РОДИМЫЙ КРАЙ — орган обще-казачьей мысли

Отказ проэкта, предложенного полковни­ком Крыжановским произвел удручающее, и очень тяжелое впечатление на присутству­ющих офицеров. Когда ген. Фостиков, в от­вет на этот проэкт возразил: «В вашем пре­дложении есть много неточностей. Да кроме того, казаки далеко от своих станиц не пой­дут… А вот пускай там наши десантники с Таманцами сами займут Екатеринодар, а по­том мы им преподнесем все горы, от Майко­па и до Минеральных Вод». Конники обоих отрядов умоляли его: «Прикажите!.. Дайте только нам разрешение, мы сами прервем пути сообщения к Екатеринодару и, если и не сумеем взять Екатеринодар, то во вся­ком случае наделаем много беды коммунис­там». Но генерал стоял на своем и был неу­молим. Крыжановский несколько раз пы­тался доказать всю абсурдность такого су­масшедшего проэкта. Зарываться вглубь, в тыл неприятеля, спиной к морю, спиною к десанту, и это без собственного тыла, без запасов провианта; а, главное — при более чем минимальном количестве патронов и снарядов, рассчитывая лишь на одни шашки. — Да это же ведь чистое безумие!.. Фости­ков, не взирая ни на что оставался непоколе­бим и стоял на своем. На этом Военный Со­вет в ауле Ходзь и закончился. Здравый смысл умного полковника подсказывал ему и не позволял рисковать вверенными ему людьми и пускать их на предприятие, зара­нее обреченное на поражение. Тем более, что в его распоряжении их было гораздо больше чем у Фостикова. Территория, контролируе­мая им была значительно пространнее гор­ного района фостиковцев.

Принимая во внимание популярность Кры­жановского и доверие, которым он и его партизаны пользовались в занятых ими ста­ницах, благодаря тому, что как казаки так и население станиц видели, чувствовали в них «своих». Свободно и гордо развевающийся над площадью ст. Царской Русский Нацио­нальный Флаг, на одной стороне которого красовалась надпись: «Власть Учредитель­ному Собранию», а на другой — «Земля – Народу», еще более укреплял это доверие, в противоположность Стану Фостикова, где ца­рил этикет, почетные караулы и все то, что напоминало абсолютизм и полнейшее само­властие. Вполне понятно, что подобная рос­кошь начальства не всякому станичнику была по душе. Доверие падало. Вот этим-то и объясняются слова Фостикова в ауле Ходзь: «Казаки далеко от своих станиц не пойдут».

После неудачного Военного Совета, между обоими военачальниками завязалась пере­писка, переговоры в результате которых они все же пришли к какому-то соглашению. Крыжановский согласился объединить обе Армии, создать таким образом ударный «ку­лак» и бросить его на Майкоп и на Екате­ринодар. Поэтому он, будучи уверен в том, что Фостиков окончательно отбросил свою идею бросить этот «кулак» на Лабинскую и на Армавир и таким образом не лезть прямо в львиную пасть красным, — дал свое согла­сие на переорганизацию своего Корпуса, вве­ряя его единому командованию. Переговоры длились целую неделю, драгоценное время идет. Вирченко сообщает, что к Екатерино­дару и к Тамани подходят большие подкре­пления красных, а через два или три дня он сам появляется в станице Царской и сооб­щает, что ему и его людям оставаться в Май­копе становится опасно, его двойная игра легко может быть открыта, ввиду того, что таманцы и десант, под давлением подошед­ших из центра России войск, вооруженных до зубов начинают отходить и — вполне воз­можно, что им придется вернуться в Крым. Узнав, что десант отходит к морю и видя, что шансы нашего соединения с ним, бывшие так близко от нас, — шансы доставки нам из Крыма боеприпасов, которые были нам не­обходимы — как воздух — ускользают, многие казаки и даже офицеры — букваль­но — плакали, сознавая, как это все так глу­по получилось и, сожалея о том, что мы не пошли во время к ним на помощь, веря старой русской пословице: «В единении — сила».

В этот же период времени к нам и заявил­ся вестник, или — вернее — предвестник наших бед, и несчастий. Однажды, дежуря у въезда в станицу Царскую, мы обратили внимание на старичка, медленно к нам при­ближавшегося. Вначале мы приняли его за нищего, настолько был он оборван, слаб, весь в царапинах, видимо — голодный и больной. Подойдя к нам он вежливо попросил про­вести его в штаб полковника Крыжановско­го. Мы привели его к коменданту. Представ перед ясны очи войскового старшины Сав­ченко, замещавшего в данный момент комен­данта, он — сразу же попросил разрешение присесть, настолько он был слаб. Собравшись с духом, после короткого отдыха он назвал себя — сказав, что он — генерал Муравьев, что он прислан генералом Врангелем с осо­бой миссией, для того чтобы объединить все, разбросанные по Кубани партизанские отря­ды в одно целое для борьбы с большевика­ми. Но прежде всего, прежде чем продол­жать свой рассказ он попросил доктора, за­явив, что он болен. Тут же ему был пригото­влен горячий и крепкий чай. Срочно вызван­ный доктор преподнес ему к чаю порцию хины, после чего он заснул. Проснувшись часа через два он рассказал свою историю.

«До генерала Врангеля дошли слухи, что на Кубани происходят восстания и что в го­рах и лесах скрываются разрозненные от­ряды бело-зеленых партизан. Назывались имена Фостикова и Крыжановского, коман­дующими наиболее крупными из них, но никаких подробностей не имелось. Поэтому мне, как Кубанскому генералу, была предло­жена генералом Врангелем особая миссия. Пробраться на Кубань, высадившись в каком-нибудь глухом месте кавказского побережья, между двух портов, принимая все меры пре­досторожности для того, что бы советские шпионы не смогли пронюхать об этом, и переправившись через горный перевал, вой­ти в контакт с повстанцами. Приготовлен был моторный баркас и, в условленный час ночи мы вышли в море. Со мною отправился небольшой отрядик казаков. Погода была подходящая, но через два дня подул ветер, поднялся шторм и наш баркас превратился в игрушку разбушевавшейся стихии. Мотор, залитый водою стал, руль сломался, компас унесло водою. Прошла неделя, а земли не видно. Пресной воды не стало, мы уже гото­вились к гибели, как на двенадцатый день заметили землю. С большими трудностями, гребя какими-то досками все же причалили к берегу. Оказалось, что мы попали на Анато­лийский берег. Турки нас забрали и аресто­вали. Через несколько дней лишь мне одному удалось покинуть турецкую тюрьму.

После долгих блуканий по лесам и горам мне все же удалось добраться до района Га­гры и Сочи и, в конце концов добрести до Царской. На вопрос в. с. Савченко, что он знает о высадке на Тамани, и соответствует ли это действительности? он заявил, что на эту тему он ничего определенного не может сказать, но все же он будто бы слыхал, что в Крыму готовился десант, на черноморское побережье, на которой возлагались большие надежды, но в какой-точке кавказского побережья должна быть высадка — он не знает. Когда же ему сообщили, что у нас имеются сведения о том, что десант на са­мом деле был высажен и что он направля­ется в сторону Екатеринодара. Тогда генерал признался, что об этом он абсолютно ничего не знает. Знает лишь то, что в районе Адле­ра было восстание и возможно, что оно при­нимает теперь большие размеры. Слышали так же, что там ожидали десант около Сочи. В общем, Черноморское побережье представ­ляет собою место, очень подходящее для зе­леных. Я сам лично участвовал в последнем восстании в этих местах. Я командовал взя­тием Молдавки, Адлера и Хосты».

Дальше приведу слова самого Савченко: «Я доложил в штаб о прибытии «генерала от Врангеля». В штабе имя Муравьева было не безызвестно и пользовалось на Кубани до­вольно дурной славой. Так во время мартов­ского отступления, доходило до того, что в него стреляли свои же кубанские казаки. По мнению Крыжановского, появление Мура­вьева среди зеленых, нечего доброго не при­несет и, назвав его злым гением, добавил: — если же он пожелает остаться в нашем корпусе, то одно лишь имя его оттолкнет от нас многих партизан, так как казаки еще хо­рошо помнят весенние схватки с Муравье­вым.

Вечером генерал Муравьев зашел к Крыжановскому. Их беседа продлилась до поз­дней ночи. Муравьев сообщил полковнику некоторые детали об уходе Деникина. А так же о том, что сделал Врангель в смысле переорганизации Добровольческой Армии и его проэкты, касающиеся будущего. — Восстание, поднятое на Кубани предвещает мно­гие надежды и генерал Врангель считает это большим козырем для него. Между прочим я вижу, что восстание гораздо сильнее и об­ширнее того, что думают о нем в Крыму.

Во время этой беседы с Крыжановским Муравьев повторил, что он был послан Вран­гелем для того, что бы войти в контакт с повстанцами. После этого он добавил, что у него имеются специальные инструкции от Врангеля, но, что он их откроет лишь позже, после того как повидает Фостикова и других командующих повстанческими отрядами. На следующий день он был в штабе «Армии Спасения (или Возрождения) России».

Генерал Фостиков выслушав Муравьева нашел, что прибытие Муравьева поможет осуществить его старый, рухнувший было проэкт, «Зеленой Диктатуры». Ведь через него Верховный Главнокомандующий Рус­ской Армии в Крыму дает ему на это свое благословление.

Как бы подтверждение того, что говорили в стане Крыжановского о появление среди них злого гения в лице Муравьева мы нахо­дим в малоизвестной книге написанной во Франции, а изданной почему-то в Эстонии.

Вот что пишет Борис Шуцкой в своей кни­ге вышедшей в Бордо в 1938-м году будто бы под диктовку Мариновского Дмитр. Ми­хайловича под заглавием «Быль» (часть 2-я, страница 165): «В это время Мариновский находился в нейтральной зоне вблизи от Грузино — Советской границы на Черномор­ском побережьи во главе местного отряда зеленых, не признававших ни красных, ни белых. Лето 1920 года. «…Как раз в это время ко мне тайно проникли три старых кубанских казака. Они таинственно сооб­щили, что здесь, в нейтральной зоне собрал­ся отряд казаков, человек сто под командой полковника Лопаты, и что завтра утром они атакуют мост через реку Псоу, соединяющий нейтральную зону с большевицкой стороной. С согласия полковника они просят меня при­нять начальство над отрядом. Предложенная операция была так бессмысленна, что в пер­вую минуту я просто не знал что сказать. «Вот что, братцы, — говорю я наконец. — Передайте вашему полковнику, что он — или дурак, или — сумасшедший если ведет вас на такое дело. Поняли?.. Вот и все, что я могу вам сказать». Казаки мнутся, взды­хают и, наконец — уходят.

Под утро Лопата все же атаковал этот мост. Красные встретили его пулеметным огнем. Один из казаков остался на мосту с перебитыми ногами и был захвачен больше­виками. Остальные — разбежались. Я так и не знаю, что это было?.. безумие, глупость, или сознательная провокация? Кто такой этот полковник Лопата?.. Я и до сих пор не знаю. Я никогда его не встречал и не видел. ….» Страницы 188 и 189) . Затем оказалось, что идиотское выступление Лопаты было произведено, будто-бы по требованию «осо­бо секретной миссии» генерала Муравьева, находящейся в Гаграх. Как сам Муравьев, тайный агент Врангеля на побережьи, так и окружавшие его добровольцы, никакой се­кретности не соблюдали, жили очень широ­ко, устраивали кутежи и попойки, и никакой особой деятельностью себя не проявляли. Очень вероятно, что выступление Лопаты нужно было для этой миссии просто, как доказательство того, что она интенсивно ра­ботает среди населения. «Лихо дело начать», говорит пословица. Миссия решила восполь­зоваться и нашим налетом на Адлер и, как это утверждали в Гаграх, представила его, как результат «своей» работы. Насколько это верно — я не знаю, так как с содержа­нием рапортов Муравьева я не знаком. В на­чале сентября на побережье произошло то, что Белая история называет восстанием ге­нерала Фостикова и описывает его далеко не так, как оно происходило в действитель­ности…» ниже, на странице 191, читаю: «…» произошло то, что в истории Белого движения носит название — попытки гене­рала Муравьева поднять восстание Сочин­ского округа. Эта попытка на деле вырази­лась в том, что Муравьев в силу — не знаю, каких соображений, решил пробраться к Фостиковцам. Не подымая никаких восстаний, а наоборот, избегая населенных пунктов, Му­равьев с несколькими людьми из своей «миссии» углубился в горы, попал на паст­бища, был задержан грузинами — пастухами и выдан ими грузинским властям. Последни­ми он был отпущен на свободу и, как говори­ли мне казаки-фостиковцы, все-таки до­брался совершенно больной и оборванный».

Цитирую из книги Шуцкого — Мариновского лишь выдержки, нужные для того, что бы пояснить что все то, что доказывает Му­равьев есть — сплошная выдумка. Его «мис­сия» — ничто иное, как глупая фантазия. Шторм, Анатолийский берег, турецкая тюрь­ма, бегство из тюрьмы, все это можно смело причислить к той же фантазии, а участие в, якобы, командовании взятием Молдавки, Ад­лера и Хосты, это, простите, иначе нельзя назвать, как наглейшая ложь. Очень даже возможно, что причина того что впоследст­вии он ни в Адлер ни вообще на черномор­ское побережье не показывался, в этом и заключается. Но не будем забегать слишком далеко вперед.

Прежде чем возвращаться к изложению интересующих нас событий, скажу несколь­ко слов о том, что побудило меня описывать, проливать свет на старые, давно прошедшие дела. Мои друзья и соратники описываемых событий, к великому сожалению давно уже ушедшие в лучший мир, — Влад. Конст. Черный, и Петр Меркулович Гладков, жили постоянно в Париже и в свое время интере­совались жизнью казаков в эмиграции, и во­обще казачьими вопросами гораздо больше меня, жившего большей частью в провинции или же в северной Африке, давно уже обра­тили внимание на отсутствие информаций в Русской прессе этого эпизода борьбы с ком­мунизмом. И на самом деле, ни в одном жур­нале я не нашел ни малейших следов о том, что происходило вокруг Майкопа летом 1920 года. Никто не посмел написать или же не имел для этого возможности по той или дру­гой причине. Единственный труд, достойный внимания был написан донским офицером, бывшим при штабе корпуса полковника Крыжановского, войсковым старшиной Сав­ченко. Почему, по какой причине эта книга не была выпущена как оригинал, на русском языке, понятном для всех русских эмигран­тов, а была переведена на французский Вла­димиром Лазаревским, с его же предислови­ем под заглавием: «Лез Енсюрже дю Кубан» (Кубанские повстанцы )и было выпу­щено Парижским издательством «Payot» (Пайо) в 1929-м году. Много ли русских эми­грантов тех времен знали достаточно хорошо французский язык, для того что бы читать книги, написанные по-французски?.. Фран­цузов же в то время наша история не очень то интересовала.

Принимая во внимание все эти факты и, узнав из достоверных источников что книга вышеупомянутого Савченко была изъята из французских книжных магазинов сразу же после Либерации в сороковых годах и ее те­перь не найти, я пришел к заключению, что для будущих поколений необходимо, что бы история нашей борьбы с коммунизмом была бы пополнена недостающими в ней страница­ми. Этот пробел, как и другие, ему подобные не могли не сыграть в свое время нужную для большевиков роль для того, чтобы им удалось доказать западу, который поверил им, а не нам, о приемлемости их режима русским народом.

Мариновский был прав, как сказано выше, что… «белая история это называет восстанием генерала Фостикова. Но описывает его далеко не так, как оно происходило в дей­ствительности».

Основываясь на инструкциях привезен­ных Муревьевым от Врангеля генерал Фос­тиков нашел выход из тяжелого положения касающегося его проэкта. Основываясь на инструкциях генерала Врангеля он издал приказ по «Армии Спасения России» и зая­вил: «Именем генерала Врангеля, Главно­командующего Российской Армией, я, как имеющий высший чин принимаю командова­ние всеми силами зеленых на Кубани».

Узнав о том, что скрывал от него Мура­вьев, Крыжановский не счел возможным не повиноваться приказам генерала Врангеля. Муравьеву было поручено командование 1-м Кубанским корпусом кавалерии (бывшим Крыжановского).

Со сжатым сердцем и с горечью на душе, полковник Крыжановский снял с поста пол­ковника Склярова, храброго партизана, су­мевшего спаять любовь, доверие и уважение своих кавалерийских полков.

Муравьев, получив от Фостикова новень­кое обмундирование, прицепил к нему гене­ральские погоны и все что подобает его чину и званию, в блестящей форме снова прибыл в станицу Царскую. На этот раз он прибыл не как проситель, нуждающийся в помощи а наоборот, с гордо поднятой головой. Он при­ехал для того, чтобы забрать, чтобы принять под свое командование «вверенный ему» корпус кавалерии (бывший кавалерийский корпус полковника Крыжановского).

24-го августа Крыжановский получил при­каз от Верховного Главнокомандующего Ар­мией Спасения и Возрождения России: «Продвигайтесь в сторону Майкопа для того чтобы отвлечь внимание красных, а я атакую Лабинскую».

Фостиков решил атаковать Лабинскую с юго-запада, бросив туда всю пехоту и пла­стунов обеих Армий объединенных в один мощный ударный «КУЛАК». В то же время кавалерия должна была пробиться до стани­цы Курганной, взорвать там железнодорож­ный мост через реку Лабу, после чего бро­ситься на Лабинскую и, вместе с пехотой занять станицу. По предварительному плану кавалерия Муравьева, после разгрома крас­ных под Лабинской, должна была пуститься в сторону Майкопа с целью атаковать его с северо-востока, в то время, как Крыжанов­ский подойдет к городу с юга.

Вся кавалерия перешла под командование Фостикова. Кроме того почти вся пехота понадобилась Фостикову для усиления его знаменитого «кулака». Таким образом в корпусе Крыжановского осталось, всего-навсего 300 человек, разсеянных по фронту в 20 или 30 верст. Фостиков разсчитывал, что несмотря на это, Крыжановский имел доста­точно сил для того, что бы привлечь в свою сторону силы красных, тем более, что в Цар­скую должны прибыть обещанные Фостиковым две трехдюймовки, ожидаемые Мыльни­ковым «как манну небесную».

Лично мне в эти дни не были известны ни приказ Фостикова, ни все эти приготов­ления, по той причине, что мне и Беляевскому было поручено доставить подрывной ма­териал на фронт с тем, чтобы, вручив груз капитану Щербаку, с которым были так же Гладков и Данилов, с тем же возницей вер­нуться в Штаб. Таким образом в полдень, возвращаясь из станицы Губской и прибли­жаясь к станице Царской, мы к нашему ве­ликому удивлению видим идущего нам навстречу есаула Мыльникова. «Слава Богу — вы вернулись! Я так безпокоился, когда уз­нал, что вы посланы с миссией на фронт. Вчера, сразу после вашего отъезда к нам привезли обещанные орудия, но так как ар­тиллеристов к ним не прислали, то я вас за­числил ко мне в артиллерию». «Да позвольте же, — запротестовали мы, — какие могут быть из нас артиллеристы?..» «Так как у меня никого другого нет, на кого мог бы я рассчитывать, и положиться, кроме вас, то я уверен, что вы прекрасно поймете и испол­ните то что от вас требуется». Доходим до другой окраины станицы. На самом деле, в небольшой котловинке стоят две трехдюй­мовки, у которых деловито снуют несколько молодых людей, среди которых узнаю В. Фураева, пришедшего вместо со мной в от­ряд и, нашего рисовальщика — Миронова, это был Армавирский гимназист, очень сим­патичный. Он не пропускал ни одного слу­чая, чтобы не зарисовать в своем альбоме (с которым он никогда не расставался) краси­вый пейзажик, интересную группу сидящих в лесу у костра, или же общий вид нашего бивуака, со строющимися шалашами. Курсы, для начинающих артиллеристов продолжа­лись не долго. На следующий же день, по три пары быков было запряжено в каждое орудие, так как ни упряжек, ни лошадей при орудиях не было, их привезли в Цар­скую на быках. Выехали мы лесом для того чтобы ознакомить нас более детально обра­щению с орудиями, и одновременно подсу­шить снаряды, так как при отступлении Добровольческой Армии они были спрятаны в речке, стало-быть — малость поподмокли. Отъехав на довольно большое расстояние от станицы и выбрав довольно большую поля­ну, Мыльников, распорядился распречь, и пустить быков пощипать травку, а нам, вру­чив по снаряду, предварительно деблокиро­вав ключиком, который был сфабрикован накануне местным ковалем, головки шрап­нелей (других снарядов у нас не было), при­казал расположиться на поляне подальше от орудий и быков, и на расстоянии друг от друга не менее как на 10-15 шагов. Это — на всякий несчастный случай, и осторожно отвинтив головки, подсушить на солнце по­роховую мякоть каждого снаряда. Не успел он расположить нас всех, и дать соответст­вующие распоряжения, как к Мыльникову подлетает вестовой и просит его явиться в штаб немедленно. Оба они поскакали в Цар­скую. Таким образом у нас было достаточно времени для просушки снарядов, тем более, что день-то выдался солнечный, и даже довольно жаркий, несмотря на лесную прохла­ду. Приблизительно через час примчался Мыльников и сразу же приказал возницам запрягать, пока мы все завинчивали и укла­дывали снаряды в ящики. Тут же, не заез­жая в Царскую, двигаемся в путь.

Оказывается, что большевики, получив большие подкрепления, перешли в насту­пление и заняли станицу Тульскую. Без ар­тиллерии наша слабая защита ничего не мо­жет сделать. На полпути, не доезжая до Тульской, навстречу нам скачет всадник и докладывает, что со стороны Майкопа к Тульской приближается большевицкая бата­рея. «Скорей!.. Скорей!..» Возницы пыта­ются подгонять быков, но эта скотина — сколько ее не подгоняй, все равно, — что с козла молока, большей скорости от нее не получишь. Дорога идет лесом, по косогору. Приближаемся к Тульской. Оттуда мчится всадник и докладывает Мыльникову, что большевики устанавливают свою батарею на площади. Почти в тот же момент раздается первый выстрел. Мыльников выбирает на косогоре место, откуда виден лишь крест и часть крыши колокольни станичной церкви, и приказывает устанавливать здесь орудие. Пока приготовляли, устанавливали орудие, большевики успели выпустить еще два или три снаряда по нашей позиции, это все что они смогли сделать. Ввиду того что в ком­прессоре орудия почти не было масла, и бо­ясь, чтобы орудие не сорвало с полозьев, Мыльников попросил у возницы длинные возжи, привязал один конец к кольцу дето­натора, а другой дал Фуфаеву в руки, по­просив его отойти немного в сторону, и по­дождать его приказа прежде чем дернуть за возжу, а сам принялся за наводку, беря на­правление по телу орудия, прямо на глазок, так как никаких прицельных приспособле­ний при орудии не было. Раздался оглуши­тельный выстрел. Все обошлось благополуч­но. Снаряд пошел по нужному направлению. Поправив наводку, Мыльников выпустил еще с полдюжины шрапнелей, таким беглым огнем, что мы еле успевали подавать снаря­ды. Впечатление получилось такое, что мож­но было подумать, что тут была целая бата­рея. Прислушиваемся. Орудийных выстрелов больше не слышно. Неприятельская батарея замолкла. Спускаемся ближе к станице. На­встречу подходит к Мыльникову старый, се­добородый казак: «Молодец!… Сынок!.. Прямо в точку попал, их батарея удирает, батарейцы еле ноги уносят — и, показывая на долину: — Глядить-ка!… Вот бы по ним бы, да шрапнельной!..» А Мыльников, небрежно вскидывая бинокль в ту сторону: «Пущай сами драпают. А нам снаряды надо беречь, они нам пригодятся для другого». Простым глазом сверху нам видны были лишь маленькие движущиеся точки. Вдруг, со стороны станицы выскакивают с полсотни всадников, голые шашки поблескивают на солнце, это — наши пустились им в погоню. Но!..?.. что случилось?… Наши джигиты поворачиваются, и мчатся обратно к стани­це. В чем же дело?.. Мы продолжаем спуск к станице. Навстречу нам летит всадник: «Господин есаул!… Вот на той Желтой Кру­че сидят пулеметы, и не дают нам проходу. Может вам удастся заставить их замол­чать?!» Не теряя ни минуты, Мыльников устанавливает орудие по направлению выде­ляющейся на зеленом фоне желтой точки, подкручивает, наводит. Две шрапнели как будто достигли своей цели, так как пулеметы больше наших не безпокоили. Подъезжаем к станице. Навстречу — Крыжановский. Из­дали видим, как Мыльников подъезжает к нему с рапортом, тот горячо жмет ему руку и, обменявшись несколькими фразами, пус­каются друг другу в объятия. Въезжаем в станицу. По другой дороге, со стороны Цар­ской спускается наша пехота вперемежку с подводами, на которых видны по нескольку пулеметов. Эта картина подбадривает нашего брата, особенно — молодежь. Слышны раз­говоры: «Ну!.. Теперь наша берет?.. Завтра, наверняка будем в Майкопе!.. — Видал?.. сколько пулеметов?.. Да еще и два орудия, это тебе не фунт изюму!.. Так, весело пере­брасываясь друг с другом подбодряющими тирадами дошли мы до площади. На ней ос­тались еще кучи сена и соломы, как видно служившие кормом для батарейских лоша­дей красных. Само собой разумеется — мы расположились на тем самом месте, где час тому назад стояла неприятельская батарея Мыльников, Крыжановский, да и другие офицеры, направились к станичному управ­лению, а мы, как только стало вечереть, на­чали уже примащиваться на соломе на ноч­лег. Еще не совсем стемнело, как Мыльни­ков, выйдя из станичного управления при­близился к нам, и, каждому из нас почти на ухо приказал не спать всем сразу, а — третий человек должен дежурить. Кто-то пытался возразить: «А чего нам бояться, мы сильны, у нас теперь и орудия и пулеме­ты есть». «Да!.. конечно есть, но к ним у нас нет ни одной ленты. Так что — будьте на чеку». С этими словами он удалился в том же направлении откуда и пришел. «Вот тебе и раз?! Называется — успокоил». Мне кажется, что никому из нас так и не удалось заснуть. На это раз не только третий чело­век, но — все без исключения были дежур­ными. Ночь выдалась темная. Тишина — не­мая. Слышно лишь быков, как они пожевы­вали сено, да кое-кто вполголоса перекинется со своим соседом.

Приблизительно в полночь появляется Мыльников, и шопотом приказывает возни­цам запрягать, а нам всем объясняет, чтобы разбудили всех, если кто-либо спит, так как мы срочно выступаем, а — главное — не шуметь. Выехали на дорогу. Куда? Темень такая, что ничего не поймешь. Знаем только, что Тульская, да и Майкоп остались позади. Дорогой Мыльников объяснил нам в чем дело. Оказывается, что благодаря поспешно­сти, с которой красные покинули станицу, телефонное сообщение осталось соединеным с центром, то-есть с Майкопом. Нашим уда­лось получить очень важные сведения, не только о том, что красные, получив очень большие подкрепления идут в контратаку, с целью совершенно уничтожить нас, зеле­ных повстанцев, но и детали нашего окруже­ния. Мы узнали, что против нас была бро­шена 101-я бригада пехоты и полк кавале­рии. Штаб 34-й дивизии приказал бригаде занять станицу Абадзехскую сейчас же, до наступления ночи. Один из полков этой бри­гады должен обойти Абадзехскую и перере­зать дорогу на Севастопольскую. Третий полк должен занять станицу Даховскую. Ка­валерия же была направлена в сторону Мо­настыря (Михайловская Пустынь), для того, чтобы закрыть нам последний путь к могу­щему быть отступлению. Одним словом для нас готовилась такая ловушка, из которой выбраться живым не было никакой возмож­ности.

Еще до разсвета прошли станицу Севасто­польскую. В этой станице В. Савченко было дано сообщение, что на вчерашний рапорт полковника Крыжановского генералу Фостикову, в котором тот, объясняя обстановку, просил подкрепления, было прислано около полусотни всадников, при шести пулеметах. У каждого всадника было всего на всего по два, по три патрона, а для пулеметов не было прислано ни одной ленты. С такими под­креплениями можно было разсчитывать лишь на шашки. Относительно же общего положения, об его успехах на Лабинском направлении — ни слова. Крыжановский не знал как успокаивать жителей станицы, ко­торые догадавшись о нашем критическом по­ложении уже начинали готовиться к худше­му. Волей-неволей пришлось объяснить казакам, что мы не сможем удержаться против натиска трех армий, брошенных для подав­ления восстания на Кубани. На самом деле 6-я, 9-я и 10-я красные армии прибыли для этой цели, и, это несмотря на то что в то время еще существовал польский фронт, да и крымский фронт тоже нельзя оголять. По всему было видно, и Крыжановский это ве­ликолепно понял, что все возрастающее восстание начинает представлять для Боль­шевиков серьезную угрозу. Поэтому, когда десант, посланный ген. Врангелем высадил­ся на Таманском полуострове, то есть вдали от главных центров повстанченских сил, по­сле первоначального замешательства боль­шевики спохватились, и учтя создавшееся положение, для того, чтобы ни Крыжанов­ский, ни Фостиков не смогли бы соединить­ся с десантом, и получить недостающие им обоим боеприпасы, будучи вероятно осве­домлены о разногласии и неладах в стане повстанцев, решили ликвидировать их в от­дельности, каждого по очереди. В первую очередь конечно — прервать связь с Кры­мом. Поэтому первые подкрепления, прибыв­шие на северный Кавказ были брошены на Тамань. Отогнав десант с его запасами бо­еприпасов обратно в Крым, те же войска, совместно со вновь прибывающими полками снабженными наимодернейшим оружием бы­ли брошены в сторону Майкопа, Армавира и, конечно — Лабинской. Вот в этот-то самый момент Фостиков, совместно с Муравьевым и решили бросить все объединенные силы двух Армий прямо в волчью пасть больше­виков не предвидя того, что у противника имеется тыл, откуда ему может быть доста­влено все, что им сможет понадобиться. Как раз-то этого у нас и не хватало. У нас не было никакого тыла, откуда нам можно бы­ло бы ожидать патроны и все то, чего нам недоставало. Рассуждая таким образом, хмуро насупив густые седые брови, ходил Крыжановский вдоль и поперек площади станицы Абадзехской. Вид у него был огор­ченный — страдальческий. То и дело к нему подходили абадзехцы, большей частью ста­рики с вопросами. «Господин полковник, го­ворят, что вы должны будете прекратить сопротивление. Правда ли это?..» Будучи уже не в силах успокаивать их, говорить им обратное тому, что у него было на душе, он решил в конце концов объяснить им истин­ное положение вещей. «Да!.. Это правда, нам не удастся удержаться здесь дальше… Силы у нас слишком уж неравные и впол­не возможно, что большевики будут здесь вечером». «Да не может же быть!.. Что же мы теперь будем делать?.. Ведь они всех нас поперевешают, когда вернутся, за то что мы вам помогали».

«Ничего не поделаешь — братцы. Мы вы­нуждены будем отступить в горы, собраться с силами и, если будет на то Божья воля, повернем обратно и с новыми силами осво­бодим Кубань от красных».

Весть о нашем отступлении распространи­лась с молниеносной быстротой по всей ста­нице. Каждый казак тут же обмозговывает, соображает, — чем же это может кончить­ся?.. Ясно. Пойдут допросы, доносы, массо­вые аресты, опять пойдут реквизиции, и, конечно расстрелы. Тут и там появляются мажары у ворот, которые тут же нагружа­ются всевозможнейшим скарбом. Наскоро собраная и завязанная в узлы домашняя утварь: одежда, постельные принадлежнос­ти, куры, гуси, утки с перевязанными лап­ками, все что попадалось под руку и что мо­гло пригодиться в дороге, все это навалива­лось на мажары и, тут же, сопровождаемые всей семьей, от мала до велика, с коровами и козами, привязанными позади мажар, все это двигалось в путь, покидая родной дом, родную хату и не зная, не ведая, удастся ли им вернуться, увидеть, хотя бы одним глаз­ком покидаемый родимый угол. Безконечной лентой движутся беженцы по дороге на Севастопольскую, где в свою очередь, казаки, узнав от проезжающих в чем дело, нагру­жают свои мажары, забирают с собою все что только могут погрузить, забирают свой скот и всю утварь и все это направляется в горы по дороге на Даховскую. Но среди ка­заков были и такие случаи, когда, начав нагружать уже свою мажару и, видя, что всего то погрузить им не удастся, а то что останется все равно пропадет, они принима­лись разгружать уже нагруженную мажару утешая себя тем, что: «Коли уж пришел час, так погибать у себя дома, под своей крышей, а там — на то Божья Воля». Из станицы Царской, подполковник Миронов начальник штаба в своем рапорте доносит полковнику Крыжановскому, что по непро­веренным еще слухам генерал Фостиков по­терпел поражение в своей операции и спеш­но отступает на юг, под прикрытием (с восто­ка) реки Лабы, которую противник, пресле­дуя Фостикова уже несколько раз пытался перейти.

Получив эти новости, Крыжановский ре­шил, что его опасения подтверждаются, что другого выхода нет, как отступление на юг — в горы. Но главная задача — это предо­хранить отступающих и, главное — беженцев, со своею утварью, женщинами и деть­ми от все больше напирающих полчищ крас­ных. От самого Фостикова нет никаких из­вестий, никакого приказа ни отказа. Если слухи, о поражении «Армии Спасения Рос­сии» правильны, (в чем Крыжановский уже не сомневался) то значит с нашего левого фланга могут появиться большевики, а по­этому следует позаботиться и о его защите, но чем?..

Не буду вдаваться в детали этой защиты, лишь для того, чтобы хотя бы немного за­медлить движение большевицких орд, полу­чивших задание перерезать нам, а так же и фостиковцам путь, единственный путь в го­ры. Почти безоружные (почти без патро­нов) наши всадники, не щадя себя, (все рав­но ведь погибать) самоотверженно, лишь ли­хими набегами и заездами немного сдержи­вали напор, нападавших, работая лишь шаш­ками. Штаб ждет приказа от Фостикова, а от него, ни слуху, ни духу. Положение ста­новится более, чем тревожное.

Наконец 26-го августа получили таки от Фостикова долгожданный приказ. Не упоми­ная ни словом о том, что происходит в его стане, он приказывает послать немедленно ариергарды корпуса на станицу Даховскую, куда двигается уже его штаб, госпиталя и обозы. О том же, что происходит в его ста­не?.. Где находятся его войска, где его зна­менитый «кулак»?… Где — Кавалерия Му­равьева?.. Наконец, где находится сам ге­нерал?.. Об этом — ни слова. Выходит, что у Фостикова не было выработано никакого плана. Он просто разсчитывал на его величе­ство — случай, да на «Авось», которые его уже неоднократно выручали. Приказ Фостикова не указывал ничего, более — менее определенного. Раз он отправляет свой штаб в Даховскую и, предлагает нам сделать то же самое, отправить наш арьергард и обозы туда же, это означает, что он не получил рапорт, посланный Крыжановским и, по всей вероятности ничего не знает и не представ­ляет того, что происходит на нашем фронте. Взвесив все имеющиеся в его распоряжении возможности, и не находя другого выхода из создавшегося положения, полковник Крыжановский решил отступать немедлен­но и двигаться в горы, направляясь на ста­ницу Андрюковскую, куда, по его предпо­ложению должен отступать и весь отряд, или же остатки отряда генерала Фостикова и его «Кулака».

Что же касается нас «артиллеристов», то ввиду того, что нормальных упряжек у нас не было, а на быках далеко и быстро не поедешь, то нам было приказано двигаться из Тульской прямо на Монастырь, куда мы прибыли часам к трем пополудни. Там была наша первая остановка. Быкам была дана возможность пощипать травки, пока нас гостеприимные монахи немного подкормили чем Бог послал, прежде чем брать дорогу на станицу Даховскую. Здесь Мыльников распорядился, для пущей предосторожности, что бы замки с обоих орудий были сняты и были бы отправлены вперед, прежде чем пускаться в путь, так как дорога в Дахов­скую шла через дремучий лес. С большим трудом пробирались мы по узкой, вьющейся зигзагами лесной дороге, зачастую цепля­ясь орудиями за кусты и деревья и этим еще больше замедляя ход. Многовековые ду­бы, своими развесистыми ветвями, нагру­женными зреющими, крупными жолудями закрывали от нас небо, повиснув над доро­гой так низко, что иногда, сидя на зарядном ящике орудия, можно было доставать ру­ками как листья так и жолуди. Густые за­росли, сплошной стеной закрывали от нас все, что находится вокруг нас. Впечатление получается такое, как будто мы проходим сквозь длинный, зигзагообразный тунель. Несмотря на палящее солнце в этом тунеле — почти темно. Не даром в сказках и песнях поют «о темном лесе». Невольно приходит мысль и об изобилии в таких лесах всевоз­можной дичи, особенно диких свиней. Для них уже здесь есть чем полакомиться. Жолудей, их любимой пищи — сколько угодно. Они тут — прямо — как в раю.

Продолжаем наш путь, дорога, как будто становится более просторной. Деревья уже менее объемистые, местами уже виднеется яркое небо, да и заросли — не так густы. По всему видно что мы уже недалеко от ста­ницы. Вдруг, лесная тишина и спокойствие нарушается густым пулеметным огнем. Гор­ное эхо еще более усиливает трескотню пу­леметов. Впечатление — такое, как будто пулеметы совсем недалеко и строчат со всех сторон. Впереди нас видны падающие свер­ху сбитые пулями ветки. Жолуди — бук­вально осыпают нас. Наши возницы, да и не только они — бросаются в кусты, в глу­бину леса. Признаюсь, мой первый рефлекс, первое движение это — следовать бы за дру­гими, но — сообразил, что на нас сыплются не пули, а жолуди; значит пулеметы взяли прицел слишком высоко и строчат по жолудям, которые нас бомбардируют. Я останав­ливаю Беляевского, еще не успевшего уда­литься от меня, объясняю обстановку, и го­ворю. ему: «ты Ваня, как знаток — погоняй быков — а я продолжаю быть на тормазе». Дорога продолжала итти зигзагами, то под­нимаясь, то спускаясь, а промеж пулемет­ных очередей, которые продолжали стро­чить уже позади нас, все время слышались выкрики Беляевского: «Цоб» да «Цабэ». Выехав из леса и уже приближаясь к ста­нице мы заметили, что вторая пушка следует за нами. Поручик Мацнев погоняет быков, а есаул Мыльников притормаживает. Нав­стречу нам выходят из станицы наши, Фуфаев и гимназист Миронов, в руках у них по затвору от каждого орудия. Тут же у до­роги устанавливаем оба орудия. Мыльников наводит приблизительно в ту сторону, отку­да слышна пулеметная стрельба и не теряя зря времени, — открываем ураганный огонь из двух орудий. Не думаю, что хотя бы один снаряд достиг цели, скорее — результат про­изошел исключительно моральный, но пуле­меты сразу же замолкли и больше нас не тревожили, по крайней мере в этот день. Но — солнце уже приближалось к горизонту.

(Продолжение следует)

К. Баев

 

© “Родимый Край” №121 МАРТ – АПРЕЛЬ 1976