Около станции Лагуна к нам приехал на паровозе офицер в приказанием капитану Гарсия немедленно эвакуировать из Сан Лоренцо вагоны с пшеничной мукой. Считая подобное приказание почти что самоубийством и абсолютно не доверяя мне, как иностранцу, капитан посмотрел на офицеров и, улыбнувшись, решил дать мне удобный случай перейти на сторону инсургентов.
— Капитан Голубинцев, оставьте здесь вашего коня и садитесь на паровоз. Приказываю вам вывезти из Сан Лоренцо оставшиеся там вагоны с мукою.
Я взял под козырек, передал лошадь вестовому и на паровозе вернулся в Сан Лоренцо. Инсургенты в город еще не вошли и железнодорожная станция была свободна. Я отдал распоряжение дежурному по станции относительно пяти вагонов с мукою и поспешил на Виллу Амарилья. Матушка и сестры капитана обрадовались моему неожиданному появлению и угостили обедом. Мило беседуя за чаем-мате, я даже шутил по поводу революции и сравнивал ее с нашим российским «октябрем». Вдруг со стороны дороги на местечко Ита послышались выстрелы. На балкон прибежала племянница капитана, хорошенькая Агнесса, и умоляла поскорее вернуться на станцию.
— Капитан русо, вам нельзя теряет время. Революционеры уже в городе. Бегите скорее на станцию! — говорила она, тормоша меня за рукав. Но мне не хотелось проявлять малодушие перед женщинами и, натренированный в достаточной мере на «революциях», я догадался что непосредственной опасности еще нет, а стрельбу, поднял какой-нибудь неприятельский пикет, которому жители сообщили о пребывании на станции правительственных войск.
Не торопясь, я простился с гостеприимной семьей, и не спеша, оставил виллу. Разъезд занял, по-видимому, префектуру и поднял на площади стрельбу. Тут же появилась опасность попасть в плен и я увеличил свой ход до бега. Начальник станции, перепуганный моим отсутствием, доложил что вагоны уже прицеплены и капитан Гарсия только что звонил по телефону и приказал мне возвращаться в Вилла Море, предместие Асунциона. Я поблагодарил дежурного по станции, быстро взобрался на паровоз и вторично покинул Сан Лоренцо, увозя с собою запасы муки и все бывшие на станции пустые вагоны.
Через четверть часа после моего отъезда, в город вступили главные силы инсургентов, а я в это время, благополучно прибыл в Вилла Мора и сдал капитану Гарсия свой товарный поезд. Мой поступок понравился офицерам и они долго расхваливали «героическую эвакуацию» Сан Лоренцо.
Вдоль железнодорожной линии была сосредоточена вся правительственная кавалерия. В Вилла Мора остался наш эскадрон на ночь, в Сан Лукас находился эскадрон капитана Ирасабаль, сплошь состоявший из новобранцев, а в предместье Тринидад стоял бивуаком майор Вальдес со своим знаменитым эскадроном «привидений» из добровольцев гаучо (ковбоев) славившихся своей лихостью.
Ночь в сторожевом охранении прошла спокойно и на утро в Вилла Мора прибыл командующий правительственной кавалерией майор Торрес. Переговорив с капитаном Гарсия де Сунга, он приказал эскадрону перейти на авениду Петироси и оставаться там для защиты столицы с северной стороны, считая это место самим опасным в стратегическом отношении и сейчас плохо защищенным. Прибыв к месту назначения, капитан выслал меня с тридцатью драгунами вперед до пересечения авениды с улицей Лавров, где я должен был изображать авангард нашего эскадрона.
На рысях мы прибыли на улицу Лавров, лежащую на отдаленной окраине города. По обеим сторонам дороги тянулись фруктовые сады с проволочною оградою и, таким образом, для действий кавалерии оставалась свободной только лишь одна шоссейная дорога. Я выслал вперед двух дозорных, разместив остальных драгун на перекрестке дорог так, что бы одна их часть находилась слева, а другая справа Лавровой улицы, оставляя шоссейную дорогу совершенно свободной. Своему помощнику лейтенанту Шеню я поручил пятнадцать драгун и приказал стать в резерв на улице Солнца. Ввиду зимнего времени на солдатах были надеты синие мундиры с малиновыми обшлагами и воротничками, что создавало весьма красивую батальную картину. Спешив людей, я подозвал к себе старшего сержанта и попросил его ориентировать меня в этой совершенно незнакомой мне части города.
Через полчаса после нашего прибытия ко мне прискакали дозорные и доложили, что по шоссейной дороге из Сан Лоренцо двигается пехотная колонна противника. Вспомнив заветы фельдмаршала Суворова: быстрота, глазомер и натиск, я посадил по коням свой взвод и подал команду вынуть сабли и взять пики к бою. По семи человек с каждой стороны дороги мы гуськом пошли рысью навстречу противнику. Через несколько секунд показалась на дороге пыль и мы увидели за поворотом улицы неприятельскую пехоту. Ничего не подозревая, они шли походным порядком без дозоров, с винтовками, висевшими на плечевых ремнях. Вид у солдат был усталый, по-видимому они совершили большой переход.
Подпустив колонну приблизительно на двести метров, я крикнул: — Да здравствует президент Гонтра — и бросился на инсургентов в конную атаку. Атакованные врасплох конницей, пехотинцы обратились в бегство и скрылись в апельсиновых садах. Взяв на дороге в плен восемнадцать солдат и двух сержантов, я отправил первый трофей правительственных войск к майору Торресу. Оправившись после неожиданного нападения, противник перешел в наступление вдоль садов и, под прикрытием проволочной ограды, принялся обстреливать нас ружейным огнем. Не желая понапрасну терять людей, я отошел на угол авениды Солнца. Лейтенанта Шеню я отправил в тыл с пленными и на его место назначил сержанта Рескина. Предполагая, что кавалерия вернулась в Асунцион, пехота снова перестроилась в поход-порядок и вытянулась по авениде Петироси.
Воспользовавшись такой небрежностью противника, мы вторично опрокинули пехоту конной атакою. На сей раз мне очень помог расторопный сержант Рескин со вторым взводом, разбив противника. Я опять занял Лавровую улицу и, спешив затем драгун, рассыпал их цепью по соседним апельсиновым садам. В пешем строю мы отбили пехотную контратаку и удержали за собою Лавровую улицу.
Поздним вечером нас сменил третий взвод с лейтенантом Ортисом. Он подъехал ко мне и, обняв, поздравил с победою. — Капитан русо, все мы, офицеры эскадрона Эскольты Президента, сегодня гордились вами. Майор Торрес и капитан Гарсия де Сунига просили передать вам их благодарность за вашу конную атаку. На радостях я расцеловался с ним по русскому обычаю и в половине десятого вечером вернулся в Асунцион. Вокруг города были вырыты окопы и в них сидела правительственная пехота с пулеметами. Нервное состояние было настолько сильно, что меня чуть-чуть не обстреляли, приняв наш возвращавшийся полуэскадрон за противника. Каждый раз приходилось останавливаться, ждать офицера, вести с ним долгий разговор и в иных случаях показывать даже свое удостоверение личности. Все это происходило потому, что большинство офицеров меня еще не знало и принимало наших драгун за инсургентов, желающих прорваться в столицу.
На авениде Южного Креста я встретил на белом коне майора Торреса со штабом и капитаном Сунигой. Мое появление их встревожило. В ночном мраке они неожиданно увидели драгун, шедших с неприятельской стороны. Майор Торрес выехал нам навстречу и громко крикнул: — Какая часть?
— Полуэскадрон Эскольты Президента возвращается с улицы Лавров, — отвечаю я, подъехав к нему с рапортом. — Майор Торрес крепко пожал мне руку и сказал окружающим его офицерам: — Сегодняшний бой на улице Лавров принес русскому капитану лавровый венок.
Но больше всех был доволен капитан Гарсия де Сунига, я прославил в первом сражении его эскадрон. Подъехав, он похлопал меня по плечу и протянул походную флягу с ромом. Тут только я вспомнил, что с утра еще не успел выпить кофе. Попросив у майора разрешение, я верхом отправился ужинать.
Проезжая по авениде Петтироси, я, заехал к доктору Риттеру на виллу Ньяндути. Рудолф Александрович уже знал про атаку и поздравил меня с блестящим началом боевой репутации. — Ну, вот видите, я никогда не сомневался в ваших боевых качествах. Но, мой милый, жалко будет расставаться с армией, а это последует неизбежно с приходом в Асунцион армии полковника Шерифе. Очень жаль, что вы не перешли на его сторону. Все же, как русский человек приветствую в вашем лице наше доблестное офицерство. Очень рад за вас! Я успокоил старого друга и сказал, что полковник Шерифе так легко не вступит в Асунсион. Рудольф Александрович покачал головою и назвал меня неисправимым оптимистом.
В ресторане «Альгамбра» посетители встретили меня аплодисментами, а услужливый гарсон любезно положил на прибор вечерний выпуск газеты «Эль Либераль». Поздравив в лестных выражениях с боевым успехом. Я взглянул на газету и прочел на первой странице заголовок жирным шрифтом: «Капитан Сакро Дьябло».
Военный корреспондент с фронта описал на целой странице мою атаку на батальон Майора Вейса, сравнив эскадрон Эскольты с донскими казаками, неустрашимо громившими врагов. Меня же он назвал, за трудностью произношения моей фамилии, Сакро Дьябло, кличкой, оставшейся за мною на все время службы в парагвайской армии.
Откровенно говоря, мне было приятно чувствовать себя героем дня и по этому поводу я выпил даже бутылку шампанского. На следующий день все газеты писали о нашей атаке, поместили даже мою фотографию и назвали «тузом правительственной кавалерии». Так счастливо прошел мой первый конный бой в Южной Америке под созвездием Южного Креста. Я был, конечно, счастлив, но в то же время и печален. Мне недоставало женского сочувствия и хотелось хоть немного любви.
На военном совете 29 мая решено было наступление армии полковника Шерифе.
В первых числах июня инсургенты окружили Асунсион и жители столицы ожидали со дня на день штурма. В городе сразу замерла повседневная жизнь, улицы наполнились солдатами, грузовики проносились с аммуницией, сестрами милосердия и врачами разъезжающими по открытым бой — скаутами полевым лазаретам. Правительственная пехота окопалась на стратегических высотах, шесть полевых орудий были расположены на самих опасных пунктах и кавалерия, стоя на флангах, охраняла столицу от неожиданных неприятельских атак. На реке Парагвае канонерские лодки «Эль Треумфо» и «Адольфо Рикельмо» защищали центральные позиции своими тяжелыми пушками «Викерс».
Необходимо отметить необыкновенную энергию, с которой правительственная партия принялась за работу. Начиная с простого рабочего и кончая сенатором все старались помочь общему делу в страшной схватке с военными инсургентами. Но в среде кадровых офицеров чувствовалось недоверие к добровольческим частям и многие из них открыто предсказывали грядущую катастрофу. На столицу наступали три военных округа под предводительством лучшего стратега и боевыми операциями руководили получившие опыт в минувшей Великой войне офицеры Германского генерального штаба.
8-го июня в семь часов утра полковник Шерифе приказал своей армии начать наступление по всему фронту. Наш Эскадрон Эскольты в это время находился на высотах местечка Ламбаре и, таким образом, мы были свидетелями разыгравшегося боя между правительственными войсками и инсургентами. Девятью батальонами пехоты при двенадцати легких орудиях и тремя эскадронами регулярной кавалерии полковник Шерифе начал штурм Асунсьона. Свою кавалерию он пока оставил в резерве при ставке, надеясь использовать ее в последний момент, так сказать, во время своего торжественного вступления в побежденный город. Один только эскадрон лейтенанта Гарделя наступал спешенным в цепи вместе с штурмующей пехотой.
В этом сказывалась чисто германская тактика. Как ни просил полковника Шерифе начальник их кавалерии, старый, вступивший в строй из резерва, полковник Хозе Хиль дать ему возможность действовать самостоятельно со своей конницей и прорвать пехотный фронт правительственных войск, генеральный штаб инсургентов, состоявший из германских офицеров, считал, основываясь на практике Великой Войны, кавалерию отжившим родом оружия и не придавал ей никакого значения.
Как это было похоже на наше Белое командование?!..
С семи часов утра до трех часов дня с обоих сторон продолжался упорный бой. Грохот орудий, стрекотня пулеметов и ружейная стрельба создавали иллюзию большого, настоящего сражения, хотя это была только гражданская война, полная всевозможных неожиданностей. В полдень, к нам приехал офицер из военного министерства и сообщил малоутешительную новость. Противнику удалось потеснить нашу пехоту (плохо обученную) и занять первую линию окопов. Два правительственных батальона были разбиты и оставили район Зоологического сада. От этого офицера мы узнали также о большом количестве раненых.
Подобные новости подействовали на нас удручающе, к тому же и само правительство было почти уверено в разгроме и заранее выдало каждому офицеру заграничный паспорт с визой в Аргентину. Офицеры Эскадрона Эскольты решили, в случае неудачи, отступить к берегу реки, передать лошадей драгунам и, сев в лодки, переправиться на противоположную сторону, где находилась поблизости аргентинская граница.
После полудня бой усилился и с реки загремели орудийные залпы с военных кораблей. Капитан Гарсия де Сунига волновался, то и дело подходил к телефону, но из штаба нам не передали ни одного приказания. В три часа прибыл в Ламбари эскадрон капитана Ирасабеля. Командир эскадрона остановился у нас на вилле и за обедом рассказал, как противник занял улицу Луны и укрепился в здании германского посольства. Лейтенант Парани с правительственной пехотой выбил штыковой атакой инсургентов из посольства и захватил в плен офицера с пулеметом. Вернувшись в германское посольство, он приказал снять немецкий флаг и, разорвав его, бросил под ноги своим солдатам. Почти все немцы были сторонниками полковника Шерифе и поэтому ненависть народа к нему была очень велика.
В пять часов дня, потеряв два орудия, шесть пулеметов, двести человек солдат и пять офицеров, полковник Шерифе отступил в предместье столицы Вилла Мора. В преследование отступившей армии полковник Шенони бросил свою кавалерию. Капитан Ирасабель окружил роту противника в предместье Тринидат, обстрелял его и целиком взял в плен. Эскадрон «привидений» майора Вальдес занял после короткого боя город Луки. Наш эскадрон Эскольты атаковал батальон майора Вейса, с которым я сражался на улице Лавров. Два раза ходил на него в атаку и, разбив деморализованного врага и заставив его сложить оружие, ночью вступил на улицу Виллы Мора. Капитан Сунига лично занялся допросом восьми пленных офицеров, старший лейтенант Эмильгарехо получил приказание доставить в Асунсион пленных солдат, а я, устав после сражения, отправился на розыски какого-нибудь ресторана в надежде подкормиться хотя бы даже холодною закускою.
Во время боя жители при первых выстрелах закрыли — из боязни — окна и двери, то же сделали и содержатели местных ресторанов. Уныло, безлюдно и сиротливо смотрели на меня темные дома. На улицах — ни души, изредка вслед мне открывалось какое-нибудь окошко и на мгновение появлялось испуганное лицо любопытного гражданина или его супруги. В гробовой тишине и во мраке я доехал до площади Конкордия и увидел, наконец, свет в большом загородном ресторане.
Обрадовавшись, я соскочил с седла и, передав коня вестовому, вошел в ресторан. По случаю только что окончившегося сражения, общий зал пустовал, отсутствовали музыканты и не было даже гарсонов. Подойдя к буфету, я попросил у хозяина, толстого итальянца, дать мне что-либо закусить и выпить. От усталости я сел на высокую табуретку и снял фуражку. Заметив мою английскую офицерскую шинель времен Добрармии и светлые волосы, хозяин принял меня за германского офицера инструктора и, выбежав из-за прилавка, стал радостно пожимать мне руки.
«Добрый вечер, дорогой капитан. Я так и думал, что полковник Шерифе разобьет эту жалкую банду адвокатишки Ажалы! Теперь вы сами убедились, что у правительства нет настоящих солдат: понабирали всяких босяков, рабочих да головорезов гаучо!..» обратился он ко мне с пылкой речью.
Не обращая внимания на его излияния, я выпил две рюмки коньяку и, закусив слоеным пирожком, посмотрел искоса на моего толстяка итальянца.
«Ну, что вы скажете, капитан, каков герой наш полковник Шерифе!» не унимался словоохотливый сицилианец.
«Что и говорить, дорогой Луиджо, — ответил я ему в том же тоне. — если итальянский король пришлет ему на помощь своих барсальеров, революционеры, может быть тогда и возьмут Асусион.
Мои слова подобно грому среди безоблачного неба ошеломили хозяина. Он раскрыл рот и, вытаращив глаза смотрел на меня, не мигая. Чтобы окончательно рассеять все сомнения, я попросил подать еще рюмку коньяку и вынул из кармана белую повязку. Разгладив ее как следует перед глазами оторопевшего итальянца, я надел на левый рукав шинели знак отличия правительственных войск. Тут бедный Луиджо потерял самообладание и с трясущимися губами стал умолять не доносить на него властям, он божился и клялся, что смешал меня с немецким офицером и, что его наилучшие пожелания всегда были на стороне гениального политика доктора Ажалы. Я похлопал его по плечу и, конечно, простил итальянцу такую оплошность. Окончательно расчувствовавшись моей снисходительностью и, желая угодить и расположить в свою сторону, хозяин откупорил бутылку Кианти и наполнив наши бокалы, поднял тост за «нашу сегодняшнюю победу над диктаторами».
В этот момент распахнулись двери и в зал вошли, гремя саблями, и шпорами, два моих приятеля — лейтенанты Шеню и Смит.
— А, капитан Сакро-Дьябло уже здесь, выпивает и закусывает! — закричал Шеню, вырывая у меня из рук очередной пирожок.
— Мы голодны, как гиены и хотим, конечно, утолить и жажду! Ба! да ты, никак, пьешь Кианти?.. Дорогой, ну дай мне хоть глоточек этой целебной влаги.
Хозяин при виде офицеров весь преобразился, схватился руками за лысую голову и закричал на весь зал: «Вот они, наши герои, наши спасители и благодетели! Для победителей старику Луиджо ничего не жалко! Сейчас вам, мои милые, все будет готово и ужин, и наше итальянское вино!
Я послал вестового за капитаном Сунигой и лейтенантом Ортисом, приглашая их от лица хозяина ресторана на лукулловский ужин. Капитан долго не мог понять причину, заставившую хозяина — итальянца так сердечно приветствовать правительственных офицеров, но когда я рассказал ему в шутливом тоне про мое знакомство с Луиджо, то Гарсия смутился и даже поперхнулся вином. Но мы были, как и полагается победителям, в благодушном настроение и под утро расстались с ним друзьями, я бы сказал «дорогими» друзьями.
***
После неудачного штурма Асунсиона, полковник Шерифе отступил с главными силами в город Парагвари и, заняв ближайшие к столице городки Ита и Таквараль, стал ожидать подкреплений, спешивших из города Концепсиона с командиром четвертого военного округа подполковником Брусуело во главе. На помощь инсургентам шли форсированным маршем два батальона пехоты, пулеметная рота, полевая батарея и эскадрон кавалерии. Довольно большие силы, но им нужно было покрыть пятьсот километров, для того чтобы соединиться с революционерами, а за это время весь отряд должен был потерять по крайней мере треть своего состава от утомления, жажды и болезней.
Эскадрон эскольты утром оставил Виллу Мора и в час дня вошел в оставленное противником Сан Лоренцо. Дорогою капитану Гарсия де Сунига передали будто бы его сестер изнасиловали революционеры, но это оказалось ложью и, встретив семью в полном здравии, он устроил на радостях званый бал. Его красавицы сестры и кузины обступили меня, расспрашивали про возвращение с товарными вагонами и говорили, что через пять минут после моего отъезда со станции, в город вошел с эскадроном лейтенант Гардель, большой приятель капитана Суниги, который успокоил их и просил не беспокоиться. Вообще революционеры вели себя весьма корректно и были уверены в своей победе.
— Да что вы здесь рассказываете капитану про инсургентов. Вы бы его расспросили про конную атаку на улице Лавров, которую брат только что описал маме! — раздался сзади меня голос, и на балконе появилась младшая сестра капитана, очень красивая брюнетка Каролина.
В прошлый мой визит я не встречал ее и был поражен сходством этой черноокой сеньориты с северной брюнеткой, которую мне пришлось оставить в далеком Орле. Не сводя глаз с Каролины, я рассказал сестрам вкратце про конную атаку и отправился разыскивать Шеню, чтобы навести у него справки относительно младшей сестры Суниги. Лейтенант улыбнулся и пояснил мне, что юная красавица уже невеста молодого адвоката, находящегося в лагере Шерифе, но я не обратил на это внимания и принялся ухаживать за молоденькой Каролиной.
Она все больше и больше напоминала мне дорогие, но умершие для меня черты лица русской барышни в далеком Орле. Я почувствовал, что нашел теперь то, чего мне не доставало в Южной Америке, я — влюбился. Во время бала гусарское сердце забилось под парагвайским мундиром и под звуки Санта-Фе я почти объяснился в любви изящной красавице парагвайке. Мое искреннее признание ее тронуло, и Каролина весь вечер находилась в моем обществе. Как я был ей за это благодарен. Теперь и у меня имелась дама сердца, за которую можно, в конце концов сложить свою буйную голову. После бала Каролина вызвала меня в коридор и, покраснев до ушей, подарила на счастье образок Божьей Матери. Внимание это меня так тронуло, что я не мог удержаться и, обняв за талию, крепко поцеловал чужую невесту.
А на утро наш эскадрон выступил по дороге на занятое противником местечко Ита. При расставании с семьей капитана Суниги, сеньорита Каролина или, как ее называли домашние, Лина держала себя довольно сдержанно, как и полагалось невесте, но в последний момент не выдержала и передала мне на память о вчерашнем бале цветок олеандра. Сестры начали поздравлять меня с успехом, а капитан пригрозил сестре пальцем. Ему определенно не понравилось поведение маленького «разбойника», бывшего невестой и поэтому неимевшего права кокетничать с посторонними мужчинами, хотя бы они и были товарищами ее брата.
Эскадрону пришлось пройти около тридцати километров, погода сильно изменилась и начался холодный зимний дождь. Глинистая дорога превратилась в отвратительное болото и было мало пригодно для передвижения кавалерии. Первый раз в жизни мне пришлось здесь познакомиться с так называемой «лестницей мулов», то есть с бесконечными глубокими ямами, в которых лошадиные ноги скрывались по колена. Движение эскадрона замедлилось до крайности, мы не могли делать даже трех километров в час. Поздним вечером мы остановились на ночевку в небольшой энстанции (имении) в нескольких километрах от Ита.
Ранним утром капитан Сунига спешил драгун и сам повел эскадрон в наступление на местечко. Меня он оставил со взводом в резерве, а лейтенанты Шеню, Смит и Ортис атаковали инсургентов с трех сторон. Первым в местечко вошел взвод лейтенанта Смита, потеряв двух солдат убитыми и семь раненых. Выбитые из Ита революционеры отступили вечером в соседнее местечко Жагварон, а мы в темноте должны были подбирать раненых драгун и хоронить убитых, чтобы от жителей скрыть потери, дабы не печалить матерей, у которых в наших рядах служили их дети. В два часа ночи мне удалось только закончить переноску раненых в здание префектуры и отправиться спать на квартиру зубного врача доктора Битерлиха, встретившего меня довольно радушно и угостившего прекрасным яичным коньяком.
Утром следующего дня, в Ита прибыл майор Торрес со штабом конной группы. Он приказал капитану Суниге укрепиться с эскадроном в местечке и ожидать, пока пехота не овладеет на железной дороге городом Таквараль. Местное общество устроило в честь победителей бал и мне опять пришлось танцевать Санта-Фе, испанский танец, похожий на кадриль, под аккомпанемент кастаньет. Время проходило довольно весело, я успел перезнакомиться со всем здешним женским мирком и решил, наконец отлучиться без предварительного согласия капитана в Сан Лоренцо. Своими мыслями я поделился с Шеню, который переехал ко мне на квартиру. Тот нашел идею гениальной и упросил взять его с собою.
Сдав первый взвод сержанту, мы попросили дочь нашей новой хозяйки, миловидную барышню Кармен распустить слух о нашей внезапной болезни и, приказав вестовым подать в шесть часов коней, покинули Ита. Всю дорогу мы весело болтали и неожиданно для самих себя рано прибыли в Сан-Лоренцо. Сестры капитана были радостно удивлены нашим появлением, Каролина слегка покраснела и, пожав мне руку, назвала неисправимым Сакро Дьябло. Отобрав у Шеню коня, я предложил ей совершить маленькую прогулку до их Оранжевого имения, находившегося в пяти километрах от Сан Лоренцо. Лина подумала немного, потом посоветовалась с кузиною Агнесою и под строжайшим секретом приняла предложение. Прогулка верхом напоминала мне чудные дни, проведеные в Орле, нашу милую компанию и я, расчувствовавшись, объяснился ей в любви. Сеньорита взглянула на меня печальными глазами и чистосердечно призналась, что питает ко мне большую симпатию.
— Капитан, — сказала она, — вы милый человек и мне нравитесь, но я не хочу от вас скрывать, что мы поздно встретились. К сожалению, я дала слово другому и семья не позволит мне нарушить обещания.
Проговорив все это, Лина ударила хлыстом коня и понеслась галопом по дороге. Я тоже пришпорил Капорала и, нагнав девушку, проговорил: «Лина, зачем так говорить, раз вы сами сказали, что симпатизируете мне, то почему вы не вернете обручальное кольцо жениху и скажете ему, что любите меня. Я русский, мы можем уехать в Аргентину и там никто из вашей семьи вас не увидит. Лина, дорогая согласитесь стать моею женой!
Каролина остановила коня и тихо ответила:
— Капитан, я вас тоже люблю, но у меня нет двух слов, я сама не знаю, что делать, но нарушить обещание я не могу!
На глазах у нее навернулись слезы, мне искренне стало жаль девушку и я нежно поцеловал ей руку. Мною овладело странное чувство, в тот момент для нее я был готов на все.
После ужина мы расстались с радушной семьей капитана и, сев в седла, воспользовались чудной лунной ночью. Расстояние до Ита мы прошли в полтора часа. Домой мы приехали в разгар очередного бала, устроенного префектом города в честь офицеров эскадрона Эскольты. Соскочив с коней, мы, как ни в чем не бывало, вошли в зал. Я подошел к английскому летчику лейтенанту Стюарту, прибывшему в Ита со своим аэропланом, чтобы помочь нам взять завтра Жагварон, и выпил с ним по этому случаю рому, любуясь Шеню, неподражаемо танцевавшим танго с хорошенькой Карменситой, сохранившей в тайне наше путешествие. Капитан Сунига сделал вид, будто бы не заметил нашего отсутствия, так как в противном случае обязан был бы запечь нас под суд за самовольную отлучку с места военных действий. Но жизнь в военное время совсем не так страшна, как о ней думают, и все обошлось для нас благополучно.
После бала капитан предложил офицерам устроить традиционную фару. Этот испанский обычай пришел в Парагвай со времен их владычества над Южной Америкой. Забрав с собою местных музыкантов, мы отправились гулять по улицам местечка и, останавливаясь перед окнами знакомых барышень, приветствовали их серенадами, за что в свою очередь получали из раскрытых окон благодарность в виде воздушных поцелуев и «мучас грациас» (большое спасибо). Закончив фару с наступлением утра, офицеры разошлись по домам, для того, что бы к восьми часам быть готовыми к выступлению.
На площади перед ратушей эскадрон выстроился и майор Торрес произнес прочувственную речь, после которой капитан Сунига выехал вперед и скомандовал: «Эскадрон а дерейта румпен мар!» Мы сделали поворот направо и шагом вытянулись на улице по направлению к городу Жагварону.
Неподалеку от него эскадрон остановился для отдыха и спешился для отдыха. Взяв полуэскадрон, я пошел в пешем строю в обход Жагварона с северной стороны. После небольшой перестрелки с засевшими в городе кавалеристами, мы заняли кладбище и я отправил ординарца с докладом капитану. Полковник Хозе Хиль заперся со своими людьми в огромном иезуитском монастыре и оттуда стрелял по окружающим его драгунам. Несколько раз наши солдаты бросались к дверям монастыря, но каждый раз огонь из окон отбивал все попытки ворваться во внутренность здания. В этом бою был ранен в руку лейтенант Смит и восемь драгун. На выручку Хозе Хиля полковник Шерифе выслал из Парагвари батальон пехотинцев и мы принуждены были отступить в Ита.
Во время сражения у Жагварона лейтенант Стюарт сбрасывал с аэроплана бомбы в расположение инсургентов и, увлекаясь воздушным боем, слишком низко атаковал пехоту. Попавшая в бензинный бак пуля произвела взрыв и храбрый офицер вместе с наблюдателем сгорели в воздухе. Полковник Шерифе устроил врагам торжественное погребение и мертвым летчикам были оказаны все воинские почести.
Но вот под натиском правительственной пехоты пал на железной дороге город Таквариль и победоносные батальоны вошли в Ита. На следующее утро второй батальон капитана Фернандеса пошел в бой, а наш эскадрон под командою самого майора Торреса зашагал в тыл к неприятелю и атаковал уходившую из Жагварона на Парагвари конницу полковника Хозе Хиля. В этом бою я любовался пехотинцами капитана Фернандеса. На окраине местечка наш эскадрон неожиданно попал в засаду и, стиснутый между домами и заборами, пришел в замешательство. В этот, опасный для нас, момент появился капитан Фернандес с ротою. Молниеносно сообразив положение вещей, этот храбрый офицер бросился на выручку и штыковым ударом спас от гибели эскадрон, опрокинул противника и, развивая успех, к вечеру завладел Жагвароном.
Прибывший на место военных действий главнокомандующий правительственной армии полковник Шенони приказал эскадрону капитана Ирасбаля вместе с эскадроном Эскольты ночью атаковать укрепленную ставку полковника Шерифе в городе Парагвари. Но тот, в ожидании подхода войск полковника Брисуелло, оставил город без боя и отошел в Кордильеры на Сиерра Леон. Непосредственно вслед за инсургентами вошел в Парагвари Ирасабаль и в полдень туда прибыл эскадрон Эскольты. Парагвари — очень красивый город с домами в готическом стиле, сплошь заселенный немцами. По величине он гораздо больше Ита и Жагварона и много чище его. В нем было даже несколько приличных ресторанов и бирхалле. За неимением свободных помещений нам пришлось разместить драгун внутри собора, а офицерам перебраться в самую большую гостиницу, в которой мы и прожили два дня.
Здесь нам впервые пришлось заметить враждебное отношение местных жителей немцев, всецело сочувствующих полковнику Шерифе. Местные блондинки отворачивались от нас на улице и мэр города вовсе не подумал устроить в нашу честь бал, а, напротив, просил не размещать офицеров по частным квартирам и отказался снабжать нашу армию продовольствием.
Из Парагвари эскадрону Эскольты было приказано идти на юг и занять город Карапегва, чтобы не дать возможности инсургентам отступить вглубь Кордильер, где им могли помочь тамошние гаучо — «монтанеры». С легким сердцем мы покинули Парагварии. Оставляя город, не могли похвастаться победами над местными валькириями, но зато долго вспоминали уютные «бирхалле» с холодным пивом под звуки старенького немецкого органа.
***
Карапегва — богатый город горных помещиков и здешние устроили в честь офицеров правительственной кавалерии несколько праздников. На городской площади убивали жирных быков и тут же на свежем воздухе приготовлялась аппетитно пахнувшая «чураскада» (своего рода шашлык, запиваемый золотистым ромом — канья вьеха). После обильной закуски и выпивки граждане усаживались с офицерами в кружок и на сцене появлялся неразлучный парагвайский чай — чай-мате. Серебрянная чаша наполнялась ароматною травой, наливалась горячая вода и чаша передавалась по очереди каждому из присутствовавших, который пил мате через серебрянную трубочку — бомбилье. Вечером пускались ракеты, гремела музыка и смуглые дочери Кордильер кружились в вихрях танцев с веселыми кавалерийскими лейтенантами.
Капитан Сунига хотел задержаться в Карапегва, но, к несчастью, из Парагвари прискакал курьер от майора Торреса с приказанием спуститься опять к железной дороге и занять местечко Эскобар. Нехотя расставшись с гостеприимной Карапегвой, эскадрон оставил Кордильеры, вышел на железнодорожное полотно и после короткого боя занял маленький городок Эскобар. Там мы соединились с эскадроном «привидений» майора Вальдеса и узнали от него, что на следующей железнодорожной станции Кабалеро находится штаб передовой группы инсургентов.
Услышав это, лейтенанты Шеню и Ортис уговорили меня поехать за нашу линию и потревожить революционеров. Я согласился. Мы выехали за линию наших дозоров и остановились около усадьбы, лежавшей в нейтральной полосе. Оттуда была видна, как на ладони, станция. У платформы стоял под парами, готовый в любую минуту отойти, штабной поезд, а в местечке, высоко подбрасывая пламя, горели солдатские обеденные костры. Нас соблазнил вид мирно отдыхавшего неприятеля и мы принялись обстреливать инсургентов из окон фермы. В ответ нам застрочил пулемет из полевой заставы и два солдата бросились опрометью бежать на станцию с донесением. Сразу в неприятельском лагере все закопошилось, кавалеристы принялись ловить коней, пехота рассыпалась в цепь и к полевой заставе подошло подкрепление.
Обрадованные проделкою, мы хотели вернуться в лагерь, но в этот момент, поднимая по дороге столбы пыли, показался эскадрон Вальдеса. Его гаучо пошли в атаку, думая, что противник атаковал наши дозоры. Вслед за ними показался с эскадроном капитан Сунига и мы атаковали неприятеля во фланг. Таким образом наша шутка превратилась в настоящее сражение. Во время конной атаки подо мною ранили коня и, спешив взвод, я в пешем строю повел драгун на станцию и мы вошли в Кабалеро. Потерпев новое поражение революционеры отступили на станцию Сабукай. В этом сражении не повезло альфересу Ортису, его легко подранили в руку и капитан Сунига устроил по этому поводу импровизированное празднество с обильным возлиянием в честь миоготерпеливого Бахуса.
К полудню на станцию Кабалеро прибыл из Асунциона бронированный поезд с длинноствольными орудиями «Виккерс», или как их здесь называли «Викергвассу» (большие Виккерсы). Матросы обслуживали на площадках орудия и мне сразу припомнилась Добровольческая армия, до того все это напоминало наши самодельные бронепоезда.
С ними приехал аргентинский кинооператор, который немедленно принялся крутить с натуры парагвайскую революцию. Эскадрону Эскольты пришлось для него «изображать» конные и пешие атаки, в которых капитан Сунига на белом коне бесстрашно водил наступающие цепи и, откровенно говоря, из фильма получилась — развесистая клюква. На мою долю выпала роль актера. Несколько раз я дико скакал по плацу с донесением, водил по карте перстом, изображал «военный совет» и пропускал мимо себя по несколько раз первый взвод, изображая «кавалерийский полк», выходивший к месту боя. В довершение всего этот кинооператор долго тряс мою руку, благодарил за прекрасную постановку и восторгался фотогеничностью моей физиономии. Убедиться мне в этом, к сожалению, так и не пришлось. — Фильма «Парагвайская революция» я увидеть на экране не смог. Но ничего не поделаешь, нельзя испытать сразу все житейские прелести! Теперь мы даже изображали настоящую революцию в поле, а на экране, пусть уж так и быть ее посмотрят другие.
Итак, вернемся в занятый противником Сабукай. Эта железнодорожная станция и местечко лежали у подножия Кордильер. Пехота, под прикрытием пушек с бронепоезда, повела наступление вдоль железнодорожного полотна, а кавалерия поднялась в горы, что бы атаковать местечко во фланг. В Кордильерах засел на лесопилке неприятельский эскадрон и нам пришлось его оттуда выбивать. Красивую атаку совершил лейтенант Смит. Ворвавшись в конном строю на лесопилку, он выбил противника и захватил два пулемета. Находившийся с нами майор Торрес приказал капитану Суниге не задерживаться в лесу и постараться сегодня же пройти к Сабукаю.
Пробираясь по лесной дороге, мы вдруг заметили в горах, почти над самыми головами, массу всадников и в бинокль различили в них диких полуиндейцев «монтанеров». Капитан Сунига спешил два взвода и приказал мне с лейтенантом Шеню немедленно атаковать их, что бы дать возможность остальным людям выйти из под неприятельского обстрела. Я осмотрел скалы, там все было черно от людей. На первый взгляд их было более двухсот человек. Зная меткую стрельбу монтанеров, Шеню саркастически улыбнулся.
— Сакро Дьябло, сегодня на нашу долю выпала неприятная задача, проговорил он, заряжая карабин, мы должны прикрыть собою отступление эскадрона и я сомневаюсь, что нам удастся присоединиться к своим!
Я молча пожал ему руку и, рассыпав драгун в редкую цепь, повел полуэскадрон в наступление на горные вершины. Пройдя, таким образом около пятисот шагов в гробовой тишине, я вдруг заметил скакавшего нам навстречу всадника, державшего высоко над головой свое ружье. Я приказал солдатам не стрелять в него и, остановив цепь, ожидал его приближения. Подъехав к цепи, индеец увидел на мне серебрянные офицерские погоны, спрыгнул с коня и на ломаном испанском языке объяснил, что их начальник — кавдилье стоит на стороне президента республики и они, таким образом, не враги, а наши друзья и союзники. Из его речи я понял только половину, а остальное добавил от себя по воображению и, желая убедиться в правильности своих догадок, обратился к индейцу на его родном языке.
— Нде, сераы арекой гвараны? (Ты, мой сын, говоришь по индейски?).
Воин обрадовался и подтвердил мне, что они шли к нам на присоединение. Я научился говорить по индейски в форту «Генерала Дельгадо», скуки ради, и теперь только понял пользу этого. В Парагвае, в мое время, говорило по индейски почти все простое население и были часты случаи, когда солдаты не понимали испанского языка. Отправив драгуна с донесением к капитану Суниге, я взял Шеню под руку и, облегченно вздохнув, мы пошли с индейцем в деревню монтанеров. На горной площадке нас окружили всадники и на своем гортанном языке приветствовали в нашем лице правительственные войска. Среди индейцев выделялся костюмом красивый метис на чудном вороном коне. Подъехав к нам, он подал руку и представился. То был кавдилье конных монтанеров, сын крупного фермера, Хозе Сантандер. Мы познакомились с красавцем метисом и последовали на его ферму. Вскоре туда приехал наш капитан и монтанеры в его честь подняли стрельбу из ружей. Сантандер приказал зажарить несколько жирных быков, открыть бочки с десятилетней каньей, род водки, и по всей деревне пошел пир — герой. Монтанеры вот уже несколько дней устраивали ночные набеги на инсургентов и даже имели небольшие потери от неприятельской артиллерии.
Утром эскадрон Эскольты вместе с конными партизанами спустился в долину. Город Сабукай только что был взят батальоном капитана Фернандеса и помогавшие ему тяжелые орудия с бронепоезда по отступающему на Ыгватыми противнику. Нас сразу же бросили в бой. Впереди развернулся на рыси эскадрон майора Вальдеса и лавою атаковал отступающую пехоту. Галопом обогнав батальон капитана Фернандеса, наш эскадрон бросился во фланг инсургентам. Монтанеры с гиком и свистом замелькали между пальмами и повели наступление в лесу. Следует не забывать, что тропический лес часто непроходим не только для всадника, но и для пешехода. Часто кавалерии приходилось смыкаться и следовать по дороге пехотным порядком.
На одном из перекрестков я увидел раненого монтанера. Он сидел около лошади и, наклонив перевязанную платком голову, стиснул зубы и не издавал ни слова. Два других товарища его, спрыгнули с коней и стали мочиться на его рану. Подобный способ лечения заставил меня невольно рассмеяться.
Эскадрон «привидений» майора Вальдеса попал под сильный пулеметный огонь окопавшегося противника и потерял много убитых и раненых гаучо. Но все же храбрый майор разбил врага и ворвался в Ыгватыми. Наш эскадрон атаковал отступавшую роту с пулеметом и после короткого боя, мы взяли ее в плен. Подождав в Ыгватыми прибытия правительственной пехоты, мы передали лейтенанту Браю наших пленных и затем двинулись далее в безпредельную пампу (степь). Теперь леса и горы остались в стороне и все были рады степной местности, где для кавалерии открывалась свобода действий.
В Ыговатыми к конной группе присоединился эскадрон капитана Ирасабаля и коннице было приказано двигаться без остановок вплоть до столкновения с противником. Ночью мы остановились на хуторе недалеко от железной дороги. Разместив драгун по хатам, я, Шеню и Сантандер отправились в таверну промочить пересохшие за день глотки. Сантандер, хотя и был со стороны матери индейского происхождения Гвараны, но отец — испанец сумел дать сыну хорошее воспитание и все наши офицеры вскоре подружились с храбрым юношей.
В момент нашего прихода в таверну гаучо пили канью с монтанерами. Мы заняли столик в стороне от них и заказали апельсинового вина. Не успели мы разговориться, как один из монтанеров подошел к Сантандеру и попросил разрешения петь песни. После этого двое с гитарами уселись друг против друга на табуретки и затянули свою любимую песню. Слова в ней полуиспанские, полуиндейские, мотив печальный и весьма своеобразный.
Наслушавшись пения и выпив парагвайского рому, я покинул с друзьями таверну. Наступил короткий тропический вечер. Солнце спряталось в западной части пампасов и розовый отблеск зари понемногу сливался с синевою безоблачного горизонта. На темном фоне востока стали появляться яркие звездочки и вскоре на небе рельефно обозначилось созвездие Южного Креста. Вся пампа покрылась пеленой легкого тумана, называемого местными жителями саваном. Он, наподобие простыни, окутывает собою безграничные поля парагвайских пампасов.
В этот час всякий чувствует какую-то непреодолимую тоску по новой неизвестной ему жизни. Могучая, необъяснимая власть пампы делает из человека, — даже самого робкого, храбреца и искателя приключений, говоря по испански, флибустьера. Вот таким флибустьером стал теперь и я. Как много переживаний выпало на нашу долю. Великая война, после нее сразу Добровольческая армия, затем эмиграция и, вот теперь я снова надел военный мундир и мне приходится принимать участие в гражданской войне в Южной Америке.
(Продолжение следует)
Святослав Голубинцев
© “Родимый Край” № 122 МАЙ – ИЮНЬ 1976
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...Читайте также: