного здания, ули­цы были мощены только в центре города и поражало отсутствие красивых памятников. В 1921-м году в Асунсионе был всего только один кинематограф и ни одного театра.

Единственным украшением города явля­лись утопавшие в цветах скверы, где можно было отдохнуть в тени на удобных диванчи­ках. Проходя мимо двухэтажного здания с вывеской «Банко спаньол», дон Андрее, ука­зав нам на него, потряс кулаком и сказал, что это учреждение лопнуло несколько меся­цев назад и там погибли его сто тысяч пезо. Кроме этого банка и бронзовой фигуры с ан­гелом, которого старался сбросить какой-то силач, осматривать было, в самом деле, нече­го и мы то и дело заходили в бары и пили холодное пиво. После аргентинских зимних холодов, хотя и тропических, в Парагвае нам было ужасно жарко.

Следует так же заметить, что по приезде в Южную Америку мы запутались во време­нах года. Зима здесь наступает в мае и про­должается до августа, весна начинается в сентябре, а лето — в декабре. Но тропичес­ких холодов в Парагвае не бывает и можно смело сказать, что мы попали в страну веч­ного лета. Конечно Асунсион, в сравнении с Буэнос Айресом, был попросту большой де­ревней, но все это было бы ничего, если бы не потрясающая бедность населения. При самой низкой валюте, без собственной про­мышленности и почти без вывоза, за исклю­чением местного чая — «МАТЭ», страна бы­ла обречена на нищенское существование.

Нам пришлось серьезно подумать о буду­щем. Чем могли заниматься мы, интелли­гентные европейцы без определенных специ­альностей? О поступлении служащими в торговое предприятие не приходилось и ду­мать, так как крупных торговых компаний не было, получить службу в банке было весьма трудно, сельского хозяйства мы абсо­лютно не знали, да и нужных материальных средств у нас не было. Следовательно, нуж­но было что-нибудь предпринимать в сроч­ном порядке, либо, не теряя времени, пере­ехать в другую страну, пока еще оставались деньги на билет. Но дон Андрее не падал духом и энергично протестовал против на­ших пессимистических взглядов на жизнь в Парагвае. Да что вы, в самом деле, белены объелись? Ишь, нюни распустили! Парагвай лучшая страна в мире и здесь я вам гаран­тирую и службу и хлеб. Куда вы хотите по­ехать отсюда, скажите мне? В Боливию надо ехать через Аргентину, и у вас, я знаю, для этого путешествия нет денег, а до Бразилии отсюда очень далеко и сообщение так же стоит больших средств. Нет, милые мои, си­дите здесь и не рыпайтесь, а об остальном я сам о вас подумаю.

На следующий день Угрик повел нас на авениду Петтироси, где находилось неболь­шое кирпичное здание с весьма поэтичным названием «Вилла Ньяндутин» что означало в переводе с индейского языка гвараны — кружевная вилла. Откровенно говоря, назва­ние это мало оправдывало скромный по виду особняк, в котором проживал собственник местного экономического журнала доктор Рудольф Александрович Риттер. Пожилой и довольно полный господин среднего роста, в пенсне и в черном берете, он производил приятное впечатление. Он был умным и энергичным человеком, политиком и вла­дельцем нескольких эстанций (имений), но самое главное, имел огромное влияние в зде­шних правительственных кругах. Рудольф Александрович принял нас очень радушно и без дальнейших разговоров приступил к де­лу. В Парагвае не существовало русского представительства и поэтому он здесь защи­щал русские интересы и пользовался в Асунсионе огромным авторитетом и уважением. Просмотрев наши бумаги, он решил немед­ленно же устроить меня в парагвайскую ар­мию, а гардемарина Бабаша, отказавшегося поступить в речной военный флот, направил по коммерции. На первое время Угрик дал ему место своего помощника в магазине и кафе-ресторане. Не посмеивайтесь, русские моряки, — Америка страна коммерческой наживы и служба Володи тут пользуется большим уважением, нежели Флотский мун­дир.

