Хотя пароход «Ре Викторио», прибывши в Буэнос Айрес, выгрузил всех своих пассажиров, нас, двух бывших русских офицеров, аргентинские власти задержали на борту. Только на следующий день, после тщательной проверки документов, убедившись вполне, что мы не большевики, нам разрешили сойти на берег. На первом попавшемся автомобиле мы поехали в русское консульство. Консул старой России, в противоположность своим европейским коллегам, узнав, что мы офицеры Добровольческой армии, принял нас холодно и почти сожалел, что мы не красные командиры. Я энергично возразил господину Пташникову и заявил ему, что сожаления он может оставить при себе, а теперь обязан вернуться к своим прямым консульским обязанностям.
Мое поведение подействовало и консул пытался вначале сплавить нас в еврейское эмигрантское благотворительное общество, но встретив снова мой решительный протест, отправил к настоятелю православного храма, сказав, что тот «любит врангелевцев». От столь любезного русского дипломата мы отправились на улицу Бразиль №315, где находилась русская православная церковь. Ее настоятель о. Константин Изразцов встретил нас довольно радушно, сказав, что его сыновья служили в гвардейских кирасирах, но вместе с тем сразу дал понять, что в Аргентине русским эмигрантам трудно будет найти работу. На это мы заявили ему, что приехавши без всяких средств и, как офицеры Добровольческой армии, теперь просим оказать нам помощь. Подумав немного, отец Константин вошел в наше положение, довольно печальное и на первое время предложил расположиться в церковной библиотеке. Без знания испанского языка, мы долго не смогли получить работу и, коротая время, стали заводить знакомства среди тамошних русских старожилов, в большинстве случаев приехавших из России после 1905 года. Кроме нас в библиотеку вскоре вселились три моряка с Колчаковского фронта корабельные гардемарины Дмитрий Сластников, Станислав Родзевич и гардемарин Бабаш.
Немедленно наша библиотека изменила свой первоначальный вид, при входе был водружен портрет адмирала Колчака и под ним фотографии Деникина и Врангеля и, все это было украшено фуражкой нашего «карабела» Мити Сластникова. Но вот мой друг Вася Волков, наконец, устроился шофером и уехал в город Кордобу. Тогда я набрался энергии и с лихорадочным рвением принялся за поиски работы. Как ни странным может показаться, но мне помогли в этом здешние эмигранты царского времени, настроенные, как я уже говорил, весьма сочувственно к большевикам. С их помощью я устроился в качестве «администратора» в русский кафе-ресторан «Украина».
Наступили, так сказать, мои трудовые дни, пришлось в шесть часов утра приходить на службу, следить за уборкой зала, за чистотой огромных зеркальных окон и вообще приводить в порядок оставленное ночными посетителями кафе. Для всего этого у меня имелось два служащих — подростки, за которыми приходилось следить в оба, так как усердием они не отличались. За все это я получал 100 пезо и харчи, но находиться на работе приходилось по двенадцати часов в сутки.
В семь часов утра я возвращался домой в библиотеку, усталый, бросался на кровать и тотчас же засыпал, как убитый. В таком положении мне трудно было заниматься осмотром города и развлекаться, а жизнь, как на зло, вокруг меня била ключом. Проходя по вечерам мимо портовых таверн и кабачков, я видел там матросов, танцующими с аргентинскими красотками и все это смущало мой покой. Хозяин ресторана, бывший подпрапорщик Быковский, жил в Аргентине уже много лет и превратился в настоящего буржуя. Заметив мое старание по службе, он набавил мне жалованья и я стал получать 150 пезо.
Наш кафе-ресторан посещала самая разношерстная публика, матросы с иностранных пароходов, мелкие чиновники и конечно, красотки всех рас и национальностей, с накрашенными губами и подведенными глазами.
Как-то после разгрузки очередного парохода, к нам зашли три моих моряка и мы, за стаканом вина решили заняться политикой и организовать в Буенос-Айресе комитет русских беженцев. Председателем был единогласно намечен знакомый коммерсант Тесленко, я решил стать его секретарем, а членами президиума согласились быть Быковский и три моих гардемарина. Как и следовало ожидать, это не понравилось местным русским «представителям» и на нас сразу обрушился консул Пташников. Но мы это предвидели и, зная их полное бессилие, повели кампанию в аргентинских газетах, защищая свои права на существование. Опять получился парадокс: нас поддержали левые эмигрантские круги и, «представителям» поневоле пришлось смириться. Таким образом мы выиграли первый тур борьбы.
Появились в газетах фотографии нашего комитета и мы спокойно принялись ожидать приезда из С. Штатов нашего посла Евгения Федоровича Штейна, чтобы узнать от него все политические новости. Изменилась к лучшему и наша жизнь. Я превратился в помощника Быковского, поочередно дежурил с ним в ресторане, получив, таким образом, свободное время. Отец Константин также стал относиться ко мне, как родной, почти каждое воскресенье приглашал обедать и расхваливал всем мои организаторские способности.
Светлое Воскресение мы всем комитетом провели у отца Константина Изразцова, и я с большим аппетитом, после столь долгих лет, полакомился домашней пасхой, куличем, окороком и заливным поросенком с хреном. По случаю Пасхи наш председатель Тесленко пригласил нас в лучшее казино на улице Майпу и мы там танцевали настоящее аргентинское танго.
Русский беженский комитет, благодаря нашим стараниям, стал быстро входить в силу и о нас начали даже писать в крупной местной газете «Ла Насион». Двадцать пятого мая наступил национальный праздник Аргентинской республики. Как и большая часть государств Южной Америки, она входила раньше в состав испанских колоний. Воспользовавшись вторжением в Испанию Наполеона аргентинский генерал Хозе Сан Мартин поднял восстание против испанцев и вместе с генералами Бельгранэ и Боливаром провозгласил независимость Аргентины. Во главе аргентинской национальной армии он освободил от испанского владычества колонию Чили, а герой Северной части Южной Америки генерал Боливар принимал участие в войне за независимость Боливии, Перу, Эквадора и Колумбии.
Жадные до колоний вообще, англичане хотели захватить и подчинить своему влиянию молодую Аргентинскую Республику и, без объявления войны высадили десант и заняли с боем половину города Буэнос-Айреса. Но подошедший во время на помощь генерал Бельграно разбил англичан и снова подняли над городом бело-голубой флаг независимости. Памятники этим героям украшают столицу республики и большинство улиц и площадей носят их имена. Вместе с гардемаринами я пошел на парад. Вся площадь перед президентским дворцом, каза Розада, (Розовый дом) была занята войсками. Начиная с авениды 25-го Майо вытянулись синею лентою моряки, за ними стояла в германских касках, с французскими погонами, пехота и около дворца перед памятником генералу Белграно выстроился полк конно-гренадер, весьма похожих на наших лейб-драгун, отличаясь только лакированными ботфортами, палашами и длинными белыми перчатками. Ветер красиво колыхал на пиках голубые флюгера с белым полем, посредине — национальные цвета Аргентины, (конно-гренадерский полк первым поднял с генералом Сан Мартином восстание за независимость и за это благодарная нация оставила ему историческую парадную форму и наименование гвардии).
Далее, у подножия памятника командору Гарай, основателю города Буэнос Айреса, выстроилось кавалерийское училище, морской корпус и конная артиллерия. Президент республики доктор Иригоен принимал парад, окруженный министрами и генералитетом. Затем перед нашими глазами прошли в парадных формах лучшие части аргентинской армии. Чисто прусский шаг «печатала» пехота, блистая шишаками на касках и зелеными подвесками эполет. Громыхая орудиями, проехала конная артиллерия на прекрасных лошадях. Сперва повзводно прошли шагом конно-гвардейцы, эффектно выделяясь красными лацканами на мундирах и белыми султанами на высоких киверах. Очень красиво прошел Морской корпус, гардемарины в белых брюках и коротких черных мундирах держали идеальное равнение и шли широким, свободным шагом. Вечером весь город был иллюминован и напоминал карнавальные дни. Много смеха, света; улицы — море человеческих голов. Нас захватило общее веселье и мы, слившись с толпою, бродили до утра по улицам. Аргентинцы не вполне правы, называя свою столицу южноамериканским Парижем. Я бы назвал ее скорее южным Нью-Йорком. Буэнос Айрес хорошо распланированный, чистый и вполне столичный город с большим движением на улицах, с автомобилями, трамваями, автобусами и прекрасной подземной железной дорогой. В конце мая приехал из Северной Америки русский императорский посол Евгений Федорович Штейн и я немедленно же сделал ему визит. Посол принадлежал к разряду русских бар, не любил утруждать себя делами и больше всего ценил спокойную жизнь. Меня он принял весьма радушно, угостил бразильскими сигарами и сообщил, что «белое движение» по-видимому, умерло и мы, бывшие офицеры русской армии, должны теперь в Новом Свете сами создавать себе положение и войти, как можно скорее, в общую жизнь здешних граждан.
Вернувшись домой и посоветовавшись с гардемаринами, я отправился в чилийское посольство за визою, надеясь попытать счастья на берегах Тихого океана. Но нашим мечтам не суждено было осуществиться, вследствие отказа чилийского консульства выдать визу русским подданным (опасались проникновения коммунизма в их страны). Тогда мы вторично отправились в российское посольство и после долгого разговора с Евгением Федоровичем решили послушаться его доброго совета и ехать в Парагвай, тем более, что Штейн обещал, при первом же удобном случае, представить меня парагвайскому военному министру, которого со дня на день ждали в Буэнос Айресе. Наш посол до конца оставался русским барином, и свое обещание сдержал в точности. В субботу он пригласил меня обедать в Жокей-клуб и там познакомил с военным министром Парагвайской республики полковником Шерифе, который, узнав, что я гусарский офицер, рассыпался в любезностях и тут же позвонил по телефону в свое посольство, переговорил с чиновником и просил меня зайти в понедельник за визой.
Снова в церковной библиотеке произошел экстренный совет, на котором я и гардемарин Бабаш высказались за Парагвай, корабел Митя Сластинков решил ехать в Северную Америку, а Станислав Родзевич решил остаться в Буэнос Айресе. Когда о. Константину стало известно наше решение, он так обрадовался, что пригласил к себе в кабинет на конфиденциальную беседу — и выплатил нам трехмесячное офицерское жалованье, согласно чинам. Сластникову тут же был выдан чек для покупки билета в Нью-Йорк, а мне, кроме жалованья — суточные и прогонные до Асунсиона, столицы Парагвайской республики. Не скрывая своей радости по случаю нашего отъезда, священник, получив от нас росписки, троекратно с нами облобызался и пригласил на ужин. Но при этом попросил нас ничего не писать о происшедшем нашим друзьям в Галиполи, куда он уже неоднократно сообщал, что русским беженцам будет очень трудно устроиться в Аргентине.
Так закончилась моя короткая, но довольно оживленная политическая карьера в Аргентине. В парагвайском посольстве мне и Бабашу весьма любезно выдали визы и, провожаемые аргентинскими друзьями, мы с вокзала Чакорита покинули Буэнос Айрос. Поезд мчался по безконечным аргентинским просторам, и пейзажи слегка напоминали донские степи.
На станции Конкордия поезд остановился и я вышел на платформу подышать свежим воздухом. Конкордия — Крупный железнодорожный узел, здесь сходятся дороги из Аргентины, Уругвая, Бразилии и Парагвая. На вокзале бросались нам в глаза своими яркими костюмами несколько гаучо, важно прогуливавшихся вдоль перрона. Черные быстрые глаза их зорко смотрели из под широких полей фетровых шляп, разноцветные шелковые платки закрывали им шеи, рубашки были заложены в шаровары и у каждого гаучо на широком кожаном поясе висел револьвер и острый длинный нож (мачете). Некоторые гаучо носили шпоры на босу ногу, что меня, кавалерийского офицера, вначале коробило, но, поживши в Южной Америке, еще и не на то насмотришься.
Перед отъездом поезда к станции подъехала кавалькада в десять всадников и красивая синьорита, по-видимому дочь богатого помещика, спрыгнула с коня и побежала к перрону. Под короткой гофрированной юбкою у нее виднелись сапожки и она, кокетливо позвякивая шпорами и размахивая нагайкою, подошла к кассе, и, купив билет, вошла в купэ первого класса. Красавица — аргентинка ничем не отличалась от гаучо и на поясе у нее, красиво стягивающем ее талию, так же блестел револьвер и слева длинный мачете. Она помахала шляпою в сторону оставшихся на дороге всадников и затем смеясь скрылась в вагоне. В Буэнос Айресе мне еще не приходилось встречать подобные наряды, но ехавшие в вагоне пассажиры сказали, что в Парагвае почти все ходят в подобных костюмах.
На берегу реки Парана наш поезд вошел на специально установленный пароход-феррибот и мы четыре часа шли по реке на борту парохода. Через два дня наш поезд остановился в аргентинском пограничном городе Мисионес и переплыл снова на пароходе реку, — тут мы приехали на парагвайскую пограничную станцию Энкарпасион. В купэ вошел парагвайский офицер и меня поразило сходство его формы с германской. Только по цветам круглой маленькой кокарды можно было убедиться, что перед нами стоит парагваец. Все же остальное, тропический шлем, погоны и сабля были немецкие.
После поверхностной проверки документов поезд тронулся в дальнейший путь и мы покатили по равнинам Парагвайской республики. Парагвайцы гораздо гостеприимней аргентинцев и хорошо относились к европейцам. Но следует заметить, что страна эта еще слишком мало развита и не пригодна для европейской колонизации. На огромные пространства тянутся в сторону Боливии непроходимые степи чако, покрытые в некоторых местах по берегам рек девственными лесами и пальмовыми рощами. В чако живут только индейцы, и там свирепствует ужасная лихорадка «чуча», от которой не могут спастись даже тамошние обитатели, не говоря уже про европейцев. Еще не один белый человек не пересек чако и до сих пор граница между Парагваем и Боливией в южной части не определена и обозначена на географической карте — пунктиром.
На всем протяжении по реке Рио Верде и Рио Пилькомано чако тянется к западу более чем на тысячу километров и единственными обитателями там являются ягуары, обезьяны, крокодилы и всевозможные змеи, среди которых особенно выделяется удав «бой гвассу», способный задавить в своих объятьях даже быка.
Но главная опасность чако — это краснокожие индейцы, и парагвайскому правительству приходилось много заботиться для охраны своих фермеров от набегов этих неспокойных соседей, предающих огню и мечу всякий культурный уголок в чако. Для охраны своих земледельцев на границе с Боливией и Аргентиной по реке Пилькомайо были выстроены два парагвайских военных форта и гарнизоны их немного сдерживали нападения Аргуканов, Чемококо и Пона, индейских племен, враждовавших с бледнолицыми.
Вечером, на третий день пути, поезд подошел к освещенному вокзалу Асунсиона, столицы Парагвайской республики. Дневную жару сменила вечерняя прохлада, и по этой причине Асунсион показался нам очень милым городом. Перед вокзалом на площади Уругвай играл оркестр военной музыки и гуляло много молодежи. Мы отдохнули немного на лавочке среди цветов и затем пошли в отель, находившийся поблизости от вокзала. Приняв душ и приведя себя в порядок после столь утомительной дороги, я и Володя Бабаш после ужина отправились осматривать город. В школьные годы география очень мало ознакомила нас с этой южноамериканской республикой и даже в Аргентине о ней мало знали и только предупреждали нас о дикости нравов ее обитателей. Но все это было слишком преувеличено. Парагвайцы весьма гостеприимный народ и по добродушию даже слегка напоминают наших сородичей.
По дороге мы познакомились с русским коммерсантом Ляпицким и тот представил нас на следующий день русскому ресторатору Угрику. Дон Андрее, как его величали здесь на испанский лад, обрадовался приезду земляков и пригласил обедать. Как всегда, в подобных случаях полагается, начались нескончаемые расспросы про Россию и в частности, про его родной Киев. Сам Угрик с лицом Тараса Бульбы, покинул родину двадцать лет назад и очень интересовался происшедшими там за это время переменами. Насколько было возможно, мы удовлетворяли его любопытство и не забывали в то же время про обед. Во время разговора в ресторане появилась молодая симпатичная донна Мария, супруга нашего запорожца, которую мы, в первый момент, приняли за его дочь. Она пожурила мужа за недостаточное гостеприимство и принесла нам из холодильника графинчик с золотистой жидкостью, которая оказалась знаменитым парагвайским ромом. В три часа дня, когда спала жара, Угрик предложил пойти погулять по городу и обещал показать все достопримечательности парагвайской столицы. Донна Мария недовольно махнула на него рукою и проговорила: «Куда ты их поведешь, старик? Ведь сам прекрасно знаешь, что в Асунсионе нечего показывать. Молодые люди прибыли из Буэнос Айреса, а ты не даешь им покоя и хочешь что-то показать в нашей деревне. Оставайтесь лучше здесь и угости их холодным пивом!» Но настойчивые просьбы молодой жены не подействовали на Тараса Бульбу и он повел нас в город. Донна Мария была, конечно, во всем права. После Буэнос Айреса парагвайская столица напоминала нам самый провинциальный городок аргентинской республики. Здесь не было ни одного приличного многоэтажного здания, улицы были мощены только в центре города и поражало отсутствие красивых памятников. В 1921-м году в Асунсионе был всего только один кинематограф и ни одного театра.
Единственным украшением города являлись утопавшие в цветах скверы, где можно было отдохнуть в тени на удобных диванчиках. Проходя мимо двухэтажного здания с вывеской «Банко спаньол», дон Андрее, указав нам на него, потряс кулаком и сказал, что это учреждение лопнуло несколько месяцев назад и там погибли его сто тысяч пезо. Кроме этого банка и бронзовой фигуры с ангелом, которого старался сбросить какой-то силач, осматривать было, в самом деле, нечего и мы то и дело заходили в бары и пили холодное пиво. После аргентинских зимних холодов, хотя и тропических, в Парагвае нам было ужасно жарко.
Следует так же заметить, что по приезде в Южную Америку мы запутались во временах года. Зима здесь наступает в мае и продолжается до августа, весна начинается в сентябре, а лето — в декабре. Но тропических холодов в Парагвае не бывает и можно смело сказать, что мы попали в страну вечного лета. Конечно Асунсион, в сравнении с Буэнос Айресом, был попросту большой деревней, но все это было бы ничего, если бы не потрясающая бедность населения. При самой низкой валюте, без собственной промышленности и почти без вывоза, за исключением местного чая — «МАТЭ», страна была обречена на нищенское существование.
Нам пришлось серьезно подумать о будущем. Чем могли заниматься мы, интеллигентные европейцы без определенных специальностей? О поступлении служащими в торговое предприятие не приходилось и думать, так как крупных торговых компаний не было, получить службу в банке было весьма трудно, сельского хозяйства мы абсолютно не знали, да и нужных материальных средств у нас не было. Следовательно, нужно было что-нибудь предпринимать в срочном порядке, либо, не теряя времени, переехать в другую страну, пока еще оставались деньги на билет. Но дон Андрее не падал духом и энергично протестовал против наших пессимистических взглядов на жизнь в Парагвае. Да что вы, в самом деле, белены объелись? Ишь, нюни распустили! Парагвай лучшая страна в мире и здесь я вам гарантирую и службу и хлеб. Куда вы хотите поехать отсюда, скажите мне? В Боливию надо ехать через Аргентину, и у вас, я знаю, для этого путешествия нет денег, а до Бразилии отсюда очень далеко и сообщение так же стоит больших средств. Нет, милые мои, сидите здесь и не рыпайтесь, а об остальном я сам о вас подумаю.
На следующий день Угрик повел нас на авениду Петтироси, где находилось небольшое кирпичное здание с весьма поэтичным названием «Вилла Ньяндутин» что означало в переводе с индейского языка гвараны — кружевная вилла. Откровенно говоря, название это мало оправдывало скромный по виду особняк, в котором проживал собственник местного экономического журнала доктор Рудольф Александрович Риттер. Пожилой и довольно полный господин среднего роста, в пенсне и в черном берете, он производил приятное впечатление. Он был умным и энергичным человеком, политиком и владельцем нескольких эстанций (имений), но самое главное, имел огромное влияние в здешних правительственных кругах. Рудольф Александрович принял нас очень радушно и без дальнейших разговоров приступил к делу. В Парагвае не существовало русского представительства и поэтому он здесь защищал русские интересы и пользовался в Асунсионе огромным авторитетом и уважением. Просмотрев наши бумаги, он решил немедленно же устроить меня в парагвайскую армию, а гардемарина Бабаша, отказавшегося поступить в речной военный флот, направил по коммерции. На первое время Угрик дал ему место своего помощника в магазине и кафе-ресторане. Не посмеивайтесь, русские моряки, — Америка страна коммерческой наживы и служба Володи тут пользуется большим уважением, нежели Флотский мундир.
Парагвайский военный министр полковник Шерифе находился по делам службы еще в Аргентине и мне пришлось ожидать его возвращения. С помощью доктора Риттера, я снял комнату на авенида Колумбия и гуляя по городу, присматривался к местной жизни, столь различной, и по культуре, и по нравам от Европы. Расположенный на высоком берегу реки Парагвая, город Асунспон очень красив. На главной его улице Лас Пальмас можно было подумать, что вы попали в маленький испанский городок: та же архитектура зданий, такие же наряды женщин и даже неизменный Испано-Американский банк. На городском базаре вы попадаете в совершенно иной мир. Торговки в черных платьях, с огромными сигарами во рту, предлагают купить ананасы или кокосовые орехи, а полуголые мальчишки стараются навязать иностранцу в тридорога черную обезьянку, стоющую здесь — гроши. Шум и гам страшный, трудно разобраться, где вы, вообще, находитесь, в Парагвае или на азиатском базаре в Скутари. Но вот мы покинули, наконец, шумный базар и, пересекая главную улицу выходим на площадь Конституции. Среди зелени сквера на колонне возвышается женская фигура — это символ Конституции, украшающий памятник парагвайской независимости. Вы присаживаетесь на одну из скамеек, и, вдыхая аромат цветов, любуетесь чудным видом, открывающимся перед вашими глазами.
Внизу, переливаясь на солнце, как серебристая змейка, многоводная река Парагвай. На ней белеют паруса и по временам раздаются пароходные гудки. За рекою тянутся во все стороны необозримые пространства парагвайского чако и изумрудный бархат охватывает весь видимый вами горизонт. Но вот вы поворачиваете голову и видите на плацу между Палатой депутатов и длинным зданием военного училища странное зрелище. На плацу маршируют затянутые в синие мундиры, блистая на солнце германскими касками, солдаты, совсем как в Гейдельберге или в Мангейме, виденные мною в 1911-м году.
Парагвайская армия, как и вся страна, имела в те времена 700 тысяч обитателей, очень маленькая и насчитывает в своих рядах 5 000 человек. Отдельных полков не существовало и вся пехота была сведена в четыре трехротные батальона, а кавалерия — в самостоятельные четыре эскадрона. Кроме того, имелись две полевых батареи, жандармский эскадрон и саперная рота. Из специальных частей существовала маленькая радиостанция и авиационный парк, пока без самолетов и летчиков. Вот, кажется, и все.
Флот состоял из двух речных канонерских лодок и нескольких вооруженных катеров. Для укомплектования офицерского состава было военное училище с пятилетним курсом и гардемаринские классы для офицеров флота. Военное министерство принимало с качестве инструкторов иностранных офицеров, но прежде чем подписать контракт, каждый из них должен был сдать экзамен по роду оружия при особой военной комиссии. Не только по своей обмундировке, но и по настроению, армия была германофильской, что особенно сказывалось на ее инструкторах, на три четверти состоявших из немцев.
На всю армию имелся всего лишь один генерал и четыре полковника, проходившие высшие военные курсы в иностранных школах. Парагвайская армия, несмотря на бедность страны, была довольно прилично одета и хорошо выглядела. Все воинские части разделялись на четыре зоны и помещались в различных пунктах республики, в Энкарнасионе, Парагвари, Вилле Рике и Концепсионе. В Асунсионе находились военное и морское училище, гвардейский эскадрон, Эскольты президента и батальон гвардии Карсель, а так же база военного флота. В конце недели я познакомился с майором Гестефельд, бывшим германским офицером, занимавшим ныне видное место в парагвайском генеральном штабе. Мы быстро подружились и я почти целые дни проводил у него на вилле в Порто Сахонии. Кроме майора Гестефельда, в армии находилось еще несколько германских офицеров, один испанский артиллерийский капитан, сербский пехотный лейтенант и старший лейтенант английской службы Брай. Гестефельд познакомил меня с офицерами парагвайского штаба и те дали мне надежду на возможность поступления в их армию.
Наконец приехал военный министр, по форме, уму и взглядам — настоящий прусак. Рудольф Александрович Риттер еще раз представил меня в Унион Клубе полковнику Шерифе и тот, поговорив со мною по-немецки, просил зайти на следующий день в военное министерство. Утром, немного волнуясь, я прошел мимо парадных часовых, затянутых в кирасирскую форму, и поднявшись по мраморной лестнице, остановился в зале перед кабинетом военного министра. Отворилась дверь и вошел офицер в сюртуке и серебрянных капитанских погонах, держа в руках белую фуражку с красным околышем, ни дать, ни взять, наш русский кавалергард. Гремя блестящим палашом, офицер подошел ко мне и представился адъютантом военного министра капитаном Фрейвальдом. Он прекрасно говорил по немецки, но родился в Парагвае и никогда не был в Европе. Пройдя вместе с адъютантом в кабинет военного министра, я официально представился полковнику Шерифе и передал ему свои военные документы и послужной список, переведенные на испанский язык в российском посольстве в Буэнос Айресе. Полковник, смуглый брюнет с большими усами «а ля Вильгельм», был одет с синий сюртук с красными кантами, такого же цвета длинные шассеры с генеральскими красными лампасами и в ботинках со шпорами. На маленьком столике в углу комнаты лежала его каска и сабля. Просмотрев внимательно мои бумаги и поинтересовавшись, какая форма была у Изюмских гусар, министр разрешил мне держать экзамен на чин старшего лейтенанта кавалерии. Пришлось в срочном порядке раздобыть немецкий кавалерийский устав, принятый в парагвайской армии, учить заново их кавалерийский строй «справа рядами» (в русской кавалерии обычное движение конницы — справа по три, либо справа по шести), зубрить их тактику, фортификацию и совершенно новую для меня администрацию. И все это я должен был пройти в полтора месяца, срок данный мне на подготовку главным штабом. Тропические лунные ночи я просиживал напролет за уставами и учебниками, чертил укрепления и наносил на бумагу кроки.
Иногда с улицы доносились звуки гитары и смех прелестных сеньорит, но я не обращал на них внимания и продолжал зубрить, зубрить и зубрить до накаливания мозгов. Через полтора месяца майор Гестефелд проверил мои знания и нашел вполне подготовленным к экзамену. Его супруга, фрау Марта, смеялась за ужином и говорила, что я знаю гораздо больше ее мужа, успевшего все позабыть на войне и сделать блестящую карьеру только став майором в тридцать два года. Но проиграв войну, Германия должна была сократить армию и молодой майор остался с чином, но без службы и чтобы не голодать, уехал в Парагвай, где уже служил его старший товарищ майор фон Притвиц унд Гафрон.
В понедельник 28-го июля наступил долгожданный, и в то же время, жуткий день экзамена при главном штабе. В конференц-зале за длинным столом, покрытым малиновым сукном, сидело человек восемь офицеров, сверкая эполетами и перевязями на парадных мундирах, перед каждым из них лежала каска и папка с бумагами. В скромном синем костюме, но с гордым видом, я предстал перед комиссией. Председатель генерал Эскобар в белом кавалерийском мундире и в золотых эполетах начал экзамен. Узнав, что я русский кавалерийский офицер, он прежде всего, поинтересовался, в каком полку я служил и просил меня описать ему русскую гусарскую форму со всеми подробностями. Алый доломан и синий ментик, расшитых золотыми филиграновыми шнурами, пленили многих штаб-офицеров и они благосклонно отнеслись ко мне во время экзаменов.
— Прекрасно, капитан, теперь скажите мне, на каких войнах участвовали и сколько раз были в боях? — спросил генерал, как я уже слышал, ненавидевший немцев.
— Ваше превосходительство, в составе 11-го гусарского полка я принимал участие в конце Великой войны с 1917 г., а затем после коммунистического переворота находился в белой армии с 1918 по 1920 годы — ответил я.
Генерал улыбнулся, разгладил подстриженные на английский манер усы и заявил, что считает меня вполне подходящим инструктором-офицером и дальнейших вопросов не имеет. Затем каждый офицер комиссии задал мне какой-нибудь вопрос по тактике, администрации и даже по артиллерии, но опыт двух войн спас мое положение и я удачно отвечал на вопросы. После устных испытаний меня попросили перейти в манеж военного училища, где два драгуна держали под уздцы гнедого коня под английским офицерским седлом. Генерал Эскобар, как кавалерист, взял в руки бич и я пошел на барьеры. Этому занятию хорошо обучили в Гвардейской Школе и я легко брал трипель-бар, банкет и каменную стену. После этого генерал приказал мне остановиться и пожав руку, поздравил с зачислением в парагвайскую кавалерию. Вслед за этим меня поздравили все офицеры комиссии, а в военном министерстве полковник Шерифе похвалил в моем лице русских гусар. Мне было так приятно, что я чуть-чуть не бросился ему от радости на шею.
В тот же день я отправился с майором Гестефельдом в военное интендантство для того, чтобы заказать там форму. Офицерский портной — немец снял мерку и обещал через неделю прислать мне мундир, сюртук, синие бриджи и две пары защитного обмундирования. В соседнем отделении были заказаны пара лакированных ботфорт, каска, лядунка, шарф, эполеты, погоны, темляк и палаш. Теперь оставалось только дождаться декрета президента республики доктора Гондра о моем зачислении в парагвайскую армию. Все это время я проводил в семье Гестефельда, ухаживая за милыми кузинами фрау Марты. Через три дня я прочел в газетах президентский декрет о моем зачислении в армию и схватив газету, как сумасшедший, запрыгал от радости по комнате.
Весь остаток недели я просидел дома, не желая показываться в городе штатским человеком и выходил только с Гестефельдом в ближайшее кафе выпить очередной пунш. В субботу в восемь часов утра интендантский унтер офицер принес мне огромный тюк и массу всевозможных свертков. С каким усердием я принялся разворачивать и примерять новую драгунскую форму! Надев синий мундир с малиновыми обшлагами и воротником, опоясав шарф и пристегнув лядунку, я подошел к зеркалу — и в первый момент не узнал свое отражение. Драгунский мундир с эполетами вместо синего пиджака, синие бриджи с малиновыми кавалерийскими лампасами, ботфорты, палаш и каска дополнили красоту моего нового костюма. В таком виде я вышел на улицу. В Николаевском кавалерийском училище существовала традиция, согласно которой, по производству в офицеры молодые корнеты давали на чай солдату, первым отдавшему ему честь. В Парагвае я вторично выполнил эту традицию и подозвав бравого драгуна, отдавшего мне честь, наградил его десятью пезо, за что тот долго меня благодарил и сбегал даже за такси.
Первый визит я сделал, конечно, доктору Риттеру и не снимая каску, бросился обнимать милого русского человека, помогшего мне снова стать офицером. Рудольф Александрович угостил меня торжественным обедом. Вечером мы пошли в кино. Мне казалось, будто весь Асунсион смотрел на меня и радовался моему вторичному вступлению в новую жизнь. Риттера знала вся столица, так сказать, все сливки местного общества, находившиеся в кино. Он познакомил меня с лучшими парагвайскими фамилиями и в том числе с дочерью банкира Маргаритою де Азаведо, приехавшей недавно из Швейцарии и прекрасно знавшую русскую музыку и литературу. Очень красивая барышня произвела на меня прекрасное впечатление. Рудольф Александрович заметил мне вскользь о богатстве ее отца, но я был так счастлив в тот вечер, что расточал свою любезность всем женщинам, не считаясь с их богатством и положением. После сеанса Риттер повез меня ужинать в Унион Клуб, где мы встретили полковника Шерефе и министра внутренних дел доктора Миранду. Рудольф Александрович пригласил их к нашему столу и, таким образом, мой парагвайский первый офицерский ужин прошел в довольно знатном окружении.
Ярко, красиво и быстро прошел первый год моей службы в парагвайской армии. Первые шесть месяцев я провел командуя фортом «Генерал Дольгадо», затем, отдохнув в Асунсионе, получил назначение на службу в пограничном городе Энкарнасион. Но вскоре туда приехал неожиданно адъютант военного министра капитан Фрейвальд и привез с собою предписание мне и лейтенанту Шеню немедленно вернуться в Асунсион. Как мы уже знали раньше, в Парагвае шла долгое время упорная борьба между военной партией и профессиональными политиками, игравшими с президентом доктором Гондрою, как с игрушкою. И вот, военный министр полковник Шерифе, глава военной партии, стоявшей за изменение некоторых параграфов конституции, вместе с четырьмя полковниками командирами военных округов, решил заставить президента республики отказаться от власти. С этой целью он приехал ночью во дворец и предложил подписать приготовленный заранее декрет об отречении.
Д-р Гондра возмутился поступком военного министра и, надеясь на верность армии, поехал на автомобиле в казарму гвардейского пехотного батальона. При входе в казарму часовой загородил ему штыком дорогу, тогда Гондра назвал себя и приказал именем республики солдату опустить винтовку и пропустить президента. Но часовой не двинулся с места и ответил ему, что президента он более не знает и подчиняется только военному министру.
Увидев измену батальона, президент вернулся во дворец и подписал отречение. Такое поведение полковника Шерифе возмутило министров и членом парламента. Вступивший в исполнение обязанностей вице-президент д-р Ажала сменил полковника Шерифе и назначил военным министром полковника Рохас, честного и порядочного во всех отношениях офицера. Военная партия не сумела воспользоваться случаем, не распустила парламент и не объявила диктатуры. На бурном заседании парламента депутаты открыто называли полковника Шерифе изменником и врагом республики, требуя над ним суда. Как ни покажется это странным, но армия, в тот момент, раскололась. Большая часть офицеров приняла сторону Шерифе, меньшая же часть, главным образом националисты, не любившие бывшего военного министра за симпатии к германцам, поддерживала парламент и конституцию.
На сторону военной партии перешел предпоследний президент республики сенатор Шерер, обещая неограниченную помощь Аргентины, и часть депутатов парламента, так же аргентилофилов. В политических кулуарах чувствовалась близость военной революции и гражданской войны. Полковник Шерифе, став военным командиром первого военного округа в городе Парагвари стягивал туда лучшие части армии и окружил себя германскими офицерами инструкторами. Его открыто приветствовали в этом командиры округов полковники Мендоса и Брисуэло; — в то время, как на стороне правительства находился кроме полковника Роха, один только полковник Шенони, начальник военного училища, а генерал Эскобер, предчувствуя политические неприятности, срочно заболел и уехал к себе в имение. Такие новости привез нам капитан Фрейвалд и просил нас не задерживаясь, возвратиться в Асунсион. Я подчинился приказанию военного министерства и сдав свой пограничный пост, поспешил с лейтенантом Шеню на первом отходившем поезде в Асунсион.
В военном министерстве нас разлучили, отправив Шеню в гвардейский эскадрон, а меня временно прикомандировали к саперной роте Эстигарибия, квартировавшей в городе Вилла-Хаес. Городок этот находился на противоположной стороне реки Парагвая, почти напротив Асунсиона. У сапер я сразу заметил подготовку правительства к отпору военной партии. Капитан Эстигарибия, человек полного доверия нового правительства, превратился в неофициального командира округа и формировал усиленным темпом четырехротный саперный батальон. Его помощник капитан Дельгадо занимался отборкою офицерства в новую часть и мое прибытие, как офицера-иностранца, внесло в их ряды некоторую тревогу. Во всем батальоне я был единственным иностранцем, да еще, к тому же, понимавшим по-гвараны (индейский язык, на котором в интимной обстановке говорят все парагвайцы), который я успел выучить, будучи командиром форта, могущим теперь выдать шерифовцам их военные планы. Поэтому меня сразу же назначили начальником транспорта и отравили в дальние деревни за лошадьми. Превратившись таким образом в ремонтного офицера, я две недели скитался по богатым помещикам, умоляя их продать по баснословно дешевой цене лошадей для саперного батальона. Помещики, скучая в глуши, были рады моему визиту, потчевали обедами, их дочери услаждали игрою на рояле, но лошадей я так и не достал. Вопреки моему предположению, капитан Эстигарибия ничуть не рассердился за полное фиаско с конским вопросом, но даже похвалил меня за усердие и отпустил на неделю в Асунсион.
В это время из Буэнос Айреса приехал ко мне погостить Василий Волков, мой друг детства, и мы весело провели с ним парагвайский карнавал. Хотя мы и тряхнули стариною и не скучали в Асунсионе на балах, но все же до карнавала в сан Ремо здесь было далеко. Пробыв у меня неделю и расхваливая баснословную дешевизну местной жизни, Волков вернулся в Аргентину, а я, временно превратился в адъютанта командира первой саперной роты капитана Дельгадо. Ввиду отсутствия конного состава и при покровительстве командира батальона, я занимался приятным ничегонеделанием. За это время я подружился с лейтенантом Эмпльгарехо и почти каждую ночь мы развлекались в единственном кафе-баре «Эспланаде», откуда были видны огни Асунсиона.
Вначале офицеры батальона смотрели на меня недоверчиво, но потом привыкли и перестали в моем присутствии стесняться, высказывая мысли враждебные полковнику Шерифе. Наш прямой начальник капитан Эстигарбия был чистокровным парагвайцем, прошел военную школу в Чили и не смотря на молодость лет, проявлял уже большие способности в тактике и стратегии. Он не доверял вообще иностранцам и ненавидел немцев, занимавших в армии лучшие должности и с иронией относившихся к парагвайцам. Мне кажется, что это и послужило причиною его разрыва с полковником Шерифе и переходом в лагерь конституционалистов. Через много лет из него получился блестящий военный стратег и парагвайская армия под его командованием выиграла тяжелую войну с Боливией.
Единственным развлечением нашего маленького гарнизона были встречи пассажирских речных пароходов, поднимавшихся по реке из Буэнос Айреса и спускавшихся в Асунсион из Бразилии. Тогда мы надевали парадную форму, заказывали обед в кают-кампании и часто заводили знакомства с хорошенькими пассажирками. Все остальные дни мы скучали по вечерам и ухаживали за босоногими красавицами, так как лучшего ничего здесь не было.
Но вот в апреле начали собираться тучи на политическом горизонте. Вице-президент д-р Ажало распустил парламент и военная партия называла его за это диктатором. Тогда полковник Шерифе стал на защиту конституционных прав страны и, таким образом, они поменялись ролями. Весь апрель 1922 года прошел тревожно, чувствовалось приближение большой политической грозы. В конце месяца саперный батальон вышел на полевые фортификационные работы и мы, не получая газет, не знали, что творится в столице. 3-го мая поздно вечером нас срочно вызвали в Вилла Хаес, где нас ожидал военный транспорт «Риачуело», и морской офицер, адъютант военного министра полковника Роха, приказал капитану Эстингарибия погрузить ночью батальон в полной боевой готовности для следования в Асунсион. Батальонный командир тотчас же собрал офицеров и сообщил о готовящемся восстании гвардейского батальона. Саперы должны были воспрепятствовать этому, как самая надежная часть. Правительство в данное время опиралось только на гвардейский эскадрон и на военное училище, так как остальные части армии и флота д-р Ажала не считал надежными в политическом отношении.
Всю ночь мы грузили сапер, оружие и пулеметы на транспорт, а утром «Риачуело» бросил якорь в Порто Саксонии, предместье Асунсиона, где находились казармы гвардейского эскадрона. Встретивший меня лейтенант Шеню сообщил, что с часа на час следует ожидать революции.
Так оно и произошло. В Парагвае вспыхнула революция и полковник Шерифе был объявлен правительством инсургентом, а вице-президент республики поклялся перед народом защищать до конца права демократии. Начальником штаба у революционеров оказался мой приятель майор Гестефельд, а инспектором артиллерии был назначен недавно приехавший из Германии майор фон Рудко-Руджинский. Ночью, не успев еще высадиться, мы были вызваны по тревоге и пошли из Порто-Саксонии в центр города на Площадь Конституции для обезоруживания гвардейского батальона. К нашему прибытию солдаты и офицеры уже оставили казарму и часть их направилась на присоединение к главным силами восставших. Без сопротивления саперы заняли оставленные казармы и принялись размещаться в новом помещении. Утром из Кампо Гранде (окрестность Асунсиона) отошел в Парагвари последний поезд, на котором погрузился авиационный парк под командой капитана Далькиста и военного летчика лейтенанта Граве. Парк только что выписан из Германии полковником Шерифе, но без единого самолета — они еще не успели прибыть из Италии.
Соперник полковника Шерифе по службе, начальник военного училища полковник Шенони принял команду над правительственными войсками, а энергичный депутат Гарсия принялся формировать из населения добровольческие отряды.
Студенты, рабочие и матросы поддержали правительство, обещавшее провести в стране социальные реформы, и по всему Асунсиону закипела лихорадочная работа. Сменный офицер военного училища капитан Ирасабол занялся формированием эскадрона, другой курсовой офицер артиллерист принялся развертывать батарею. Все уволенные со службы полковником Шерифе офицеры и все офицеры были призваны в ряды правительственных войск.
Вечером 9-го мая был арестован командир военного флота капитан фрегата Эсс и его адъютант Бауер, оба бывшие офицеры. Они были арестованы в морском собрании во время банкета в честь полковника Шерифе прибывшими туда гардемаринами и отправленные на флагманский корабль «Эль-Триумфо». Таким образом капитан — лейтенант Монтес де Око, мой большой приятель, сопровождавший нас в форт «Генерал Дельгадо», предотвратил революцию во флоте и превратился в морского министра. Служивший в военном министерстве майор германской службы фон Притвиц унд Гафрон в то же утро подал в отставку, заявив, что он друг полковника Шерифе и не желает оставаться на службе, тем паче, что все немецкие офицеры-инструктора перешли на его сторону. В три часа меня вызвали по телефону в военное министерство. Там я застал военного министра и главнокомандующего правительственными войсками полковника Шенони. Оба они считали меня приверженцем полковника Шерифе и явно не питали ко мне доверия. Поэтому полковник Роха прямо заявил мне, что будучи офицером иностранцем, я могу отказаться от участия в военных действиях и уйти в запас. Должен заметить, что я сочувствовал в то время полковнику Шерифе и с ним были все мои приятели-иностранцы и вообще большая часть офицеров парагвайской армии. Но я не колебался ни минуты и ответил военному министру, что русские офицеры, дав слово служить парагвайскому правительству, свой долг исполнят до конца. Оба полковника крепко пожали мне руку и по приказанию Шенони я немедленно получил назначение в гвардейский эскадрон помощником к капитану Гарсия де Сунига с производством в капитаны и с приказанием выступить для несения авангардной службы по дороге к городу Сан Лоренцо. Будучи вторым русским офицером, служившим в парагвайской армии, я так же должен был принимать участие в революции, как и первый наш гвардейский капитан Комаров, который участвовал в революции 1912 года на стороне президента республики полковника Хара. Взорвав в Парагвари на станции неприятельский поезд с динамитом, он создал себе большую известность в армии. Во время революции сам полковник Хара пал убитым у орудия, а капитан парагвайской службы Комаров попал в плен и был посажен в тюрьму. Благодаря стараниям доктора Риттера его, как правительственного офицера, скоро освободили и Комаров, после этого уехал во Францию.
И вот я, будучи вторым офицером, через десять лет попадаю то же в революцию. Что делать, от судьбы не уйдешь. С гвардейским эскадроном я выступил в поход, а в это время вокруг Асунсиона рылись окопы и устанавливались батареи. Саперы занимали свои позиции, а канонерские лодки приготовились защищать столицу своими орудиями. В короткое время правительство уже сформировало пять батальонов пехоты, из них только два — регулярной армии, остальные были сформированы из добровольцев, три эскадрона кавалерии, один гвардейский регулярный и два добровольческих и дивизион полевой артиллерии. Из Аргентины прибыли на пароходе два самолета с военным летчиком английским лейтенантом Стюартом и сербом Гуманичем. Старший курс юнкеров военного училища был произведен в алфересы (прапорщики), а гардемарины — в младшие лейтенанты с зачислением в батальон морской пехоты. Из четырех военных округов три восстали против правительства и под командой полковника Шерифе двинулись на Асунсион. Безусловно, сила и военная стратегия были на стороне инсургентов и все были почти уверены в поражении правительства. Заехав к доктору Риттеру попрощаться накануне выступления, я был им выруган за легкомыслие и глупость.
— Что вы Голубинцев, наделали? — волновался Рудольф Александрович, бегая назад-вперед по кабинету — Полковник Шерифе это военная звезда крупной величины, а Шенони, в сравнении с ним — круглый дурак. Вот увидите, через два дня инсургенты займут Асунсион и заберут в плен весь этот правительственный сброд. Знаете, что тогда вас ожидает? Либо расстрел, либо тюрьма и вылет из армии. Как мне вас жаль!.. какая неосторожность!».. но я как мог, успокоил расстроенного друга и в ту же ночь выступил с эскадроном из столицы. Пройдя пятнадцать верст по шоссейной дороге, мы в три часа прибыли в Сан Лоренцо. Младший лейтенант Смит занял со взводом дорогу на местечко Ита. Шеню расположился с драгунами на телеграфе, старший лейтенант Ортис поместился с полуэскадроном в префектуре, а я с капитаном Гарсия де Сунига поехали на виллу «Амарилья», в дом его семьи и там я был представлен его матери и сестрам. Ночь прошла спокойно, а в девять часов утра мы получили известие от разъезда старшого лейтенанта Эмильгарехо о наступлении трех пехотных колонн с северо-восточной стороны города. Капитан распрощался с семьей и в десять часов утра эскадрон на рысях оставил Сан Лоренцо и отошел к Асунсиону.
Святослав Голубинцев
(Продолжение следует)
© “Родимый Край” №121 МАРТ – АПРЕЛЬ 1976
(Вашего голоса не хватает)
Loading ...Читайте также: