РОДИМЫЙ КРАЙ — орган обще-казачьей мысли

Около станции Лагуна к нам приехал на паровозе офицер в приказанием капитану Гарсия немедленно эвакуировать из Сан Ло­ренцо вагоны с пшеничной мукой. Считая подобное приказание почти что самоубийст­вом и абсолютно не доверяя мне, как инос­транцу, капитан посмотрел на офицеров и, улыбнувшись, решил дать мне удобный слу­чай перейти на сторону инсургентов.

— Капитан Голубинцев, оставьте здесь вашего коня и садитесь на паровоз. Прика­зываю вам вывезти из Сан Лоренцо остав­шиеся там вагоны с мукою.

Я взял под козырек, передал лошадь вес­товому и на паровозе вернулся в Сан Ло­ренцо. Инсургенты в город еще не вошли и железнодорожная станция была свободна. Я отдал распоряжение дежурному по станции относительно пяти вагонов с мукою и поспе­шил на Виллу Амарилья. Матушка и сестры капитана обрадовались моему неожиданно­му появлению и угостили обедом. Мило бе­седуя за чаем-мате, я даже шутил по по­воду революции и сравнивал ее с нашим российским «октябрем». Вдруг со стороны дороги на местечко Ита послышались выс­трелы. На балкон прибежала племянница капитана, хорошенькая Агнесса, и умоляла поскорее вернуться на станцию.

— Капитан русо, вам нельзя теряет время. Революционеры уже в городе. Бегите ско­рее на станцию! — говорила она, тормоша меня за рукав. Но мне не хотелось прояв­лять малодушие перед женщинами и, на­тренированный в достаточной мере на «ре­волюциях», я догадался что непосредствен­ной опасности еще нет, а стрельбу, поднял какой-нибудь неприятельский пикет, кото­рому жители сообщили о пребывании на станции правительственных войск.

Не торопясь, я простился с гостеприимной семьей, и не спеша, оставил виллу. Разъезд занял, по-видимому, префектуру и поднял на площади стрельбу. Тут же появилась опас­ность попасть в плен и я увеличил свой ход до бега. Начальник станции, перепуганный моим отсутствием, доложил что вагоны уже прицеплены и капитан Гарсия только что звонил по телефону и приказал мне возвращаться в Вилла Море, предместие Асунциона. Я поблагодарил дежурного по станции, быстро взобрался на паровоз и вторично по­кинул Сан Лоренцо, увозя с собою запасы муки и все бывшие на станции пустые ва­гоны.

Через четверть часа после моего отъезда, в город вступили главные силы инсургентов, а я в это время, благополучно прибыл в Вилла Мора и сдал капитану Гарсия свой товарный поезд. Мой поступок понравился офицерам и они долго расхваливали «героическую эвакуацию» Сан Лоренцо.

Вдоль железнодорожной линии была со­средоточена вся правительственная кавале­рия. В Вилла Мора остался наш эскадрон на ночь, в Сан Лукас находился эскадрон капи­тана Ирасабаль, сплошь состоявший из ново­бранцев, а в предместье Тринидад стоял би­вуаком майор Вальдес со своим знаменитым эскадроном «привидений» из добровольцев гаучо (ковбоев) славившихся своей лихос­тью.

Ночь в сторожевом охранении прошла спокойно и на утро в Вилла Мора прибыл командующий правительственной кавале­рией майор Торрес. Переговорив с капитаном Гарсия де Сунга, он приказал эскадрону пе­рейти на авениду Петироси и оставаться там для защиты столицы с северной стороны, считая это место самим опасным в стратеги­ческом отношении и сейчас плохо защищен­ным. Прибыв к месту назначения, капитан выслал меня с тридцатью драгунами вперед до пересечения авениды с улицей Лавров, где я должен был изображать авангард на­шего эскадрона.

На рысях мы прибыли на улицу Лавров, лежащую на отдаленной окраине города. По обеим сторонам дороги тянулись фрук­товые сады с проволочною оградою и, таким образом, для действий кавалерии оставалась свободной только лишь одна шоссейная до­рога. Я выслал вперед двух дозорных, раз­местив остальных драгун на перекрестке до­рог так, что бы одна их часть находилась слева, а другая справа Лавровой улицы, ос­тавляя шоссейную дорогу совершенно сво­бодной. Своему помощнику лейтенанту Ше­ню я поручил пятнадцать драгун и приказал стать в резерв на улице Солнца. Ввиду зим­него времени на солдатах были надеты синие мундиры с малиновыми обшлагами и ворот­ничками, что создавало весьма красивую ба­тальную картину. Спешив людей, я подозвал к себе старшего сержанта и попросил его ориентировать меня в этой совершенно незнакомой мне части города.

Через полчаса после нашего прибытия ко мне прискакали дозорные и доложили, что по шоссейной дороге из Сан Лоренцо дви­гается пехотная колонна противника. Вспом­нив заветы фельдмаршала Суворова: бы­строта, глазомер и натиск, я посадил по ко­ням свой взвод и подал команду вынуть сабли и взять пики к бою. По семи человек с каждой стороны дороги мы гуськом по­шли рысью навстречу противнику. Через несколько секунд показалась на дороге пыль и мы увидели за поворотом улицы неприя­тельскую пехоту. Ничего не подозревая, они шли походным порядком без дозоров, с вин­товками, висевшими на плечевых ремнях. Вид у солдат был усталый, по-видимому они совершили большой переход.

Подпустив колонну приблизительно на двести метров, я крикнул: — Да здравствует президент Гонтра — и бросился на инсур­гентов в конную атаку. Атакованные врас­плох конницей, пехотинцы обратились в бег­ство и скрылись в апельсиновых садах. Взяв на дороге в плен восемнадцать солдат и двух сержантов, я отправил первый трофей пра­вительственных войск к майору Торресу. Оправившись после неожиданного нападе­ния, противник перешел в наступление вдоль садов и, под прикрытием проволочной ограды, принялся обстреливать нас ружей­ным огнем. Не желая понапрасну терять лю­дей, я отошел на угол авениды Солнца. Лейтенанта Шеню я отправил в тыл с пленны­ми и на его место назначил сержанта Рескина. Предполагая, что кавалерия вернулась в Асунцион, пехота снова перестроилась в по­ход-порядок и вытянулась по авениде Петироси.

Воспользовавшись такой небрежностью противника, мы вторично опрокинули пехо­ту конной атакою. На сей раз мне очень помог расторопный сержант Рескин со вто­рым взводом, разбив противника. Я опять занял Лавровую улицу и, спешив затем дра­гун, рассыпал их цепью по соседним апель­синовым садам. В пешем строю мы отбили пехотную контратаку и удержали за собою Лавровую улицу.

Поздним вечером нас сменил третий взвод с лейтенантом Ортисом. Он подъехал ко мне и, обняв, поздравил с победою. — Капитан русо, все мы, офицеры эскадрона Эскольты Президента, сегодня гордились вами. Майор Торрес и капитан Гарсия де Сунига просили передать вам их благодарность за вашу кон­ную атаку. На радостях я расцеловался с ним по русскому обычаю и в половине деся­того вечером вернулся в Асунцион. Вокруг города были вырыты окопы и в них сидела правительственная пехота с пулеметами. Нер­вное состояние было настолько сильно, что меня чуть-чуть не обстреляли, приняв наш возвращавшийся полуэскадрон за противни­ка. Каждый раз приходилось останавливать­ся, ждать офицера, вести с ним долгий раз­говор и в иных случаях показывать даже свое удостоверение личности. Все это проис­ходило потому, что большинство офицеров меня еще не знало и принимало наших дра­гун за инсургентов, желающих прорваться в столицу.

На авениде Южного Креста я встретил на белом коне майора Торреса со штабом и ка­питаном Сунигой. Мое появление их встре­вожило. В ночном мраке они неожиданно увидели драгун, шедших с неприятельской стороны. Майор Торрес выехал нам навстре­чу и громко крикнул: — Какая часть?

— Полуэскадрон Эскольты Президента возвращается с улицы Лавров, — отвечаю я, подъехав к нему с рапортом. — Майор Тор­рес крепко пожал мне руку и сказал окру­жающим его офицерам: — Сегодняшний бой на улице Лавров принес русскому капитану лавровый венок.

Но больше всех был доволен капитан Гар­сия де Сунига, я прославил в первом сраже­нии его эскадрон. Подъехав, он похлопал ме­ня по плечу и протянул походную флягу с ромом. Тут только я вспомнил, что с утра еще не успел выпить кофе. Попросив у ма­йора разрешение, я верхом отправился ужи­нать.

Проезжая по авениде Петтироси, я, заехал к доктору Риттеру на виллу Ньяндути. Рудолф Александрович уже знал про атаку и поздравил меня с блестящим началом бо­евой репутации. — Ну, вот видите, я никог­да не сомневался в ваших боевых качествах. Но, мой милый, жалко будет расставаться с армией, а это последует неизбежно с прихо­дом в Асунцион армии полковника Шерифе. Очень жаль, что вы не перешли на его сто­рону. Все же, как русский человек привет­ствую в вашем лице наше доблестное офи­церство. Очень рад за вас! Я успокоил ста­рого друга и сказал, что полковник Шерифе так легко не вступит в Асунсион. Рудольф Александрович покачал головою и назвал меня неисправимым оптимистом.

В ресторане «Альгамбра» посетители встретили меня аплодисментами, а услужли­вый гарсон любезно положил на прибор вечерний выпуск газеты «Эль Либераль». Поздравив в лестных выражениях с боевым успехом. Я взглянул на газету и прочел на первой странице заголовок жирным шриф­том: «Капитан Сакро Дьябло».

Военный корреспондент с фронта описал на целой странице мою атаку на батальон Майора Вейса, сравнив эскадрон Эскольты с донскими казаками, неустрашимо громив­шими врагов. Меня же он назвал, за трудно­стью произношения моей фамилии, Сакро Дьябло, кличкой, оставшейся за мною на все время службы в парагвайской армии.

Откровенно говоря, мне было приятно чув­ствовать себя героем дня и по этому поводу я выпил даже бутылку шампанского. На следующий день все газеты писали о нашей атаке, поместили даже мою фотографию и назвали «тузом правительственной кавале­рии». Так счастливо прошел мой первый кон­ный бой в Южной Америке под созвездием Южного Креста. Я был, конечно, счастлив, но в то же время и печален. Мне недостава­ло женского сочувствия и хотелось хоть немного любви.

На военном совете 29 мая решено было наступление армии полковника Шерифе.

В первых числах июня инсургенты окру­жили Асунсион и жители столицы ожидали со дня на день штурма. В городе сразу за­мерла повседневная жизнь, улицы наполни­лись солдатами, грузовики проносились с аммуницией, сестрами милосердия и врача­ми разъезжающими по открытым бой — скаутами полевым лазаретам. Правительст­венная пехота окопалась на стратегических высотах, шесть полевых орудий были распо­ложены на самих опасных пунктах и кава­лерия, стоя на флангах, охраняла столицу от неожиданных неприятельских атак. На реке Парагвае канонерские лодки «Эль Треумфо» и «Адольфо Рикельмо» защищали центральные позиции своими тяжелыми пушками «Викерс».

Необходимо отметить необыкновенную энергию, с которой правительственная пар­тия принялась за работу. Начиная с простого рабочего и кончая сенатором все старались помочь общему делу в страшной схватке с военными инсургентами. Но в среде кадро­вых офицеров чувствовалось недоверие к добровольческим частям и многие из них от­крыто предсказывали грядущую катастро­фу. На столицу наступали три военных ок­руга под предводительством лучшего стра­тега и боевыми операциями руководили по­лучившие опыт в минувшей Великой войне офицеры Германского генерального штаба.

8-го июня в семь часов утра полковник Шерифе приказал своей армии начать на­ступление по всему фронту. Наш Эскадрон Эскольты в это время находился на высотах местечка Ламбаре и, таким образом, мы были свидетелями разыгравшегося боя меж­ду правительственными войсками и инсур­гентами. Девятью батальонами пехоты при двенадцати легких орудиях и тремя эскадро­нами регулярной кавалерии полковник Ше­рифе начал штурм Асунсьона. Свою кава­лерию он пока оставил в резерве при ставке, надеясь использовать ее в последний мо­мент, так сказать, во время своего торжест­венного вступления в побежденный город. Один только эскадрон лейтенанта Гарделя наступал спешенным в цепи вместе с штур­мующей пехотой.

В этом сказывалась чисто германская так­тика. Как ни просил полковника Шерифе начальник их кавалерии, старый, вступив­ший в строй из резерва, полковник Хозе Хиль дать ему возможность действовать са­мостоятельно со своей конницей и прорвать пехотный фронт правительственных войск, генеральный штаб инсургентов, состоявший из германских офицеров, считал, основы­ваясь на практике Великой Войны, кавале­рию отжившим родом оружия и не придавал ей никакого значения.

Как это было похоже на наше Белое ко­мандование?!..

С семи часов утра до трех часов дня с обо­их сторон продолжался упорный бой. Гро­хот орудий, стрекотня пулеметов и ружей­ная стрельба создавали иллюзию большого, настоящего сражения, хотя это была только гражданская война, полная всевозможных неожиданностей. В полдень, к нам приехал офицер из военного министерства и сообщил малоутешительную новость. Противнику удалось потеснить нашу пехоту (плохо обученную) и занять первую линию окопов. Два правительственных батальона были раз­биты и оставили район Зоологического сада. От этого офицера мы узнали также о боль­шом количестве раненых.

Подобные новости подействовали на нас удручающе, к тому же и само правитель­ство было почти уверено в разгроме и за­ранее выдало каждому офицеру загранич­ный паспорт с визой в Аргентину. Офицеры Эскадрона Эскольты решили, в случае не­удачи, отступить к берегу реки, передать лошадей драгунам и, сев в лодки, перепра­виться на противоположную сторону, где находилась поблизости аргентинская грани­ца.

После полудня бой усилился и с реки за­гремели орудийные залпы с военных кора­блей. Капитан Гарсия де Сунига волновался, то и дело подходил к телефону, но из штаба нам не передали ни одного приказания. В три часа прибыл в Ламбари эскадрон капи­тана Ирасабеля. Командир эскадрона оста­новился у нас на вилле и за обедом расска­зал, как противник занял улицу Луны и укрепился в здании германского посольства. Лейтенант Парани с правительственной пе­хотой выбил штыковой атакой инсургентов из посольства и захватил в плен офицера с пулеметом. Вернувшись в германское по­сольство, он приказал снять немецкий флаг и, разорвав его, бросил под ноги своим сол­датам. Почти все немцы были сторонниками полковника Шерифе и поэтому ненависть народа к нему была очень велика.

В пять часов дня, потеряв два орудия, шесть пулеметов, двести человек солдат и пять офицеров, полковник Шерифе отступил в предместье столицы Вилла Мора. В пре­следование отступившей армии полковник Шенони бросил свою кавалерию. Капитан Ирасабель окружил роту противника в пред­местье Тринидат, обстрелял его и целиком взял в плен. Эскадрон «привидений» майо­ра Вальдес занял после короткого боя город Луки. Наш эскадрон Эскольты атаковал ба­тальон майора Вейса, с которым я сражался на улице Лавров. Два раза ходил на него в атаку и, разбив деморализованного врага и заставив его сложить оружие, ночью вступил на улицу Виллы Мора. Капитан Су­нига лично занялся допросом восьми плен­ных офицеров, старший лейтенант Эмильгарехо получил приказание доставить в Асун­сион пленных солдат, а я, устав после сра­жения, отправился на розыски какого-ни­будь ресторана в надежде подкормиться хо­тя бы даже холодною закускою.

Во время боя жители при первых выстре­лах закрыли — из боязни — окна и двери, то же сделали и содержатели местных рес­торанов. Уныло, безлюдно и сиротливо смо­трели на меня темные дома. На улицах — ни души, изредка вслед мне открывалось ка­кое-нибудь окошко и на мгновение появля­лось испуганное лицо любопытного гражда­нина или его супруги. В гробовой тишине и во мраке я доехал до площади Конкордия и увидел, наконец, свет в большом загород­ном ресторане.

Обрадовавшись, я соскочил с седла и, пе­редав коня вестовому, вошел в ресторан. По случаю только что окончившегося сражения, общий зал пустовал, отсутствовали музы­канты и не было даже гарсонов. Подойдя к буфету, я попросил у хозяина, толстого ита­льянца, дать мне что-либо закусить и вы­пить. От усталости я сел на высокую табу­ретку и снял фуражку. Заметив мою ан­глийскую офицерскую шинель времен Добрармии и светлые волосы, хозяин принял меня за германского офицера инструктора и, выбежав из-за прилавка, стал радостно по­жимать мне руки.

«Добрый вечер, дорогой капитан. Я так и думал, что полковник Шерифе разобьет эту жалкую банду адвокатишки Ажалы! Теперь вы сами убедились, что у правитель­ства нет настоящих солдат: понабирали вся­ких босяков, рабочих да головорезов гау­чо!..» обратился он ко мне с пылкой речью.

Не обращая внимания на его излияния, я выпил две рюмки коньяку и, закусив сло­еным пирожком, посмотрел искоса на моего толстяка итальянца.

«Ну, что вы скажете, капитан, каков ге­рой наш полковник Шерифе!» не унимался словоохотливый сицилианец.

«Что и говорить, дорогой Луиджо, — ответил я ему в том же тоне. — если итальян­ский король пришлет ему на помощь своих барсальеров, революционеры, может быть тогда и возьмут Асусион.

Мои слова подобно грому среди безоблач­ного неба ошеломили хозяина. Он раскрыл рот и, вытаращив глаза смотрел на меня, не мигая. Чтобы окончательно рассеять все сомнения, я попросил подать еще рюмку ко­ньяку и вынул из кармана белую повязку. Разгладив ее как следует перед глазами ото­ропевшего итальянца, я надел на левый рукав шинели знак отличия правительствен­ных войск. Тут бедный Луиджо потерял са­мообладание и с трясущимися губами стал умолять не доносить на него властям, он бо­жился и клялся, что смешал меня с немец­ким офицером и, что его наилучшие поже­лания всегда были на стороне гениального политика доктора Ажалы. Я похлопал его по плечу и, конечно, простил итальянцу такую оплошность. Окончательно расчувствовав­шись моей снисходительностью и, желая угодить и расположить в свою сторону, хо­зяин откупорил бутылку Кианти и напол­нив наши бокалы, поднял тост за «нашу се­годняшнюю победу над диктаторами».

В этот момент распахнулись двери и в зал вошли, гремя саблями, и шпорами, два моих приятеля — лейтенанты Шеню и Смит.

— А, капитан Сакро-Дьябло уже здесь, выпивает и закусывает! — закричал Шеню, вырывая у меня из рук очередной пирожок.

— Мы голодны, как гиены и хотим, конечно, утолить и жажду! Ба! да ты, никак, пьешь Кианти?.. Дорогой, ну дай мне хоть глоточек этой целебной влаги.

Хозяин при виде офицеров весь преобра­зился, схватился руками за лысую голову и закричал на весь зал: «Вот они, наши ге­рои, наши спасители и благодетели! Для победителей старику Луиджо ничего не жал­ко! Сейчас вам, мои милые, все будет готово и ужин, и наше итальянское вино!

Я послал вестового за капитаном Сунигой и лейтенантом Ортисом, приглашая их от лица хозяина ресторана на лукулловский ужин. Капитан долго не мог понять причину, заставившую хозяина — итальянца так сер­дечно приветствовать правительственных офицеров, но когда я рассказал ему в шут­ливом тоне про мое знакомство с Луиджо, то Гарсия смутился и даже поперхнулся вином. Но мы были, как и полагается победителям, в благодушном настроение и под утро рас­стались с ним друзьями, я бы сказал «доро­гими» друзьями.

***

После неудачного штурма Асунсиона, пол­ковник Шерифе отступил с главными сила­ми в город Парагвари и, заняв ближайшие к столице городки Ита и Таквараль, стал ожи­дать подкреплений, спешивших из города Концепсиона с командиром четвертого воен­ного округа подполковником Брусуело во главе. На помощь инсургентам шли форси­рованным маршем два батальона пехоты, пулеметная рота, полевая батарея и эска­дрон кавалерии. Довольно большие силы, но им нужно было покрыть пятьсот киломе­тров, для того чтобы соединиться с рево­люционерами, а за это время весь отряд дол­жен был потерять по крайней мере треть своего состава от утомления, жажды и бо­лезней.

Эскадрон эскольты утром оставил Виллу Мора и в час дня вошел в оставленное про­тивником Сан Лоренцо. Дорогою капитану Гарсия де Сунига передали будто бы его сестер изнасиловали революционеры, но это оказалось ложью и, встретив семью в пол­ном здравии, он устроил на радостях званый бал. Его красавицы сестры и кузины обсту­пили меня, расспрашивали про возвращение с товарными вагонами и говорили, что через пять минут после моего отъезда со станции, в город вошел с эскадроном лейтенант Гар­дель, большой приятель капитана Суниги, который успокоил их и просил не беспоко­иться. Вообще революционеры вели себя весьма корректно и были уверены в своей победе.

— Да что вы здесь рассказываете капита­ну про инсургентов. Вы бы его расспросили про конную атаку на улице Лавров, которую брат только что описал маме! — раздался сзади меня голос, и на балконе появилась младшая сестра капитана, очень красивая брюнетка Каролина.

В прошлый мой визит я не встречал ее и был поражен сходством этой черноокой се­ньориты с северной брюнеткой, которую мне пришлось оставить в далеком Орле. Не сводя глаз с Каролины, я рассказал сестрам вкрат­це про конную атаку и отправился разыски­вать Шеню, чтобы навести у него справки относительно младшей сестры Суниги. Лей­тенант улыбнулся и пояснил мне, что юная красавица уже невеста молодого адвоката, находящегося в лагере Шерифе, но я не обратил на это внимания и принялся ухажи­вать за молоденькой Каролиной.

Она все больше и больше напоминала мне дорогие, но умершие для меня черты ли­ца русской барышни в далеком Орле. Я по­чувствовал, что нашел теперь то, чего мне не доставало в Южной Америке, я — влю­бился. Во время бала гусарское сердце за­билось под парагвайским мундиром и под звуки Санта-Фе я почти объяснился в люб­ви изящной красавице парагвайке. Мое ис­креннее признание ее тронуло, и Каролина весь вечер находилась в моем обществе. Как я был ей за это благодарен. Теперь и у меня имелась дама сердца, за которую можно, в конце концов сложить свою буйную голову. После бала Каролина вызвала меня в кори­дор и, покраснев до ушей, подарила на счастье образок Божьей Матери. Внимание это меня так тронуло, что я не мог удер­жаться и, обняв за талию, крепко поцеловал чужую невесту.

А на утро наш эскадрон выступил по до­роге на занятое противником местечко Ита. При расставании с семьей капитана Суниги, сеньорита Каролина или, как ее называли домашние, Лина держала себя довольно сдержанно, как и полагалось невесте, но в последний момент не выдержала и передала мне на память о вчерашнем бале цветок оле­андра. Сестры начали поздравлять меня с успехом, а капитан пригрозил сестре паль­цем. Ему определенно не понравилось пове­дение маленького «разбойника», бывшего невестой и поэтому неимевшего права ко­кетничать с посторонними мужчинами, хотя бы они и были товарищами ее брата.

Эскадрону пришлось пройти около трид­цати километров, погода сильно изменилась и начался холодный зимний дождь. Глини­стая дорога превратилась в отвратительное болото и было мало пригодно для передви­жения кавалерии. Первый раз в жизни мне пришлось здесь познакомиться с так назы­ваемой «лестницей мулов», то есть с бесконечными глубокими ямами, в которых ло­шадиные ноги скрывались по колена. Дви­жение эскадрона замедлилось до крайности, мы не могли делать даже трех километров в час. Поздним вечером мы остановились на ночевку в небольшой энстанции (имении) в нескольких километрах от Ита.

Ранним утром капитан Сунига спешил драгун и сам повел эскадрон в наступление на местечко. Меня он оставил со взводом в резерве, а лейтенанты Шеню, Смит и Ортис атаковали инсургентов с трех сторон. Пер­вым в местечко вошел взвод лейтенанта Смита, потеряв двух солдат убитыми и семь раненых. Выбитые из Ита революционеры отступили вечером в соседнее местечко Жагварон, а мы в темноте должны были под­бирать раненых драгун и хоронить убитых, чтобы от жителей скрыть потери, дабы не печалить матерей, у которых в наших ря­дах служили их дети. В два часа ночи мне удалось только закончить переноску ране­ных в здание префектуры и отправиться спать на квартиру зубного врача доктора Битерлиха, встретившего меня довольно ра­душно и угостившего прекрасным яичным коньяком.

Утром следующего дня, в Ита прибыл ма­йор Торрес со штабом конной группы. Он приказал капитану Суниге укрепиться с эс­кадроном в местечке и ожидать, пока пехота не овладеет на железной дороге городом Таквараль. Местное общество устроило в честь победителей бал и мне опять пришлось танцевать Санта-Фе, испанский танец, похо­жий на кадриль, под аккомпанемент каста­ньет. Время проходило довольно весело, я успел перезнакомиться со всем здешним женским мирком и решил, наконец отлу­читься без предварительного согласия капи­тана в Сан Лоренцо. Своими мыслями я по­делился с Шеню, который переехал ко мне на квартиру. Тот нашел идею гениальной и упросил взять его с собою.

Сдав первый взвод сержанту, мы попроси­ли дочь нашей новой хозяйки, миловидную барышню Кармен распустить слух о нашей внезапной болезни и, приказав вестовым по­дать в шесть часов коней, покинули Ита. Всю дорогу мы весело болтали и неожидан­но для самих себя рано прибыли в Сан-Лоренцо. Сестры капитана были радостно уди­влены нашим появлением, Каролина слегка покраснела и, пожав мне руку, назвала не­исправимым Сакро Дьябло. Отобрав у Шеню коня, я предложил ей совершить маленькую прогулку до их Оранжевого имения, нахо­дившегося в пяти километрах от Сан Ло­ренцо. Лина подумала немного, потом посо­ветовалась с кузиною Агнесою и под стро­жайшим секретом приняла предложение. Прогулка верхом напоминала мне чудные дни, проведеные в Орле, нашу милую ком­панию и я, расчувствовавшись, объяснился ей в любви. Сеньорита взглянула на меня печальными глазами и чистосердечно приз­налась, что питает ко мне большую симпа­тию.

— Капитан, — сказала она, — вы милый человек и мне нравитесь, но я не хочу от вас скрывать, что мы поздно встретились. К сожалению, я дала слово другому и семья не позволит мне нарушить обещания.

Проговорив все это, Лина ударила хлыс­том коня и понеслась галопом по дороге. Я тоже пришпорил Капорала и, нагнав девуш­ку, проговорил: «Лина, зачем так говорить, раз вы сами сказали, что симпатизируете мне, то почему вы не вернете обручальное кольцо жениху и скажете ему, что любите меня. Я русский, мы можем уехать в Арген­тину и там никто из вашей семьи вас не увидит. Лина, дорогая согласитесь стать моею женой!

Каролина остановила коня и тихо отве­тила:

— Капитан, я вас тоже люблю, но у меня нет двух слов, я сама не знаю, что делать, но нарушить обещание я не могу!

На глазах у нее навернулись слезы, мне искренне стало жаль девушку и я нежно поцеловал ей руку. Мною овладело странное чувство, в тот момент для нее я был готов на все.

После ужина мы расстались с радушной семьей капитана и, сев в седла, воспользова­лись чудной лунной ночью. Расстояние до Ита мы прошли в полтора часа. Домой мы приехали в разгар очередного бала, устроен­ного префектом города в честь офицеров эс­кадрона Эскольты. Соскочив с коней, мы, как ни в чем не бывало, вошли в зал. Я по­дошел к английскому летчику лейтенанту Стюарту, прибывшему в Ита со своим аэро­планом, чтобы помочь нам взять завтра Жагварон, и выпил с ним по этому случаю рому, любуясь Шеню, неподражаемо танце­вавшим танго с хорошенькой Карменситой, сохранившей в тайне наше путешествие. Капитан Сунига сделал вид, будто бы не заметил нашего отсутствия, так как в про­тивном случае обязан был бы запечь нас под суд за самовольную отлучку с места воен­ных действий. Но жизнь в военное время совсем не так страшна, как о ней думают, и все обошлось для нас благополучно.

После бала капитан предложил офицерам устроить традиционную фару. Этот испанс­кий обычай пришел в Парагвай со времен их владычества над Южной Америкой. За­брав с собою местных музыкантов, мы от­правились гулять по улицам местечка и, ос­танавливаясь перед окнами знакомых ба­рышень, приветствовали их серенадами, за что в свою очередь получали из раскрытых окон благодарность в виде воздушных поце­луев и «мучас грациас» (большое спасибо). Закончив фару с наступлением утра, офи­церы разошлись по домам, для того, что бы к восьми часам быть готовыми к выступ­лению.

На площади перед ратушей эскадрон выс­троился и майор Торрес произнес прочув­ственную речь, после которой капитан Су­нига выехал вперед и скомандовал: «Эска­дрон а дерейта румпен мар!» Мы сделали поворот направо и шагом вытянулись на улице по направлению к городу Жагварону.

Неподалеку от него эскадрон остановился для отдыха и спешился для отдыха. Взяв полуэскадрон, я пошел в пешем строю в об­ход Жагварона с северной стороны. После небольшой перестрелки с засевшими в горо­де кавалеристами, мы заняли кладбище и я отправил ординарца с докладом капитану. Полковник Хозе Хиль заперся со своими людьми в огромном иезуитском монастыре и оттуда стрелял по окружающим его драгу­нам. Несколько раз наши солдаты бросались к дверям монастыря, но каждый раз огонь из окон отбивал все попытки ворваться во внутренность здания. В этом бою был ранен в руку лейтенант Смит и восемь драгун. На выручку Хозе Хиля полковник Шерифе вы­слал из Парагвари батальон пехотинцев и мы принуждены были отступить в Ита.

Во время сражения у Жагварона лейте­нант Стюарт сбрасывал с аэроплана бомбы в расположение инсургентов и, увлекаясь воздушным боем, слишком низко атаковал пехоту. Попавшая в бензинный бак пуля произвела взрыв и храбрый офицер вместе с наблюдателем сгорели в воздухе. Полков­ник Шерифе устроил врагам торжественное погребение и мертвым летчикам были ока­заны все воинские почести.

Но вот под натиском правительственной пехоты пал на железной дороге город Таквариль и победоносные батальоны вошли в Ита. На следующее утро второй батальон капитана Фернандеса пошел в бой, а наш эскадрон под командою самого майора Тор­реса зашагал в тыл к неприятелю и атаковал уходившую из Жагварона на Парагвари кон­ницу полковника Хозе Хиля. В этом бою я любовался пехотинцами капитана Фернанде­са. На окраине местечка наш эскадрон не­ожиданно попал в засаду и, стиснутый меж­ду домами и заборами, пришел в замеша­тельство. В этот, опасный для нас, момент появился капитан Фернандес с ротою. Мол­ниеносно сообразив положение вещей, этот храбрый офицер бросился на выручку и штыковым ударом спас от гибели эскадрон, опрокинул противника и, развивая успех, к вечеру завладел Жагвароном.

Прибывший на место военных действий главнокомандующий правительственной ар­мии полковник Шенони приказал эскадрону капитана Ирасбаля вместе с эскадроном Эс­кольты ночью атаковать укрепленную став­ку полковника Шерифе в городе Парагвари. Но тот, в ожидании подхода войск полков­ника Брисуелло, оставил город без боя и отошел в Кордильеры на Сиерра Леон. Не­посредственно вслед за инсургентами вошел в Парагвари Ирасабаль и в полдень туда прибыл эскадрон Эскольты. Парагвари — очень красивый город с домами в готическом стиле, сплошь заселенный немцами. По ве­личине он гораздо больше Ита и Жагварона и много чище его. В нем было даже несколь­ко приличных ресторанов и бирхалле. За неимением свободных помещений нам при­шлось разместить драгун внутри собора, а офицерам перебраться в самую большую гостиницу, в которой мы и прожили два дня.

Здесь нам впервые пришлось заметить враждебное отношение местных жителей немцев, всецело сочувствующих полковнику Шерифе. Местные блондинки отворачива­лись от нас на улице и мэр города вовсе не подумал устроить в нашу честь бал, а, на­против, просил не размещать офицеров по частным квартирам и отказался снабжать нашу армию продовольствием.

Из Парагвари эскадрону Эскольты было приказано идти на юг и занять город Карапегва, чтобы не дать возможности инсурген­там отступить вглубь Кордильер, где им могли помочь тамошние гаучо — «монтанеры». С легким сердцем мы покинули Парагварии. Оставляя город, не могли похвастаться победами над местными валькириями, но зато долго вспоминали уютные «бирхалле» с холодным пивом под звуки ста­ренького немецкого органа.

***

Карапегва — богатый город горных поме­щиков и здешние устроили в честь офице­ров правительственной кавалерии несколько праздников. На городской площади убивали жирных быков и тут же на свежем воздухе приготовлялась аппетитно пахнувшая «чураскада» (своего рода шашлык, запиваемый золотистым ромом — канья вьеха). После обильной закуски и выпивки граждане уса­живались с офицерами в кружок и на сцене появлялся неразлучный парагвайский чай — чай-мате. Серебрянная чаша наполнялась ароматною травой, наливалась горячая вода и чаша передавалась по очереди каждому из присутствовавших, который пил мате через серебрянную трубочку — бомбилье. Вечером пускались ракеты, гремела музыка и сму­глые дочери Кордильер кружились в вихрях танцев с веселыми кавалерийскими лейте­нантами.

Капитан Сунига хотел задержаться в Карапегва, но, к несчастью, из Парагвари при­скакал курьер от майора Торреса с приказа­нием спуститься опять к железной дороге и занять местечко Эскобар. Нехотя расстав­шись с гостеприимной Карапегвой, эскадрон оставил Кордильеры, вышел на железнодо­рожное полотно и после короткого боя занял маленький городок Эскобар. Там мы соеди­нились с эскадроном «привидений» майора Вальдеса и узнали от него, что на следую­щей железнодорожной станции Кабалеро находится штаб передовой группы инсурген­тов.

Услышав это, лейтенанты Шеню и Ортис уговорили меня поехать за нашу линию и потревожить революционеров. Я согласился. Мы выехали за линию наших дозоров и ос­тановились около усадьбы, лежавшей в ней­тральной полосе. Оттуда была видна, как на ладони, станция. У платформы стоял под парами, готовый в любую минуту отойти, штабной поезд, а в местечке, высоко подбра­сывая пламя, горели солдатские обеденные костры. Нас соблазнил вид мирно отдыхав­шего неприятеля и мы принялись обстрели­вать инсургентов из окон фермы. В ответ нам застрочил пулемет из полевой заставы и два солдата бросились опрометью бежать на станцию с донесением. Сразу в неприя­тельском лагере все закопошилось, кавале­ристы принялись ловить коней, пехота рас­сыпалась в цепь и к полевой заставе подо­шло подкрепление.

Обрадованные проделкою, мы хотели вер­нуться в лагерь, но в этот момент, поднимая по дороге столбы пыли, показался эскадрон Вальдеса. Его гаучо пошли в атаку, думая, что противник атаковал наши дозоры. Вслед за ними показался с эскадроном капитан Су­нига и мы атаковали неприятеля во фланг. Таким образом наша шутка превратилась в настоящее сражение. Во время конной атаки подо мною ранили коня и, спешив взвод, я в пешем строю повел драгун на станцию и мы вошли в Кабалеро. Потерпев новое пора­жение революционеры отступили на стан­цию Сабукай. В этом сражении не повезло альфересу Ортису, его легко подранили в руку и капитан Сунига устроил по этому поводу импровизированное празднество с обильным возлиянием в честь миоготерпеливого Бахуса.

К полудню на станцию Кабалеро прибыл из Асунциона бронированный поезд с длин­ноствольными орудиями «Виккерс», или как их здесь называли «Викергвассу» (большие Виккерсы). Матросы обслуживали на площадках орудия и мне сразу припом­нилась Добровольческая армия, до того все это напоминало наши самодельные бронепо­езда.

С ними приехал аргентинский киноопера­тор, который немедленно принялся крутить с натуры парагвайскую революцию. Эска­дрону Эскольты пришлось для него «изо­бражать» конные и пешие атаки, в которых капитан Сунига на белом коне бесстрашно водил наступающие цепи и, откровенно го­воря, из фильма получилась — развесистая клюква. На мою долю выпала роль актера. Несколько раз я дико скакал по плацу с до­несением, водил по карте перстом, изобра­жал «военный совет» и пропускал мимо себя по несколько раз первый взвод, изобра­жая «кавалерийский полк», выходивший к месту боя. В довершение всего этот кино­оператор долго тряс мою руку, благодарил за прекрасную постановку и восторгался фото­геничностью моей физиономии. Убедиться мне в этом, к сожалению, так и не пришлось. — Фильма «Парагвайская революция» я увидеть на экране не смог. Но ничего не по­делаешь, нельзя испытать сразу все житей­ские прелести! Теперь мы даже изображали настоящую революцию в поле, а на экране, пусть уж так и быть ее посмотрят другие.

Итак, вернемся в занятый противником Сабукай. Эта железнодорожная станция и местечко лежали у подножия Кордильер. Пехота, под прикрытием пушек с бронепоез­да, повела наступление вдоль железнодо­рожного полотна, а кавалерия поднялась в горы, что бы атаковать местечко во фланг. В Кордильерах засел на лесопилке неприя­тельский эскадрон и нам пришлось его от­туда выбивать. Красивую атаку совершил лейтенант Смит. Ворвавшись в конном строю на лесопилку, он выбил противника и за­хватил два пулемета. Находившийся с нами майор Торрес приказал капитану Суниге не задерживаться в лесу и постараться сегодня же пройти к Сабукаю.

Пробираясь по лесной дороге, мы вдруг заметили в горах, почти над самыми голова­ми, массу всадников и в бинокль различили в них диких полуиндейцев «монтанеров». Капитан Сунига спешил два взвода и при­казал мне с лейтенантом Шеню немедленно атаковать их, что бы дать возможность ос­тальным людям выйти из под неприятель­ского обстрела. Я осмотрел скалы, там все было черно от людей. На первый взгляд их было более двухсот человек. Зная меткую стрельбу монтанеров, Шеню саркастически улыбнулся.

— Сакро Дьябло, сегодня на нашу долю выпала неприятная задача, проговорил он, заряжая карабин, мы должны прикрыть со­бою отступление эскадрона и я сомневаюсь, что нам удастся присоединиться к своим!

Я молча пожал ему руку и, рассыпав дра­гун в редкую цепь, повел полуэскадрон в наступление на горные вершины. Пройдя, таким образом около пятисот шагов в гробо­вой тишине, я вдруг заметил скакавшего нам навстречу всадника, державшего высоко над головой свое ружье. Я приказал солдатам не стрелять в него и, остановив цепь, ожидал его приближения. Подъехав к цепи, индеец увидел на мне серебрянные офицерские по­гоны, спрыгнул с коня и на ломаном испан­ском языке объяснил, что их начальник — кавдилье стоит на стороне президента рес­публики и они, таким образом, не враги, а наши друзья и союзники. Из его речи я по­нял только половину, а остальное добавил от себя по воображению и, желая убедиться в правильности своих догадок, обратился к индейцу на его родном языке.

— Нде, сераы арекой гвараны? (Ты, мой сын, говоришь по индейски?).

Воин обрадовался и подтвердил мне, что они шли к нам на присоединение. Я научил­ся говорить по индейски в форту «Генерала Дельгадо», скуки ради, и теперь только по­нял пользу этого. В Парагвае, в мое время, говорило по индейски почти все простое на­селение и были часты случаи, когда солдаты не понимали испанского языка. Отправив драгуна с донесением к капитану Суниге, я взял Шеню под руку и, облегченно вздох­нув, мы пошли с индейцем в деревню монта­неров. На горной площадке нас окружили всадники и на своем гортанном языке при­ветствовали в нашем лице правительствен­ные войска. Среди индейцев выделялся кос­тюмом красивый метис на чудном вороном коне. Подъехав к нам, он подал руку и пред­ставился. То был кавдилье конных монтане­ров, сын крупного фермера, Хозе Сантандер. Мы познакомились с красавцем метисом и последовали на его ферму. Вскоре туда при­ехал наш капитан и монтанеры в его честь подняли стрельбу из ружей. Сантандер приказал зажарить несколько жирных бы­ков, открыть бочки с десятилетней каньей, род водки, и по всей деревне пошел пир — герой. Монтанеры вот уже несколько дней устраивали ночные набеги на инсургентов и даже имели небольшие потери от неприя­тельской артиллерии.

Утром эскадрон Эскольты вместе с кон­ными партизанами спустился в долину. Го­род Сабукай только что был взят батальо­ном капитана Фернандеса и помогавшие ему тяжелые орудия с бронепоезда по отсту­пающему на Ыгватыми противнику. Нас сразу же бросили в бой. Впереди развернул­ся на рыси эскадрон майора Вальдеса и ла­вою атаковал отступающую пехоту. Галопом обогнав батальон капитана Фернандеса, наш эскадрон бросился во фланг инсургентам. Монтанеры с гиком и свистом замелькали между пальмами и повели наступление в лесу. Следует не забывать, что тропический лес часто непроходим не только для всадни­ка, но и для пешехода. Часто кавалерии при­ходилось смыкаться и следовать по дороге пехотным порядком.

На одном из перекрестков я увидел ра­неного монтанера. Он сидел около лошади и, наклонив перевязанную платком голову, стиснул зубы и не издавал ни слова. Два других товарища его, спрыгнули с коней и стали мочиться на его рану. Подобный спо­соб лечения заставил меня невольно рассме­яться.

Эскадрон «привидений» майора Вальдеса попал под сильный пулеметный огонь око­павшегося противника и потерял много уби­тых и раненых гаучо. Но все же храбрый майор разбил врага и ворвался в Ыгватыми. Наш эскадрон атаковал отступавшую роту с пулеметом и после короткого боя, мы взяли ее в плен. Подождав в Ыгватыми прибы­тия правительственной пехоты, мы передали лейтенанту Браю наших пленных и затем двинулись далее в безпредельную пампу (степь). Теперь леса и горы остались в сто­роне и все были рады степной местности, где для кавалерии открывалась свобода дей­ствий.

В Ыговатыми к конной группе присоеди­нился эскадрон капитана Ирасабаля и кон­нице было приказано двигаться без остановок вплоть до столкновения с противником. Ночью мы остановились на хуторе недалеко от железной дороги. Разместив драгун по хатам, я, Шеню и Сантандер отправились в таверну промочить пересохшие за день глот­ки. Сантандер, хотя и был со стороны ма­тери индейского происхождения Гвараны, но отец — испанец сумел дать сыну хорошее воспитание и все наши офицеры вскоре по­дружились с храбрым юношей.

В момент нашего прихода в таверну гаучо пили канью с монтанерами. Мы заняли сто­лик в стороне от них и заказали апельсино­вого вина. Не успели мы разговориться, как один из монтанеров подошел к Сантандеру и попросил разрешения петь песни. После это­го двое с гитарами уселись друг против друга на табуретки и затянули свою люби­мую песню. Слова в ней полуиспанские, по­луиндейские, мотив печальный и весьма сво­еобразный.

Наслушавшись пения и выпив парагвай­ского рому, я покинул с друзьями таверну. Наступил короткий тропический вечер. Солнце спряталось в западной части пампа­сов и розовый отблеск зари понемногу сли­вался с синевою безоблачного горизонта. На темном фоне востока стали появляться яр­кие звездочки и вскоре на небе рельефно обозначилось созвездие Южного Креста. Вся пампа покрылась пеленой легкого тумана, называемого местными жителями саваном. Он, наподобие простыни, окутывает собою безграничные поля парагвайских пампасов.

В этот час всякий чувствует какую-то не­преодолимую тоску по новой неизвестной ему жизни. Могучая, необъяснимая власть пампы делает из человека, — даже самого робкого, храбреца и искателя приключений, говоря по испански, флибустьера. Вот таким флибустьером стал теперь и я. Как много переживаний выпало на нашу долю. Вели­кая война, после нее сразу Добровольческая армия, затем эмиграция и, вот теперь я снова надел военный мундир и мне приходится принимать участие в гражданской войне в Южной Америке.

(Продолжение следует)

Святослав Голубинцев

© “Родимый Край” № 122 МАЙ – ИЮНЬ 1976