Парагвайский военный министр полковник Шерифе находился по делам службы еще в Аргентине и мне пришлось ожидать его возвращения. С помощью доктора Риттера, я снял комнату на авенида Колумбия и гуляя по городу, присматривался к местной жизни, столь различной, и по культуре, и по нравам от Европы. Расположенный на высоком бере­гу реки Парагвая, город Асунспон очень кра­сив. На главной его улице Лас Пальмас можно было подумать, что вы попали в ма­ленький испанский городок: та же архитек­тура зданий, такие же наряды женщин и даже неизменный Испано-Американский банк. На городском базаре вы попадаете в совершенно иной мир. Торговки в черных пла­тьях, с огромными сигарами во рту, предла­гают купить ананасы или кокосовые орехи, а полуголые мальчишки стараются навязать иностранцу в тридорога черную обезьянку, стоющую здесь — гроши. Шум и гам страш­ный, трудно разобраться, где вы, вообще, на­ходитесь, в Парагвае или на азиатском база­ре в Скутари. Но вот мы покинули, наконец, шумный базар и, пересекая главную улицу выходим на площадь Конституции. Среди зелени сквера на колонне возвышается жен­ская фигура — это символ Конституции, ук­рашающий памятник парагвайской независи­мости. Вы присаживаетесь на одну из скаме­ек, и, вдыхая аромат цветов, любуетесь чуд­ным видом, открывающимся перед вашими глазами.

Внизу, переливаясь на солнце, как сере­бристая змейка, многоводная река Парагвай. На ней белеют паруса и по временам разда­ются пароходные гудки. За рекою тянутся во все стороны необозримые пространства пара­гвайского чако и изумрудный бархат охва­тывает весь видимый вами горизонт. Но вот вы поворачиваете голову и видите на плацу между Палатой депутатов и длинным зда­нием военного училища странное зрелище. На плацу маршируют затянутые в синие мундиры, блистая на солнце германскими ка­сками, солдаты, совсем как в Гейдельберге или в Мангейме, виденные мною в 1911-м году.

Парагвайская армия, как и вся страна, имела в те времена 700 тысяч обитателей, очень маленькая и насчитывает в своих ря­дах 5 000 человек. Отдельных полков не су­ществовало и вся пехота была сведена в че­тыре трехротные батальона, а кавалерия — в самостоятельные четыре эскадрона. Кроме того, имелись две полевых батареи, жан­дармский эскадрон и саперная рота. Из спе­циальных частей существовала маленькая радиостанция и авиационный парк, пока без самолетов и летчиков. Вот, кажется, и все.

Флот состоял из двух речных канонерских лодок и нескольких вооруженных катеров. Для укомплектования офицерского состава было военное училище с пятилетним курсом и гардемаринские классы для офицеров фло­та. Военное министерство принимало с каче­стве инструкторов иностранных офицеров, но прежде чем подписать контракт, каждый из них должен был сдать экзамен по роду оружия при особой военной комиссии. Не только по своей обмундировке, но и по на­строению, армия была германофильской, что особенно сказывалось на ее инструкторах, на три четверти состоявших из немцев.

На всю армию имелся всего лишь один ге­нерал и четыре полковника, проходившие высшие военные курсы в иностранных шко­лах. Парагвайская армия, несмотря на бед­ность страны, была довольно прилично оде­та и хорошо выглядела. Все воинские части разделялись на четыре зоны и помещались в различных пунктах республики, в Энкарнасионе, Парагвари, Вилле Рике и Концепсионе. В Асунсионе находились военное и морское училище, гвардейский эскадрон, Эскольты президента и батальон гвардии Карсель, а так же база военного флота. В конце недели я познакомился с майором Гестефельд, бывшим германским офицером, за­нимавшим ныне видное место в парагвайс­ком генеральном штабе. Мы быстро подру­жились и я почти целые дни проводил у него на вилле в Порто Сахонии. Кроме майора Гестефельда, в армии находилось еще нес­колько германских офицеров, один испанс­кий артиллерийский капитан, сербский пе­хотный лейтенант и старший лейтенант ан­глийской службы Брай. Гестефельд познако­мил меня с офицерами парагвайского штаба и те дали мне надежду на возможность пос­тупления в их армию.

Наконец приехал военный министр, по форме, уму и взглядам — настоящий прусак. Рудольф Александрович Риттер еще раз представил меня в Унион Клубе полковнику Шерифе и тот, поговорив со мною по-немецки, просил зайти на следующий день в во­енное министерство. Утром, немного волну­ясь, я прошел мимо парадных часовых, затя­нутых в кирасирскую форму, и поднявшись по мраморной лестнице, остановился в зале перед кабинетом военного министра. Отвори­лась дверь и вошел офицер в сюртуке и серебрянных капитанских погонах, держа в руках белую фуражку с красным околы­шем, ни дать, ни взять, наш русский кава­лергард. Гремя блестящим палашом, офицер подошел ко мне и представился адъютантом военного министра капитаном Фрейвальдом. Он прекрасно говорил по немецки, но родил­ся в Парагвае и никогда не был в Европе. Пройдя вместе с адъютантом в кабинет во­енного министра, я официально представил­ся полковнику Шерифе и передал ему свои военные документы и послужной список, переведенные на испанский язык в российском посольстве в Буэнос Айресе. Полковник, смуглый брюнет с большими усами «а ля Вильгельм», был одет с синий сюртук с кра­сными кантами, такого же цвета длинные шассеры с генеральскими красными лампа­сами и в ботинках со шпорами. На малень­ком столике в углу комнаты лежала его кас­ка и сабля. Просмотрев внимательно мои бу­маги и поинтересовавшись, какая форма бы­ла у Изюмских гусар, министр разрешил мне держать экзамен на чин старшего лейтенан­та кавалерии. Пришлось в срочном порядке раздобыть немецкий кавалерийский устав, принятый в парагвайской армии, учить за­ново их кавалерийский строй «справа ряда­ми» (в русской кавалерии обычное движе­ние конницы — справа по три, либо справа по шести), зубрить их тактику, фортифика­цию и совершенно новую для меня админис­трацию. И все это я должен был пройти в полтора месяца, срок данный мне на подго­товку главным штабом. Тропические лунные ночи я просиживал напролет за уставами и учебниками, чертил укрепления и наносил на бумагу кроки.

Иногда с улицы доносились звуки гитары и смех прелестных сеньорит, но я не обра­щал на них внимания и продолжал зубрить, зубрить и зубрить до накаливания мозгов. Через полтора месяца майор Гестефелд про­верил мои знания и нашел вполне подготов­ленным к экзамену. Его супруга, фрау Мар­та, смеялась за ужином и говорила, что я знаю гораздо больше ее мужа, успевшего все позабыть на войне и сделать блестящую карьеру только став майором в тридцать два года. Но проиграв войну, Германия должна была сократить армию и молодой майор ос­тался с чином, но без службы и чтобы не го­лодать, уехал в Парагвай, где уже служил его старший товарищ майор фон Притвиц унд Гафрон.

В понедельник 28-го июля наступил долго­жданный, и в то же время, жуткий день экзамена при главном штабе. В конференц-зале за длинным столом, покрытым мали­новым сукном, сидело человек восемь офице­ров, сверкая эполетами и перевязями на па­радных мундирах, перед каждым из них лежала каска и папка с бумагами. В скром­ном синем костюме, но с гордым видом, я предстал перед комиссией. Председатель генерал Эскобар в белом кавалерийском мундире и в золотых эполетах начал экза­мен. Узнав, что я русский кавалерийский офицер, он прежде всего, поинтересовался, в каком полку я служил и просил меня опи­сать ему русскую гусарскую форму со все­ми подробностями. Алый доломан и синий ментик, расшитых золотыми филиграновыми шнурами, пленили многих штаб-офицеров и они благосклонно отнеслись ко мне во время экзаменов.

— Прекрасно, капитан, теперь скажите мне, на каких войнах участвовали и сколь­ко раз были в боях? — спросил генерал, как я уже слышал, ненавидевший немцев.

— Ва­ше превосходительство, в составе 11-го гу­сарского полка я принимал участие в конце Великой войны с 1917 г., а затем после ком­мунистического переворота находился в бе­лой армии с 1918 по 1920 годы — ответил я.

Генерал улыбнулся, разгладил подстри­женные на английский манер усы и заявил, что считает меня вполне подходящим инс­труктором-офицером и дальнейших вопросов не имеет. Затем каждый офицер комиссии задал мне какой-нибудь вопрос по тактике, администрации и даже по артиллерии, но опыт двух войн спас мое положение и я уда­чно отвечал на вопросы. После устных ис­пытаний меня попросили перейти в манеж военного училища, где два драгуна держали под уздцы гнедого коня под английским офи­церским седлом. Генерал Эскобар, как кава­лерист, взял в руки бич и я пошел на ба­рьеры. Этому занятию хорошо обучили в Гвардейской Школе и я легко брал трипель-бар, банкет и каменную стену. После этого генерал приказал мне остановиться и пожав руку, поздравил с зачислением в парагвайс­кую кавалерию. Вслед за этим меня поздра­вили все офицеры комиссии, а в военном ми­нистерстве полковник Шерифе похвалил в моем лице русских гусар. Мне было так при­ятно, что я чуть-чуть не бросился ему от ра­дости на шею.

В тот же день я отправился с майором Гестефельдом в военное интендантство для то­го, чтобы заказать там форму. Офицерский портной — немец снял мерку и обещал че­рез неделю прислать мне мундир, сюртук, синие бриджи и две пары защитного обмун­дирования. В соседнем отделении были за­казаны пара лакированных ботфорт, каска, лядунка, шарф, эполеты, погоны, темляк и палаш. Теперь оставалось только дождаться декрета президента республики доктора Гондра о моем зачислении в парагвайскую ар­мию. Все это время я проводил в семье Гестефельда, ухаживая за милыми кузинами фрау Марты. Через три дня я прочел в га­зетах президентский декрет о моем зачисле­нии в армию и схватив газету, как сумасшед­ший, запрыгал от радости по комнате.

Весь остаток недели я просидел дома, не желая показываться в городе штатским че­ловеком и выходил только с Гестефельдом в ближайшее кафе выпить очередной пунш. В субботу в восемь часов утра интендантский унтер офицер принес мне огромный тюк и массу всевозможных свертков. С каким усер­дием я принялся разворачивать и примерять новую драгунскую форму! Надев синий мун­дир с малиновыми обшлагами и воротником, опоясав шарф и пристегнув лядунку, я подо­шел к зеркалу — и в первый момент не уз­нал свое отражение. Драгунский мундир с эполетами вместо синего пиджака, синие бриджи с малиновыми кавалерийскими лам­пасами, ботфорты, палаш и каска дополни­ли красоту моего нового костюма. В таком виде я вышел на улицу. В Николаевском ка­валерийском училище существовала тради­ция, согласно которой, по производству в офицеры молодые корнеты давали на чай солдату, первым отдавшему ему честь. В Па­рагвае я вторично выполнил эту традицию и подозвав бравого драгуна, отдавшего мне честь, наградил его десятью пезо, за что тот долго меня благодарил и сбегал даже за такси.

Первый визит я сделал, конечно, доктору Риттеру и не снимая каску, бросился обни­мать милого русского человека, помогшего мне снова стать офицером. Рудольф Алек­сандрович угостил меня торжественным обе­дом. Вечером мы пошли в кино. Мне каза­лось, будто весь Асунсион смотрел на меня и радовался моему вторичному вступлению в новую жизнь. Риттера знала вся столица, так сказать, все сливки местного общества, находившиеся в кино. Он познакомил меня с лучшими парагвайскими фамилиями и в том числе с дочерью банкира Маргаритою де Азаведо, приехавшей недавно из Швейцарии и прекрасно знавшую русскую музыку и ли­тературу. Очень красивая барышня произве­ла на меня прекрасное впечатление. Рудольф Александрович заметил мне вскользь о бо­гатстве ее отца, но я был так счастлив в тот вечер, что расточал свою любезность всем женщинам, не считаясь с их богатством и по­ложением. После сеанса Риттер повез меня ужинать в Унион Клуб, где мы встретили полковника Шерефе и министра внутренних дел доктора Миранду. Рудольф Александро­вич пригласил их к нашему столу и, таким образом, мой парагвайский первый офицер­ский ужин прошел в довольно знатном окру­жении.

Ярко, красиво и быстро прошел первый год моей службы в парагвайской армии. Первые шесть месяцев я провел командуя фортом «Генерал Дольгадо», затем, отдох­нув в Асунсионе, получил назначение на службу в пограничном городе Энкарнасион. Но вскоре туда приехал неожиданно адъ­ютант военного министра капитан Фрейвальд и привез с собою предписание мне и лейте­нанту Шеню немедленно вернуться в Асун­сион. Как мы уже знали раньше, в Пара­гвае шла долгое время упорная борьба меж­ду военной партией и профессиональными политиками, игравшими с президентом док­тором Гондрою, как с игрушкою. И вот, воен­ный министр полковник Шерифе, глава во­енной партии, стоявшей за изменение неко­торых параграфов конституции, вместе с четырьмя полковниками командирами воен­ных округов, решил заставить президента республики отказаться от власти. С этой це­лью он приехал ночью во дворец и предло­жил подписать приготовленный заранее де­крет об отречении.

Д-р Гондра возмутился поступком воен­ного министра и, надеясь на верность армии, поехал на автомобиле в казарму гвардейско­го пехотного батальона. При входе в казар­му часовой загородил ему штыком дорогу, тогда Гондра назвал себя и приказал именем республики солдату опустить винтовку и пропустить президента. Но часовой не дви­нулся с места и ответил ему, что президента он более не знает и подчиняется только во­енному министру.

Увидев измену батальона, президент вер­нулся во дворец и подписал отречение. Та­кое поведение полковника Шерифе возмути­ло министров и членом парламента. Вступивший в исполнение обязанностей вице-президент д-р Ажала сменил полковника Шерифе и назначил военным министром полковника Рохас, честного и порядочного во всех отношениях офицера. Военная пар­тия не сумела воспользоваться случаем, не распустила парламент и не объявила дикта­туры. На бурном заседании парламента де­путаты открыто называли полковника Ше­рифе изменником и врагом республики, тре­буя над ним суда. Как ни покажется это странным, но армия, в тот момент, расколо­лась. Большая часть офицеров приняла сто­рону Шерифе, меньшая же часть, главным образом националисты, не любившие быв­шего военного министра за симпатии к гер­манцам, поддерживала парламент и консти­туцию.

На сторону военной партии перешел пред­последний президент республики сенатор Шерер, обещая неограниченную помощь Ар­гентины, и часть депутатов парламента, так же аргентилофилов. В политических кулуа­рах чувствовалась близость военной рево­люции и гражданской войны. Полковник Шерифе, став военным командиром первого военного округа в городе Парагвари стяги­вал туда лучшие части армии и окружил се­бя германскими офицерами инструкторами. Его открыто приветствовали в этом команди­ры округов полковники Мендоса и Брисуэло; — в то время, как на стороне правительства находился кроме полковника Роха, один только полковник Шенони, начальник воен­ного училища, а генерал Эскобер, предчув­ствуя политические неприятности, срочно за­болел и уехал к себе в имение. Такие ново­сти привез нам капитан Фрейвалд и просил нас не задерживаясь, возвратиться в Асунсион. Я подчинился приказанию военного министерства и сдав свой пограничный пост, поспешил с лейтенантом Шеню на первом отходившем поезде в Асунсион.

В военном министерстве нас разлучили, отправив Шеню в гвардейский эскадрон, а меня временно прикомандировали к саперной роте Эстигарибия, квартировавшей в городе Вилла-Хаес. Городок этот находился на про­тивоположной стороне реки Парагвая, почти напротив Асунсиона. У сапер я сразу заме­тил подготовку правительства к отпору во­енной партии. Капитан Эстигарибия, человек полного доверия нового правительства, пре­вратился в неофициального командира окру­га и формировал усиленным темпом четырехротный саперный батальон. Его помощ­ник капитан Дельгадо занимался отборкою офицерства в новую часть и мое прибытие, как офицера-иностранца, внесло в их ряды некоторую тревогу. Во всем батальоне я был единственным иностранцем, да еще, к тому же, понимавшим по-гвараны (индейский язык, на котором в интимной обстановке го­ворят все парагвайцы), который я успел вы­учить, будучи командиром форта, могущим теперь выдать шерифовцам их военные пла­ны. Поэтому меня сразу же назначили на­чальником транспорта и отравили в дальние деревни за лошадьми. Превратившись таким образом в ремонтного офицера, я две недели скитался по богатым помещикам, умоляя их продать по баснословно дешевой цене лоша­дей для саперного батальона. Помещики, скучая в глуши, были рады моему визиту, потчевали обедами, их дочери услаждали игрою на рояле, но лошадей я так и не до­стал. Вопреки моему предположению, капи­тан Эстигарибия ничуть не рассердился за полное фиаско с конским вопросом, но даже похвалил меня за усердие и отпустил на не­делю в Асунсион.

В это время из Буэнос Айреса приехал ко мне погостить Василий Волков, мой друг дет­ства, и мы весело провели с ним парагвай­ский карнавал. Хотя мы и тряхнули стари­ною и не скучали в Асунсионе на балах, но все же до карнавала в сан Ремо здесь было далеко. Пробыв у меня неделю и расхвали­вая баснословную дешевизну местной жизни, Волков вернулся в Аргентину, а я, времен­но превратился в адъютанта командира первой саперной роты капитана Дельгадо. Ввиду отсутствия конного состава и при покрови­тельстве командира батальона, я занимался приятным ничегонеделанием. За это время я подружился с лейтенантом Эмпльгарехо и почти каждую ночь мы развлекались в единственном кафе-баре «Эспланаде», откуда были видны огни Асунсиона.

Вначале офицеры батальона смотрели на меня недоверчиво, но потом привыкли и пе­рестали в моем присутствии стесняться, вы­сказывая мысли враждебные полковнику Шерифе. Наш прямой начальник капитан Эстигарбия был чистокровным парагвайцем, прошел военную школу в Чили и не смотря на молодость лет, проявлял уже большие способности в тактике и стратегии. Он не доверял вообще иностранцам и ненавидел немцев, занимавших в армии лучшие долж­ности и с иронией относившихся к парагвай­цам. Мне кажется, что это и послужило при­чиною его разрыва с полковником Шерифе и переходом в лагерь конституционалистов. Через много лет из него получился блестя­щий военный стратег и парагвайская армия под его командованием выиграла тяжелую войну с Боливией.

Единственным развлечением нашего ма­ленького гарнизона были встречи пассажир­ских речных пароходов, поднимавшихся по реке из Буэнос Айреса и спускавшихся в Асунсион из Бразилии. Тогда мы надевали парадную форму, заказывали обед в кают-кампании и часто заводили знакомства с хо­рошенькими пассажирками. Все остальные дни мы скучали по вечерам и ухаживали за босоногими красавицами, так как лучшего ничего здесь не было.

Но вот в апреле начали собираться тучи на политическом горизонте. Вице-президент д-р Ажало распустил парламент и военная партия называла его за это диктатором. Тог­да полковник Шерифе стал на защиту кон­ституционных прав страны и, таким образом, они поменялись ролями. Весь апрель 1922 го­да прошел тревожно, чувствовалось прибли­жение большой политической грозы. В кон­це месяца саперный батальон вышел на по­левые фортификационные работы и мы, не получая газет, не знали, что творится в сто­лице. 3-го мая поздно вечером нас срочно вызвали в Вилла Хаес, где нас ожидал военный транспорт «Риачуело», и морской офицер, адъютант военного министра пол­ковника Роха, приказал капитану Эстингарибия погрузить ночью батальон в полной бое­вой готовности для следования в Асунсион. Батальонный командир тотчас же собрал офицеров и сообщил о готовящемся восста­нии гвардейского батальона. Саперы должны были воспрепятствовать этому, как самая надежная часть. Правительство в данное время опиралось только на гвардейский эс­кадрон и на военное училище, так как ос­тальные части армии и флота д-р Ажала не считал надежными в политическом отно­шении.

Всю ночь мы грузили сапер, оружие и пу­леметы на транспорт, а утром «Риачуело» бросил якорь в Порто Саксонии, предместье Асунсиона, где находились казармы гвар­дейского эскадрона. Встретивший меня лейтенант Шеню сообщил, что с часа на час следует ожидать революции.

Так оно и произошло. В Парагвае вспых­нула революция и полковник Шерифе был объявлен правительством инсургентом, а вице-президент республики поклялся перед народом защищать до конца права демокра­тии. Начальником штаба у революционеров оказался мой приятель майор Гестефельд, а инспектором артиллерии был назначен не­давно приехавший из Германии майор фон Рудко-Руджинский. Ночью, не успев еще высадиться, мы были вызваны по тревоге и пошли из Порто-Саксонии в центр города на Площадь Конституции для обезоружива­ния гвардейского батальона. К нашему при­бытию солдаты и офицеры уже оставили казарму и часть их направилась на присое­динение к главным силами восставших. Без сопротивления саперы заняли оставленные казармы и принялись размещаться в новом помещении. Утром из Кампо Гранде (окрест­ность Асунсиона) отошел в Парагвари пос­ледний поезд, на котором погрузился авиа­ционный парк под командой капитана Далькиста и военного летчика лейтенанта Граве. Парк только что выписан из Германии пол­ковником Шерифе, но без единого самолета — они еще не успели прибыть из Италии.

Соперник полковника Шерифе по службе, начальник военного училища полковник Шенони принял команду над правительственны­ми войсками, а энергичный депутат Гарсия принялся формировать из населения добро­вольческие отряды.

Студенты, рабочие и матросы поддержали правительство, обещавшее провести в стране социальные реформы, и по всему Асунсиону закипела лихорадочная работа. Сменный офицер военного училища капитан Ирасабол занялся формированием эскадрона, другой курсовой офицер артиллерист принялся раз­вертывать батарею. Все уволенные со служ­бы полковником Шерифе офицеры и все офицеры были призваны в ряды правитель­ственных войск.

Вечером 9-го мая был арестован командир военного флота капитан фрегата Эсс и его адъютант Бауер, оба бывшие офицеры. Они были арестованы в морском собрании во время банкета в честь полковника Шерифе прибывшими туда гардемаринами и отправ­ленные на флагманский корабль «Эль-Триумфо». Таким образом капитан — лейте­нант Монтес де Око, мой большой приятель, сопровождавший нас в форт «Генерал Дельгадо», предотвратил революцию во флоте и превратился в морского министра. Служив­ший в военном министерстве майор герман­ской службы фон Притвиц унд Гафрон в то же утро подал в отставку, заявив, что он друг полковника Шерифе и не желает оста­ваться на службе, тем паче, что все немецкие офицеры-инструктора перешли на его сто­рону. В три часа меня вызвали по телефону в военное министерство. Там я застал воен­ного министра и главнокомандующего пра­вительственными войсками полковника Шенони. Оба они считали меня приверженцем полковника Шерифе и явно не питали ко мне доверия. Поэтому полковник Роха пря­мо заявил мне, что будучи офицером инос­транцем, я могу отказаться от участия в военных действиях и уйти в запас. Должен заметить, что я сочувствовал в то время полковнику Шерифе и с ним были все мои приятели-иностранцы и вообще большая часть офицеров парагвайской армии. Но я не колебался ни минуты и ответил военному министру, что русские офицеры, дав слово служить парагвайскому правительству, свой долг исполнят до конца. Оба полковника крепко пожали мне руку и по приказанию Шенони я немедленно получил назначение в гвардейский эскадрон помощником к капита­ну Гарсия де Сунига с производством в ка­питаны и с приказанием выступить для несе­ния авангардной службы по дороге к городу Сан Лоренцо. Будучи вторым русским офи­цером, служившим в парагвайской армии, я так же должен был принимать участие в революции, как и первый наш гвардейский капитан Комаров, который участвовал в ре­волюции 1912 года на стороне президента ре­спублики полковника Хара. Взорвав в Парагвари на станции неприятельский поезд с динамитом, он создал себе большую извест­ность в армии. Во время революции сам пол­ковник Хара пал убитым у орудия, а капи­тан парагвайской службы Комаров попал в плен и был посажен в тюрьму. Благодаря стараниям доктора Риттера его, как прави­тельственного офицера, скоро освободили и Комаров, после этого уехал во Францию.

И вот я, будучи вторым офицером, через десять лет попадаю то же в революцию. Что делать, от судьбы не уйдешь. С гвардейским эскадроном я выступил в поход, а в это вре­мя вокруг Асунсиона рылись окопы и уста­навливались батареи. Саперы занимали свои позиции, а канонерские лодки приготовились защищать столицу своими орудиями. В ко­роткое время правительство уже сформиро­вало пять батальонов пехоты, из них только два — регулярной армии, остальные были сформированы из добровольцев, три эскадро­на кавалерии, один гвардейский регулярный и два добровольческих и дивизион полевой артиллерии. Из Аргентины прибыли на па­роходе два самолета с военным летчиком английским лейтенантом Стюартом и сербом Гуманичем. Старший курс юнкеров военного училища был произведен в алфересы (пра­порщики), а гардемарины — в младшие лей­тенанты с зачислением в батальон морской пехоты. Из четырех военных округов три восстали против правительства и под коман­дой полковника Шерифе двинулись на Асун­сион. Безусловно, сила и военная стратегия были на стороне инсургентов и все были почти уверены в поражении правительства. Заехав к доктору Риттеру попрощаться на­кануне выступления, я был им выруган за легкомыслие и глупость.

— Что вы Голубинцев, наделали? — волновался Рудольф Александрович, бегая назад-вперед по каби­нету — Полковник Шерифе это военная зве­зда крупной величины, а Шенони, в сравне­нии с ним — круглый дурак. Вот увидите, через два дня инсургенты займут Асунсион и заберут в плен весь этот правительствен­ный сброд. Знаете, что тогда вас ожидает? Либо расстрел, либо тюрьма и вылет из ар­мии. Как мне вас жаль!.. какая неосторож­ность!».. но я как мог, успокоил расстро­енного друга и в ту же ночь выступил с эскадроном из столицы. Пройдя пятнадцать верст по шоссейной дороге, мы в три часа прибыли в Сан Лоренцо. Младший лейте­нант Смит занял со взводом дорогу на мес­течко Ита. Шеню расположился с драгунами на телеграфе, старший лейтенант Ортис по­местился с полуэскадроном в префектуре, а я с капитаном Гарсия де Сунига поехали на виллу «Амарилья», в дом его семьи и там я был представлен его матери и сестрам. Ночь прошла спокойно, а в девять часов утра мы получили известие от разъезда старшого лейтенанта Эмильгарехо о наступлении трех пехотных колонн с северо-восточной стороны города. Капитан распрощался с семьей и в десять часов утра эскадрон на рысях оставил Сан Лоренцо и отошел к Асунсиону.

Святослав Голубинцев

(Продолжение следует)


© “Родимый Край” №121 МАРТ – АПРЕЛЬ 1976


Оцените статью!
1 балл2 балла3 балла4 балла5 баллов! (1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ... Loading ...




Читайте также: