РОДИМЫЙ КРАЙ — орган обще-казачьей мысли

Вместо предисловия. — Окончил я Новочеркас­ское Военное Училище портупей-юнкером 1-го окт. 1914 г. Это был последний выпуск хорунжих им­ператорским приказом. В то время начальником Училища был Ген. Штаба генерал-майор П.Х. По­пов, командиром сотни юнкеров — войск. старшина Дубенцев, сменным офицером — подъес. Сучулин, который в августе 1914 г. был переведен в Нико­лаевское Кавалерийское Училище, и там в первые дни революции при восстании рабочих Путиловского завода был убит (это была первая жертва дон­ского казачества в «безкровной революции»), ин­спектором классов был Ген. Штаба полк. Цыган­ков. По артиллерии — Ген. Штаба полк. Подгорецкий, по администрации — Ген. Штаба полк. Цыгальский, по тактике — Ген. Штаба капитан Чарноцкий. Как видно по фамилиям трех последних офицеров — все они были польского происхождения. Позже, после окончания белого движения, когда я был в Риге во вновь образовавшейся рес­публики Латвии, я читал в местной печати, что все они были ближайшими сотрудниками маршала Пильсудского и принимали деятельное участие в создании вновь образованной Польской республики.

Я остановлюсь более подробно на личности кап. Черноцкого, человека с ярко выраженным типом польско-славянской расы, блондине с аристократи­ческими манерами, ловком, стройном, энергичным, обладавшим большим знанием русской литерату­ры и любовью к ней — он часто приводил приме­ры из нея, относящиеся к разным военным собы­тиям, и особенно из Отечественной войны, где кон­ница, главным образом казачья, была решающим фактором в исходе наполеоновского нашествия. Го­ворил он красиво, слегка картавя, не произнося «р», но с большим энтузиазмом и подъемом, и умел приковывать внимание слушателей к тем идеям, которые он проводил и которые старался внушить юным юнкерам, будущим офицерам донской кон­ницы — геройским атакам, победам и точным вы­полнениям задач.

Особенно он подчеркивал идею, что всякий ус­пех в военном деле, даже в незначительном по своему тактическому заданию «произвести развед­ку» зависел от «духа людей» и их начальника, в неколебимом желании выполнить во что бы то ни стало данную задачу, даже жертвой своей жизни. И для примеров, вернее иллюстраций, он обращался к русской литературе, к ея лучшим писателям и делая выдержки из беземертного произведения Л. Н. Толстого «Война и мир», превращал свои лек­ции в литературный доклад о нравственной силе и духе армии. В полной тишине аудитории кап. Чарноцкий артистически цитировал слова русского гения: «… И по неопределенной таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же на­строение, называемое духом армии и составляющим главный нерв войны слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день передался одно­временно во все концы войска.

Смысл его слов сообщался повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего так же, как в душе каждого русского человека. И узнав то, что на завтра мы атакуем неприятеля из высших сфер армии, услы­шав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, без пищи и без отдыха, колеблющие­ся люди утешались и ободрялись… Тот, кто посмо­трел бы на разстроенные зады русской армии, ска­зал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет, но и тот, кто посмотрел бы на зады французов, также бы сказал, что русским стоит сделать еще малень­кое усилие и французы погибли. Но не французы, ни русские не делали этого усилия и пламя сра­жения медленно догорало.

Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге на Москву, загораживая ее, и точно также они продолжали стоять при кон­це сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла в том, чтоб сбить французов, они не могли сделать этого по­следнего усилия, потому что все войска русских бы­ли разбиты, не было ни одной части войска не по­страдавшей в сражении и русские, оставаясь на месте потеряли половину своего войска.

Французам, с воспоминанием всех прежних 15-ти летних побед, с уверенностью в непобедимость На­полеона, с сознанием того, что они потеряли только четверть людей, и что у них еще есть 20-ти тысяч­ная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиций, должно было сделать это усилие, потому что до сих пор, пока русские как до сражения, загораживали дорогу на Москву — цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но они не сдела­ли этого усилия!

Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию и сражение было бы выиграно. Но говорят и о том, что, если бы Наполеон дал бы свою гвардию, все равно это говорит о том, чтобы осенью сделать весну. Этого не могло быть! Но Наполеон не дал свою гвардию не потому что не захотел этого, а потому, что этого нельзя было сделать! Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, этого нельзя было сделать, потому что упавший дух войск не позволял этого!

Не один Наполеон испытывал то, похожее на сновидение чувство, что страшный размах руки падает безсильно, но и все генералы, участвовав­шие в походе, все солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений, испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, кото­рый, потеряв половину войск, стоял также грозно в конце, как и в начале сражения… Нравственная сила французской атакующей армии была истоще­на!

Не та победа, которая определяется подхвачен­ными кусками материи на палках, называемые знаменами и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, а победа нравственная, та которая убеждает противника в нравственном превосход­стве своего врага и в своем безсилии была одержа­на русскими под Бородиным.

Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовал свою погибель, но оно не могло оста­новиться там же, как не могло отклониться вдвое ослабейшее русское войско. Французское войско могло еще докатиться до Москвы, но там без новых усилий со стороны русского войска оно должно бы­ло погибнуть, истекая кровью от смертельно нане­сенной в Бородине раны! Прямым следствием Бо­родинского сражения было бегство Наполеона из Москвы, возвращения по старой Смоленской дороге, гибели 500-тысячного нашествия и гибель Наполео­новской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего ДУ­ХОМ противника!»

Эти цитаты, прочитанные кап. Черноцким, нав­сегда запечатлились в памяти каждого из нас юных юнкеров, и, как скрижали, высеченные на мраморе со священными словами заповеди, нав­сегда остались девизом в нашей будущей военной жизни!

Оглядываясь на далекое прошлое 1-ой Мировой войны, первые кровопролитные бои в Галиции, ко­гда наша 3-я дивизия шла на левом фланге 3-й Армии ген. Радко-Димитриева, начиная от Любли­на, Львова, Перемышля, Ясло, Кросно, Новый Сандец, потом зима на высотах Карпат, лето 15-го года, когда Гинденбург у Горлицы нанес удар, принудив русских к отступлению, северо-западный фронт по Двине, позже южнее Двинска в болотах Бело­руссии, переброска на Южный фронт в Румынию, переправа через Дунай у Исакчи, где еще в 1877 году наши деды переправлялись через Дунай во имя спасения наших «братушек» — болгар, кото­рые теперь в Добружде встретили нас ураганным огнем из наших же 3-ех дюймовых орудий, и на­конец Бессарабия, где застала нас российская «безкровная революция»!

На всем протяжении моей военной службы, вна­чале как младший офицер, позже адъютант полка, я наблюдал и убеждался, что каждый наш успех исключительно зависел от состояния духа людей и их непоколебимой воли достигнуть поставленной цели!

Мы знаем, что в армии были воинские части с выработанной в людях «железной волей», в презрении к смерти, как например «Железная ди­визия» ген. Деникина в знаменитом Луцком про­рыве, руководимым нашим героем Атаманом Калединым. Были также и «батальоны смерти»…

Но особенно играл решающую роль этот несокру­шимый дух мужества, желание сопротивления врагу в гражданской войне, когда люди, осуждаемые чув­ством опасности грозившей их идеалам, их дому, имуществу, семье их жизни, без всяких принужде­ний или приказов сами поднимались на врага с оружием в руках, с одной лишь целью защитить свои идеалы, уничтожить врага или умереть!…

Мы все видели этих героев духа, непоколебимой воли и несокрушимого мужества «во дни безвреме­нья, в годину смутного развала и падения духа»… этих «зипунных рыцарей былых, полившей кро­вью молодецкой, усеявших казацкими костями простор зеленый и родной…», как писал наш донской поэт Федор Крюков, Усть-Медведицкой ста­ницы, мой станичник…

***

5-го марта, после оставления Екатеринодара, 4-ый Донской Корпус перешел реку Ку­бань и, круто повернув влево, по лестным дорогам направился к Ходыженской станице, Хотинскому перевалу и далее на Туапсе. Ча­сти шли в полном порядке, полками, сотня­ми, как будто это было обычное передвиже­ние Корпуса, но казаки были сурово-молча­ливыми, без песень, без обычных шуток… Слышали о «зеленых», но это никого не безпокоило, ибо все знали, что это были «шкурники» и дезертиры, занимавшиеся грабежом и воинской части угрозы не пред­ставлявшие.

В Туапсе, нам офицерам, как и казакам уже было известно, что туда прибыл из Крыма(?) командующий Кубанской Армией ген. Улагай, и что обсуждался вопрос о дальнейшей судьбе, как Кубанской Армии, так и Дон­ского Корпуса. Решено было двигаться даль­ше на Сочи, Адлер к грузинской границе. Там была последняя пядь земли, на которой сосредоточились, прижатые к морю Кубан­ская Армия и наш Донской Корпус. Вскоре всем нам, как офицерам, так и казакам стало известно, что начались вестись переговоры с красными о «капитуляции» на милость победителя…

Нам, пережившим первые дни революции и видевшим своими глазами, как солдаты той великой Императорской армии, которая была грозой всех западных наций, зарази­лись «алой чумой», распространившейся на всю армию и превратившую ее в толпу мятежников, митингующих бунтарей и про­сто в озверевших дикарей — все это хорошо помнилось. И теперь перед нашими глазами картины прошлого повторялись: в Кубан­ской Армии — митинги, бурные обсуждения, переговоры, посылки «делегатов» к крас­ным, их возвращение… Кушали белый хлеб и… бросали оружие…

В нашем Донском Корпусе — «напряжен­ное спокойствие». Все офицеры на своих местах, все и они и казаки наблюдали за происходящим. Все видели и знали, что происходит что-то важное, решительное, но ни одного слова ропота, сомнения, неудоволь­ствия, непослушания своим начальникам, ни одного вопроса «а что будет дальше?», ибо люди молча, сознавали свое положение, но никто не хотел склонить голову перед вра­гом, которого он ненавидел всем своим су­ществом на протяжении трех лет неравной кровавой борьбы. Эти простые казаки-герои, великого духа и мужества, какими были в начале борьбы с красными, такими же и остались до самого конца на этом малень­ком клочке Черноморского побережья, и прижатые к морю, не склонили свою гордую голову перед тем врагом, которого они били в неравной борьбе против насилия и безправия, истекая кровью за свободу… И в этот последний трагический момент знали все офицеры и казаки, что все что угодно, но только не сдача на «милость победителя», ибо дух Донского Корпуса не был сломлен и нравственная сила его была несокрушима…

На рейде у Адлера стоял пароход «Беш­тау». Всем было видно, что времени от вре­мени от берега отплывала лодка с двумя, тремя офицерами кубанцами… Лодки плыли к пароходу. На берегу, все лодки рыбаков были реквизированы, у них были поставле­ны караулы. И было ясно, что командный состав Кубанской Армии «в одиночку» по­кидал свои части.

Если капитан тонущего корабля обязан оставаться на своем посту, пока все пассажиры не будут спасены, то и командующий Ар­мии и весь высший командный состав и по­давно не могли бросить свои части, только для своего личного спасения, бросив на про­извол судьбы свои войска… А то, что мы видели производило гнетущее впечатление: Кубанская Армия была фактически брошена своими командирами и обречена на анархию и безвластие…

20 апреля 1920 г., рано утром, на рейде Адлера «Бештау» уже не было, но всем было известно, что Кубанский Атаман Букретов с высшим командованием покинул Кубанскую Армию на произвол судьбы.

Казалось, что и 4-ый Донской Корпус на­ходился в безвыходном положении, но со­вершилось чудо, как и в отдаленные времена, когда казаки в осажденном Азове, истощенные до последней степени, после об­щей молитвы, в ночь под 1-ое октября 1641 года пошли на последнюю вылазку, чтобы умереть в бою, а не сдаться врагу. Шли они на верную смерть, но совершилось чудо, они нашли турецкий лагерь пустым, турки сняли осаду. Так и 20 апреля, рано утром совер­шилось чудо: моросил мелкий, теплый, ве­сенний дождик. На море как бы легкий ту­ман… Но вот вдали на его гладкой поверх­ности зоркие взгляды казаков увидали три точки, которые постепенно увеличиваясь по мере приближения, приняли контуры воен­ных судов направлявшихся к берегу немного южнее Адлера. Вскоре они бросили якорь в полкилометра от берега, от них подошли три моторные лодки и английские матросы стали предлагать салиться в них для пере­возки на суда.

Погрузка 4-го Дон. Корпуса произошла у рыбацкого поселка Новый Город, в 3-4 вер­стах на восток от Адлера. На море — пол­нейшее затишие без всякого волнения, кате­ра быстро подходили к берегу, покрытому гравием, быстро наполнялись людьми и не­медленно отходили. Все происходило в пол­ном порядке.

К полудню подошел большой транспорт­ный пароход «Россия», погрузка на него продолжалась до вечера, был погружен весь Донской Корпус, все донские беженцы и много калмыков с их семьями. К вечеру по­дошел еще один пароход, кажется «Дон», но не могу точно утверждать его название. На него начали грузить 3-юю Кубанскую дивизию ген. Бабиева и всех казаков кубан­цев, не желавших сдаваться красным.

Поздно вечером «Россия» и английский крейсер ушли в море и следующим утром около 8-и часов утра были уже в Крыму на рейде Феодосии. Говорили, что и второй пароход производил погрузку даже ночью и оставался у Адлера до утра следующего дня, то есть 21 апреля. Грузил он кубанцев и только к полудню, на половину пустой он ушел от побережья, очевидно уже занятого передовыми частями красных…

Занимая скромный пост командира сотни в Дон. Корпусе, я ничего особенно нового в «стратегическом масштабе» сообщить не могу, но рассказываю то, что было записано в моем дневнике, то что я видел и что нав­сегда запомнил.

Прочитав в «Род. Крае» очерки полк. Елисеева «Трагедия Кубанской Армии», я далек от мысли в чем либо упрекать или тем более обвинять этого офицера-героя, коман­дира высшего ранга, который не последо­вал примеру своих высших коллег, покинув­шим под покровам ночи свои части, но ос­тался на своем посту со своими казаками и… испил с ними чашу великих испытаний, уни­жений, страданий, как физических, так и мо­ральных.

С тех пор прошло более полустолетия, не мало было написано об этом жутком периоде, но никто не указал, что причиной этой тра­гедии было позорное бегство под покровом ночи на пароходе «Бештау» лиц, возглав­ляющих Кубанскую Армию и всего ея выс­шего командного состава.

Мне хочется найти объяснения некоторых событий того времени, уточнить их, дабы это могло послужить будущему историку, най­ти истинную причину этой жуткой трагедии Кубанской Армии, Далее я излагаю описание некоторых фактов, которые могут объяснить многое.

1. «Бештау» покинул рейд Адлера в ночь с 19-го на 20-ое апреля в час ночи. Но три английских военных судна: крейсер «Мальборук» и два миноносца бросили якорь в 3-ех верстах от Адлера по направлению к грузинской границе, близь рыбацкого посел­ка «Новый Город» в 500 метрах от берега. При абсолютно спокойном море с них были спущены катера и было немедленно приступлено к погрузке казаков Донского Корпуса, в их числе был и пишущий эти строки. Это было ровно в 7 часов утра 20 апреля!

Из этого следует, что если кубанский Ата­ман Букретов не покинул бы Адлера на «Бештау» и весь командный состав Кубан­ской Армии находился бы на своих местах, как это было в Донском Корпусе, можно было с уверенностью утверждать, что ника­кой трагедии не было бы!

Более того, когда я с казаками попали на крейсер, нас расположили на носовой его части под 12-ти дюймовыми орудиями, по­крытыми брезентовыми чехлами, но когда около 9 часов утра в западной части Адлера, по шоссе Адлер-Сочи послышалась сильная пулеметная стрельба, нас всех немедленно переместили в центр судна, с орудий были сняты чехлы, двойные дула орудий были направлены в сторону Сочи и все было при­готовлено к открытию огня. Я спросил по-французски у английского офицера «могут ли они открыть огонь?», на что он мне от­ветил, что имеет приказание «заградитель­ным огнем обезпечить погрузку войск».

Немного позже, около 10 часов утра при­был транспортный пароход «Россия», на ко­торый также немедленно началась погрузка казаков Донского Корпуса и отдельных групп кубанцев.

Из всего этого видно, что пароходы для погрузки прибыли, что погрузка была обезпечена английским флотом, что арьергард дивизии ген. Морозова, находившийся под Сочи в 40 верстах от Адлера, в случае необ­ходимости, если бы красные попытались бы помешать погрузке, мог бы легко их сдер­жать, сил на это было достаточно, даже если бы на погрузку понадобилась бы целая не­деля, в течении которой все наши войска были бы погружены.

Некоторое недоумение вызывают слова полк. Елисеева: «Рано утром 20 апреля, пер­вый мой взгляд был на Адлер с хребтика горы… Глянул и похолодело сердце!… На море полная гладь и нет «Бештау»!» Это верно, «Бештау» на рейде не было, он ушел в море в час ночи. Но по рейду, в трех верстах к востоку от Адлера уже стояли три военных английских судна, о которых я пи­сал выше, море на редкость было спокойным и видимость была на 10-15 километров. Кро­ме того у полк. Елисеева был бинокль Цей­са, который он позже был принужден сдать красным и поэтому он легко мог видеть эти судна, на которые уже началась погрузка донцов.

2. Далее полк. Елисеев пишет: «Скачу туда (в Адлер) верхом. В штабе жуткая ти­шина… Полковник Повнев объяснил, что Атаман Букретов, все генералы и штабы ночью выехали на пароходе «Бештау». Власти над армией никакой…» Но в это время через Адлер проходили донские пол­ки: Калединский, Платовский и Назаровский, шли они к местечку «Новый Город» в 3-ех верстах от Адлера на погрузку. Стран­но, что полк. Елисеев не заметил это дви­жение Донского Корпуса и в своем описании этого жуткого последнего момента ни словом не обмолвился о нем, как будто бы его и не существовало.

Затем он сообщает, что полк. Певнев пре­дложил ему создать «военный комитет», но он отнесся к этому несочувственно, так как «ждал пароходов в Крым, как обещал на во­енном совете полк. Дрейлинг». Но в это вре­мя пароходы уже стояли на рейде близь Ад­лера и целый день шла погрузка Дон. Кор­пуса и нельзя допустить, что бы об этом не было бы известно в Кубанской Армии, тем более, что также грузились и кубанцы, не желавшие сдаваться красным.

Весь день 20 апреля пока шла погрузка Дон. Корпуса, полк. Елисеев в это время вел переговоры по телефону с ген. Морозовым, которому Атаман Букретов при своем отъ­езде поручил вести переговоры с красным командованием и который был фактически «в полном послушании красных». Полк. Елисеев пишет: «От ген. Морозова, из-под Сочи получен приказ: «командировать в Сочи, в красную армию по одному офицеру и одному уряднику от полка при холодном оружии и без погон», затем получен от него новый приказ: «Все оружие сложить в по­рядке у шоссе. 22 апреля пройдет батальон красных для занятия постов на грузинской границе».

Из этого следует, что красное командова­ние 20-го и 21-го апреля не решалось на на­ступление; оно безусловно знало о прибытии английской эскадры и начатой ею погрузки казаков, и ведя переговоры и отдавая при­казы через ген. Морозова, который выпол­нял все по их указаниям, — по прежнему за­нимало Сочи в 40 верстах от Адлера.

3. Пессимистически полк. Елисеев закан­чивает: «факт остается тот, что Кубанской Армии в самые трагические дни ея гибели, руки помощи из Крыма не последовало…». Но в действительности прибыла английская эскадра с приказанием «прикрыть погрузку войск огнем крейсера», пришел пароход «Россия», куда грузились Донской Корпус, беженцы, калмыки, кубанцы не пожелавшие сдаваться красным, вся 3-я дивизия ген. Бабиева и др. Пришел и другой транспорт­ный пароход, который грузил казаков в ночь с 20 на 21 апреля, оставаясь на рейде близь Адлера и ушедший 21 апреля полупустым.

4. Когда Кубанская Армия уже «сложила оружие» и двигалась по дороге на Сочи, как «пленные», полк. Елисеев писал: «Слева было открытое Черное море… Вдали на го­ризонте очень тихого моря показались дым­ки… их пять или шесть… Дымки постепен­но увеличивались и уже ясно были видны корабли, идущие к нам, к берегу, широким фронтом! По ним с берега, где то, раздались орудийные выстрели красных… Большой недолет! И на глазах казаков, прокрейсировали, может быть с полчаса времени, и тихо стали отходить за горизонт, скрылись от нас!… За ними вслед послано проклятие в Крым, ибо он не выслал своевременно пере­возочные средства…»

Из этого видно, что пароходы из Крыма и английские суда для их прикрытия были по­сланы, следовательно причина трагедии Ку­банской Армии была в другом: а именно: командный состав ея не был на высоте сво­его положения, начиная с Атамана Букретова, заявившего «Мы сдаемся, уговорить казаков оставаться!», ген. Шифнер Маркевич едет уговаривать Линейную бригаду «Сда­ваться», ген. Морозов приказывает: «Всем офицерам оставаться со всеми своими каза­ками, Кубанская Армия должна капитули­ровать!». В силу этого приказа полк. Ели­сеев в своем Лабинском полку заявляет: «Приказано оставаться… отступать дальше некуда… пароходов из Крыма нет…»

Ультиматум красного командования от 18 апреля был просто прочитан «для выпол­нения» уже решенного вопроса!

Простые казаки-кубанцы не хотели оста­ваться, они боялись сдаваться красным. Они не верили условиям сдачи, и странно, что именно командный состав уговаривал их сдаваться… Парадокс, но это было так!

Ведь этот же ультиматум красных о сдаче касался также и 4-го Донского Корпуса, но там он не вызвал ни замешательства, ни об­суждений, сдача красным была для донцов неприемлема.

Уже после сдачи кубанцев красным, когда красноармейцы забирали военное имущество и лошадей с седлами и отводили в большой двор у моря, полк. Елисеев очень наивно пи­шет: «О перемирии», прочитанному нам полк. Дрейлингом на военном совете ничего не было сказано о лошадях и седлах каза­ков. Мы понимали, что из Туапсе, все офи­церы и казаки будут распущены по своим станицам и займутся мирным трудом. Про­изошел обман, недоговоренность, скрытность с обоих сторон и наша наивность…»

Как мог командный состав кубанцев, офи­церы, могли поверить какому-то ультимату­му красных «о перемирии»? Даже рядовые казаки Донского Корпуса, все говорили что «все это — ложь и обман!» Ведь вся идея борьбы против большевиков была борьба против лжи, беззакония и насилия. И уже в первые день сдачи кубанские офицеры поня­ли свою ошибку. Полк. Елисеев пишет: «Го­ре побежденному!… Стыдно и позорно, но нас ждало что-то еще худшее… Подхожу к офицерам, вид у них растерянный… Сидя в их кругу, я рассматривал лица друзей и со­служивцев… Все они в панике и клянут тот час, когда согласились сдаться…»

Быстро пришло отрезвление и раскаивание! И не только раскаяние, но и упрек выс­шему командованию. Полк. Елисеев вспоми­нает, что еще за два месяца до этой трагедии ген. Науменко, командир 2-го Кубанского Корпуса приказал объявить в сотнях, что «офицеры никогда не бросят своих казаков и, если потребуется — разделят с ними их судьбу полностью». А командующий Кубан­ской Армией ген. Улагай в тоже время ска­зал: «Вашу кровь и стойкость никогда не забудет Кубань!». И… вот «вот теперь за­были и бросили в самые трагические дни их бытья» с вполне понятной горечью закан­чивает свое грустное повествование полк. Елисеев.

В его очерках мы видели внутреннее, глу­бокое переживание офицера высшего ранга, героя трагедии, которую он стойко и мужест­венно пережил, оставаясь верным своему долгу и оставаясь на своем посту.

Но еще больше были переживания и мо­ральные страдания рядовых казаков, кото­рые на протяжении трех лет кровавой борь­бы, слепо и беззаветно верили своим офице­рам, геройски жертвуя своей жизнью, по­крывая своими костями необъятные просторы юга России, Дона, Кубани… А здесь на клоч­ке Черноморского побережья, прижатые к морю, увидали воочию, что те, кто возглав­лял, воодушевлял, руководил эту безпримерную в истории неравную борьбу, под покро­вом ночи позорно их покинули и бросили на произвол судьбы! В отчаянии эти простые люди — казаки искали какое-то спасение, ответ или совет у своих же офицеров и слы­шали «Оставайтесь!»… на волю их злей­шего врага. Что думали, что чувствовали, что переживали эти простые люди? И… кто был виновником этой трагедии сможет сказать безпристрасно и объективно только будущий историк *).

Рим.

Есаул Д. Цимлов

*) В последующих моих очерках я приведу вы­держки из моего дневника, относящиеся к этому времени: от падения Екатеринодара 5 марта 1920 г. и отступление 4-го Донского Корпуса до его по­грузки у Адлера. — Д. Цимлов.

© Родимый Край № 106 май-июнь 1973 года